Политические тенденции и их воздействие на формирование политических теорий в 90-е годы

Крупнейшее потрясение, которое в последние годы испытала политичес­кая наука, связано с крахом коммунизма. Это событие потребовало не только пересмотра теоретических построений, объяснявших политическое развитие коммунистических стран, но и изменения теоретического самосознания в де­мократических режимах.

Большинство теорий модернизации и перехода к демократии были со­зданы на базе моделей развития стран Южной Европы и Южной Америки в 70-е годы (О 'Donnell, Schmitter, 1986). Однако многие из происходивших там событий несопоставимы с революцией 1989 г. Беспрецедентная одновремен­ная трансформация экономических и политических систем перевернула все бытовавшие ранее в теориях модернизации положения об экономических пред­посылках, необходимых для успеха политической демократизации (Karl, Schmitter, 1991). Уникальный характер мирной революции 1989 г. привел даже к попыткам применения в политической науке недавно выдвинутых биологи­ей и физикой теорий хаоса, хотя подавляющее их число носило исключитель­но образный, метафорический характер (ср.: Marks, 1992).

После 1989 г. первый, второй и третий миры значительно сблизились меж­ду собой. Упадок коммунизма развенчал теории об альтернативных путях к современности, подобные концепции Б. Мура (Moore, 1966). Авторитарный путь модернизации таких полуиндустриальных стран, как Италия и Герма­ния, потерпел крах в 1945 г. Тоталитарная модель модернизации, которой следовали такие преимущественно аграрные страны, как Китай и Россия, завершился в 1989 г. Большая часть обществ переходного типа движется в направлении демократизации, однако маловероятно, что окончательным ито­гом этого процесса в обозримом будущем станет демократия, полноценная во всех отношениях. Скорее, этот процесс будет походить на количественный рост «анократий» — режимов, сочетающих в себе элементы анархии и авто­ритаризма (Gurr, 1991). Специалистам в области эмпирической политической теории предстоит столкнуться с вероятностью определенных шагов назад в общем демократическом процессе развития этих стран. В Восточной Европе трудно проследить типологическую последовательность развития обществ пе­реходного типа — либерализацию, демократизацию и консолидацию, хотя в 70-е годы такая типологическая схема была вполне применима к анализу ситуаций в других регионах.

Крупнейшие изменения, имевшие место в начале 90-х годов, дали основа­ния говорить о кризисе современного мира, связанном с переходом к эпохе постмодерна (Ваитапп, 1990). Многие бывшие марксисты обратились к раз­личным анархическим вариациям на темы постмодернизма и мозаике теорий, созданных разного рода социальными меньшинствами. В любом случае, мало­вероятно, что переход от модернизма к постмодернизму произойдет в некой четко выраженной форме. Большинство разумных постмодернистов восприни­мают постмодерн лишь как одну из стадий современного развития мира, на которой его исходные принципы реализуются в более последовательной и систематизированной форме, чем на стадии классического модерна. Посколь­ку постмодернизм не отождествляется механистически с постматериализмом или с каким-либо конкретным процессом дифференциации и индивидуали­зации, который может привести к дальнейшему упадку старой системы соци­ально-классовой стратификации и формированию иных разновидностей обра­за жизни (Beck, 1992), постольку он представляет собой скорее набор теоре­тических положений, чем явственно различимую новую структуру общества.

Некоторые европейские политологи усматривают в революциях 1989 г. под­тверждение того тезиса, что не признающие акторов системные теории оши­бочны (Beck, 1993, р. 158). Однако в определенном смысле эти странные рево­люции — без революционной элиты, идеологической базы или массовых орга­низаций — больше напоминают «эволюцию без субъектов», описываемую в теоретических построениях Лумана. Очевидно, что в этих процессах трансфор­мации общества присутствовали элементы постмодерна, однако те новые ли­шения, которые они принесли с собой, вряд ли позволят постматериалисти­ческому и постмодернистскому образу жизни в скором времени утвердиться в Восточной Европе. Напротив, даже представители западного постмодернизма были потрясены развитием событий в Восточной Европе.

Утверждение о том, что «коммунизм есть извращение модернизма; а пост­коммунизм — это просвещенный постмодернизм» вряд ли выдерживает кри­тику. Коммунизм изначально представлял собой гибрид отдававших манией величия гипермодернистских преувеличений в трактовке тенденций совре-

менности, с одной стороны, и пережитков традиционного общества (внедре­ние рационально планируемых систем с помощью персоналистических техник типа коррупции, личных связей и неформальных объединений) — с другой. На Западе посмодернистские теории уделяют особое внимание миру игр. «Да­вайте спокойно играть!» — этот призыв Ж.-Ф. Лиотара привел к возникнове­нию искусственного мира игр, распространенного среди определенных слоев западной интеллигенции (Lyotard, 1979). Такое положение было возможно сохранять лишь до тех пор, пока «железный занавес» защищал этих людей от крупных потрясений и посягательств на их образ жизни; 1989 г. положил конец этой защите, и большинство постмодернистских проблем отошли на второй план перед более серьезными вопросами выживания.

