Глава 23. — О двух других ничего не слышно?

— О двух других ничего не слышно?

— Мы просматриваем записи камер наблюдения аэропорта, пытаемся их вычислить.

— Что говорят медиумы?

— Они говорят, что появился новый поток, который им мешает.

— Мы можем заставить их поднапрячься?

— Мы только этим и занимаемся, причем с самого начала. Повысить мотивацию медиумов можно, разве что прикончив одного из них.

— Я об этом подумаю.

— Я пошутил.

— А я — нет.

Стюард парома поспешил помочь молодой женщине с ребенком на руках, уронившей ключ от своей каюты. Улучив момент, Петер проскользнул в служебную дверь. Ступая очень осторожно по звенящим металлическим ступенькам, он спустился по лестнице, ведущей на нижнюю палубу, отведенную под автотранспорт. Судно тихонько покачивало. Воспользовавшись системой аварийного отключения, он заставил открыться тяжелую, герметично закрывающуюся дверь.

В машинном отделении, расположенном на той же палубе, легковые автомобили, автофургоны для кемпинга и прицепы стояли плотно друг к Другу. Освещение здесь было минимальным. Юноша пробрался к своему элегантному темно-синему «Роверу». Подойдя к багажнику, он прижался ухом к металлической крышке багажника и стал напряженно прислушиваться, хотя шум двигателей порядком ему мешал. