Внутренние проблемы сравнительной политологии

Работа в области сравнительной политологии в определенной степени об­речена на неудачу. Ученый тратит массу времени и сил на сбор сопоставимых данных в различных странах, проверяя, чтобы ни один важный фактор не остался без внимания. Затем он строит общую и желательно компактную мо­дель, способную объяснить непонятные явления, где бы и когда бы они ни происходили. После чего на какой-нибудь конференции он сталкивается с экспертом по одной из стран, который утверждает, что на самом деле проис­ходит все совсем не так, и предлагает более детальное и в основном идиографическое контробъяснение (X. Даалдер назвал это «занзибарской уловкой»). Но в то же время сравнительные исследования позволяют счастливо избежать ответственности, ибо всегда есть возможность предвосхитить «занзибарскую уловку», предваряя теоретические обобщения оговоркой, что, хотя они не обязательно верны для какой-либо конкретной страны, тем не менее, они справедливы в более общем плане. В обоих случаях, однако, содержится по сути дела одна и та же реальная трудность: хотя страна и представляет собой единицу анализа и объект наблюдения, ученый должен отстраниться от нее на некоторое расстояние и безотносительно к числу рассматриваемых случаев переводить данные национального опыта каждой страны на язык операцио­нальных категорий. И, если отвлечься от споров о преимуществах и недостат­ках различных сравнительных методов, это ставит перед сравнительной поли-тологией две проблемы частного характера.

На первую из них уже указывал Роговский. В современных дискуссиях часто обсуждается вопрос о том, по-прежнему ли государства являются зна­чимой единицей исследования. С одной стороны, эта проблема отражает труд­ность, связанную с определением специфики политики национального госу­дарства в условиях интернационализации международной среды. Сравнитель­ное исследование во все большей мере сосредоточено на изучении послед­ствий и результатов политики. Еще труднее в той же мере учесть объяснения и факторы, находящиеся вне пределов контроля любого национального госу­дарства. Конечно, можно построить стратегию исследования сходных случаев, в которой именно эта международная среда будет рассматриваться как дан-

ность, общая для всех относящихся к анализу случаев, что дало бы возмож­ность не объяснять обнаруживаемые в ходе исследования межстрановые отли­чия, но такая стратегия с необходимостью будет ограничивающей и ограни­ченной (Scharpf, 1988; Mair, 1995). В любом случае в той мере, в какой нацио­нальные институты и правительства теряют способность формировать соб­ственную среду обитания, сравнительное политологическое исследование сталкивается с потенциальными проблемами¹³. С другой стороны, абсолютная значимость страны как единицы анализа ставится под сомнение даже безотно­сительно к международному контексту. Трудность возникает в связи с про­стым фактом: сами страны с течением времени изменяются, и поэтому в дополнение к головоломкам о вариантах межгосударственных различий уче­ным необходимо иметь в виду временные различия, когда страна А периода Х может заметно отличаться от страны А периода Уподобно тому, как страна А отличается от страны В одного и того же периода X(Bartolini, 1993). Действи­тельно, эта трудность становится особенно ощутимой, когда исследование посвящено институциональным структурам, ибо обычно на этом уровне мо­гут происходить и происходят существенные изменения. Иными словами, если политические институты имеют значение, как тогда можно сравнивать стра­ны, в которых меняются эти самые институты? Все чаще приходится отказы­ваться от такой единицы анализа, как страна, и выделять конкретные под­классы переменных. Как показывают исследования последнего десятилетия, отказ от единых и неделимых единиц анализа и составление общей картины об отдельной стране из многократных наблюдений различного рода дает свои преимущества (Bartolini, Mair, 1990; Lijphart, 1994b). А. Лейпхарт, например, изучает избирательные системы и политические последствия их функциони­рования, а не страны как таковые. Так, Франция — одна из 27 исследуемых им демократических стран, не является прямым объектом анализа. Напротив, объектом исследования были 6 формул организации избирательного процес­са, принятых во Франции после 1945 г., всего же было рассмотрено 70 вари­антов по 27 странам (Lijphart, 1994b). Конечно, это далеко не новая стратегия. Похожий подход долгое время был принят в сравнительных исследованиях политических коалиций. Тем не менее такая стратегия получает все большее признание, она предполагает возможность экспериментирования с альтерна­тивными единицами анализа и, следовательно, создает условия для учета временных различий (Bartolini, 1993).

Вторая проблема современной сравнительной политологии связана с на­дежностью различных средств измерения и показателей, используемых для перевода полученных на примере отдельных государств выводов на язык со­поставимых операциональных категорий. Значение этой проблемы актуализи­ровалось при попытках включить в сравнительный анализ измерение много­образия политических институтов и структур. Объяснения социального и эко­номического профиля легко операционализировать, и в этом смысле призыв к «объективности» в социологии политики было легко реализовывать в силу очевидной надежности таких источников данных, как Мировой банк, ОЭСР, Европейский Союз и даже результаты опросов. Как только стали измерять и сравнивать институты, появились сомнения в надежности этих источников.

¹³ Это относится не только к сравнительной политологии, достаточно привести прово­кационное суждение Сьюзен Стрейндж, касающееся снижения значимости государства как наиболее важной единицы анализа: «многое в западных социальных науках старомодно, если только не устарело окончательно» (Strange, 1995, р. 55).