Во всех постмодернистских дебатах присутствует тезис о необходимости искать новое соотношение между цельностью и плюрализмом. Чем успешнее универсальные принципы распространяются в разных странах, тем с большей настойчивостью отдельные самостоятельные элементы плюралистической си­стемы современного общества заявляют о своих правах на существование (Marquard, 1987). Как правило, их требования озвучиваются новыми общест­венными движениями, однако сейчас еще слишком рано говорить о том, что мы находимся на пути к «обществу социальных движений» (Neidhardt, Rucht, 1993). Как явствует из эмпирических исследований, эти движения, скорее, жизненно важны для первых этапов политического процесса — определения основных проблем и выработки политического курса, — однако процессы принятия решений, их реализации и оценки осуществляются преимуществен­но традиционными институтами и организованными политическими силами, такими, как группы интересов и политические партии.

Не случайно также, что недавние нормативистские споры между либерала­ми и коммунитаристами ныне идут по другую сторону Атлантики, заполнив тот вакуум, который оставили после себя ушедшие в прошлое марксистские идеологические дебаты. В настоящее время происходит процесс формирования консенсуса по минимуму важнейших нормативных вопросов. Парадокс начала 90-х годов состоит в следующем: выступающие с эмпирических позиций ев­ропейские политологи ищут новый аналитический инструментарий в Амери­ке, однако находят там лишь глубокий скептицизм по отношению к старым позитивистским, поведенческим парадигмам. Там же они обнаруживают но­вые идеи, которые носят, скорее, нормативный характер. Более того, они готовы принять эти идеи, поскольку очарование прежнего социал-демокра­тического консенсуса в странах Северной Европы поблекло. В Европе прагма­тически настроенные левые силы, — на положении которых пагубно сказался крах коммунизма, несмотря на то, что они не разделяли его взглядов, — нуждаются в новой нормативной ориентации.

Хотя многие не слишком вдумчивые обозреватели пытаются рассматривать развитие научных парадигм как кумулятивный прогресс, мы все в большей степени осознаем, что здесь мы имеем дело с революциями, описанными в теории Т. Куна, хотя их и следует понимать иначе, чем революции в есте­ственных науках (Kuhn, 1970). Происходит возрождение прежних взглядов. Неоаристотелизм не так мертв, как докоперниканское миропонимание. В об­ласти политической теории мы скорее сталкиваемся с рядом небольших ново­введений, нежели с одной великой революцией. Их основная часть своим существованием обязана не тем ученым, которые придерживаются господст-

вующего в науке направления, а теоретикам, избегающим монодисциплинар­ных исследований и работающим в «творческом уединении» (Dogan, Pahre, 1990, р. 182 ff.).

ЛИТЕРАТУРА

Bames В. T.S. Kuhn and social science. New York: Columbia University Press, 1992.

Baumann Z. From pillar to post // Marxism Today. 1990. P. 20-25.

Beck U. Die Risikogesellschaft. Frankfurt: Suhrkamp, 1986. [Beck U. Risk Society / Trans. by M. Ritter. London: Sage, 1992.]

Beck U. Die Entdeckung des Politischen. Frankfurt: Suhrkamp, 1993.

Bentley A. The process of government. Bloomington (Ind.): PrincipiaPress, 1949.

Beyme K. van. Die politischen Theorien der Gegenwart. Opiaden: Westdeutscher Verlag, 1992.

Cohen J.L., AratoA. Civil society and political theory. Cambridge (Mass.): MIT Press, 1992.

Deutsch K. W. The nerves of government. New York: Free Press, 1966.

Dogan M., Pahre R. Creative marginality: innovation at the intersections of social sciences.

Boulder (Colo.): Westview, 1990.

Downs A. An economic theory of democracy. New York: Harper, 1957.

EziyoniA. The active society. New York: Free Press, 1968.

Galston W. Political theory in the 1980s: Perplexity admist diversity // Political science:

The state of the discipline, II / Ed. by A.Finifter.Washington (D.C.): American Political Science Association, 1993. P. 27-53.

GaltungJ. Struktur, Kultur und intellektueller Stil//Leviathan. 1983. Vol. 11/3. S. 303-338.

Goodin R.E. Green political theory. Oxford: Polity, 1992.