В то же время «установленные жесткие факты» — «жесткие» в том смысле, что они означают одно и то же в любом контексте, — часто оказывались недоступными исследователю. В результате — бесконечный поиск соответству­ющих «показателей» и даже такая крайность, как явная их фетишизация. Наглядный пример такого подхода — дискуссия на страницах журнала «Journal of Politics» в конце 80-х годов. Спор возник о том, какова связь между потен­циалом левых сил, измеряемым такими переменными, как партийная при­надлежность и организованность, и экономическим ростом. Этот спор впос­ледствии был упомянут в обзоре последних результатов развития сравнитель­ного метода как «пример методологически изощренных усилий нескольких ученых, направленных на то, чтобы разрешить важную проблему в рамках количественного анализа с малым числом объектов» (Cоllier, 1991, р. 22). Он действительно представлял очень ценный вклад в сравнительную политологию и отличался уже отмеченной методологической и статистической изощ­ренностью. При этом поразительно то, как первоначальный вопрос о возмож­ности увязать уровень экономического развития с размахом левых движений постепенно превратился в проблему техники статистического исследования и отбора объектов анализа. При этом более фундаментальная проблема точного измерения и операционализации силы левого движения осталась без должно­го внимания. Иными словами, когда шел спор о методологии, показатели принимались как нечто само собой разумеющееся. Если вновь обратиться к упомянутому спору и поискать, откуда появились эти базовые показатели, то окажется, что истоки лежат в статье начала 80-х годов, где понятию «левые» дается «широкое определение, включающее коммунистические, социалисти­ческие, социал-демократические и рабочие партии, равно как и некоторые малые партии, находящиеся по левую сторону идеологического спектра Даунса», и где сила левых партий выражается в степени их влияния на прави­тельство («проявляется в контроле за распределением министерских портфе­лей»), равно как и «участием правящих левых партий в парламенте» (Сатегоп, 1984, р. 159). В то же время оценки уровня членства в профсоюзах и организа­ционного единства трудящихся основываются на данных, взятых из ежегод­ника «Europa Yearbook» (Сатегоп, 1984, р. 165).

Нельзя сказать, что эти показатели не имеют никакой ценности, они могут быть очень надежными и были таковыми в период исследования Каме­рона. Следует, однако, подчеркнуть, что это — всего лишь показатели, а не реальные объекты. Было бы естественным ожидать, что если уж на страницах уважаемого журнала разворачивается жаркий спор по столь существенной про­блеме установления корреляции между силой левых и экономическим рос­том, то одним из первых вопросов будет вопрос о корректности и надежности самих показателей, а не вопрос о технике статистического метода. Ибо, если показатели не отражают реальность, никакие статистические построения не приведут к приращению знаний. Служит ли определение «влево от центра» самым подходящим для разделения левой и правой частей политического спек­тра или, быть может, другим критерием просто не пользовались? Служит ли контроль за распределением министерских постов сам по себе лучшим показа­телем влияния на правительство или же не принимается в расчет, о каких именно министерских постах идет речь? Может ли уровень членства в «левых» профсоюзах представлять собой более подходящий показатель силы левого движения, чем уровень членства в профсоюзах как таковой, остается ли «Europa Yearbook» по-прежнему лучшим источником надежных, заслуживающих до-

верия данных по столь важному показателю? Наконец, даже если эти показа­тели лучшие из доступных участникам упомянутого спора, просто удивитель­но, почему никто не подумал об их проверке.

Имеется, конечно, множество других примеров, когда потенциально оши­бочным или произвольно взятым показателям придавался почти что библейс­кий статус. Данные Каслса—Мэра 1984 г. о расстановке партий по шкале «ле­вые—правые» в ряде западных демократий в целом кажутся достаточно на­дежными, их часто продолжают использовать в исследованиях по сходным направлениям. Данные, возможно, авторитетные, но все-таки не следует ав­томатически придавать чрезмерное вневременное значение составленной на их основе картине, поскольку они включают относительно малое число экспер­тных оценок, сделанных по принципу «моментального фото». То же самое можно сказать и о различных показателях, первоначально предложенных Лейпхартом в качестве средства выработки его знаменитого деления демократий на мажоритарную (правило большинства) и консенсусную (всеобщее согла­сие), которые впоследствии были включены во множество различных иссле­дований (Lijphart, 1984). Хотя эти показатели, быть может, служат лучшими средствами различения указанных двух типов демократии, они не обязатель­но являются единственно возможными, и при любом использовании показа­телей Лейпхарта следует, конечно, иметь в виду конкретный период времени (1945—1980 гг.), к которому они применялись. Анализ событий иного времен­ного среза может привести к совершенно иной классификации (Mair, 1994). Классическая работа Р. Патнэма об итальянской демократии достойна высо­кой оценки не только за аргументации и выводы, но и за проведение связи современной политической культуры с ее ранними основаниями; но даже здесь, несмотря на интеллектуальную широту исследования, главный крите­рий оценки результатов функционирования политических институтов осно­ван на малом количестве показателей, некоторые из которых получены на временном отрезке в один год (Putnam, 1993; Morlino, 1995).

Таким образом, слабость сегодняшней сравнительной политологии состоит в том, что анализу взаимосвязи переменных уделяется внимания больше, чем качеству и надежности самих этих переменных. Эта проблема обострилась в связи с выдвижением на первый план различных институциональных и поли­тических факторов и их операциональных показателей. Кроме того, очевидно, что, несмотря на явно возросшее в последние годы совершенство статистичес­ких методов этой субдисциплины и постановку серьезных теоретических за­дач, ее фактические данные остаются в значительной степени «сырыми» (Schmidt, 1993). Именно дефицит надежных сопоставимых данных приводит к тому, что фетишизируются те показатели, которые доступны, невзирая на их возможную ошибочность. Пока это так, компаративисты будут, следуя совету С. Роккана, собирать систематически сравнимые данные, которые помогут «проинвентаризировать» межстрановые различия (Flora, 1986, р. v-vi).