Gunnell J. G. Political theory: The evaluation of a subfield // Political science: The state of

the discipline / Ed. by A. Finifter. Washington (D.C.): American Political Science

Association, 1983. P. 303-338. Gurr T.R. The transformation of the Western state: The growth of democracy, autocracy and state power since 1800 // On measuring democracy: Its consequences and concomitants / Ed. by A. Inkeles. New Brunswick (N.J.): Transaction Publishers, 1991.

Habermas J. The philosophical discourse of modernity / Trans. by F. Lawrence. Cambridge

(Mass.): MIT Press, 1987.

Habermas J. Faktizitat und Geltung. Beitrage zur Diskurstheorie des Rechts und des

demokratischen Rechtsstaats. Frankfurt: Suhrkamp, 1992.

Karl Т., Schmitter P. Modes of transition in South Africa, Southern Europe and Eastern

Europe // International Social Science Journal. 1991. Vol. 43. P. 269-284.

Kuhn T.S. The structure of scientific revolutions. Chicago: University of Chicago Press,

1970. [Кун Т. Структура научных революций. M.: Прогресс, 1975.]

Lalman D. et al. Formal rational choice theory: A cumulative science of politics // Political

science: The state of the discipline, II / Ed. by A.Finifter.Washington (D.C.): American Political Science Association, 1993. P. 77-103.

LijphartA. Democracy in plural societies. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1977.

Lilla M. New trench thought: Political philosophy. Princeton (N.J.): Princeton University

Press, 1994.

Luhmann N. Politische Theorie im Wohlfahrtsstaat. Munich: Olzog, 1981.

Luhmann N. Soziale Systeme. Frankfurt: Suhrkamp, 1984.

Lyotard J. -F. La condition postmodeme. Paris: Minuit, 1979. [Lyotard J.-F. The postmodern condition / Trans. byG. Bennington, B. Masumi. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1984; [Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. Спб.; «Алетейя», 1998.]

Marks G. Rational sources of chaos in democratic transition // American Behavioral

Scientist. 1992. Vol. 35. P. 397-421.

Marin B. (ed.). Generalized political exchange. Boulder (Colo.): Westview, 1990.

Marquard 0. (ed.). Einheit undVielfalt. Hamburg: Meiner, 1987.

Maturana H.R. Erkennen. Die Organisation und Verkorperung von Wirklichkeit. Bmnswick:

Vieweg, 1985.

Miller D. The resurgence of political theory // Political Studies. 1990. Vol. 38. P. 421-437.

Moore B. Social origins of dictatorshi and democracy. Boston: Beacon Press, 1966.

Neidhardt F., Rucht D. Aufdem Weg in die BewegungsgeseUschaft // Soziale Welt. 1993. Vol. 44/3. S. 305-326.

O'Donnell G., SchmitterP. (eds). Transitions from authoritarian rule. Baltimore (Md.): Johns

Hopkins University Press, 1986.

Ricci D.M. The tragedy of political science: Politics, scholarship and democracy. New

Haven (Conn.): Yale University Press, 1984.

Riker W.H. Political theory and the art of heresthetics // Political science: The state of the

discipline / Ed. by A.Finifter.Washington (D.C.): American Political Science Association.

1983, P. 47-68.

Riker W.H., Ordeshook P.C. An introduction to positive political theory. Englewood Cliffs

(N.J.): Prentice-Hall, 1973.

Rucht D. (ed.). Research on social movements. Frankfurt/Boulder (Colo.): Campus/Westview, 1991.

Scharpf F. W. Politische Steuerung und politische Institutionen // Politische Vierteljahresschrift. 1989. Vol. 30/1. S. 10-21.

Schmitter P. Interest intermediation and regime govemability in contemporary Western

Europe and North America // Organizing interests in Western Europe / Ed. by S. Beiger.

Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 287-330.

Schwarzenbach S.A. Rawls, Hegel and communitarianism // Political Theory. 1991. Vol. 9.

P. 539-571.

Senghaas D. Von Europa lemen. Frankfurt: Suhrkamp, 1982.

Skocpol T. Bringing the state back in: Strategies of analysis in current research // Bringing

the state back in / Ed. byP.R. Evans, D.R. Rueschemeyer, T. Skocpol. New York: Cambridge University Press. 1979. P. 3-37.

Streeck W., Schmitter P. (eds). Private interest government. London: Sage, 1985.

Wagner P., Wittrock B. Social sciences and societal developments: The missing perspective.

Berlin; Mimeo, WZB, 1993.

Wagner P., Wittrock В., Whitley R. (eds). Discourses on society: The shaping of the social

science disciplines. Dordrecht: Klywer, 1991.

Wilike H. Entzauberung des Staates. Uberlegungen zu einer sozietalen Steuerungstheorie.

Koningstein: Athenaum. 1983.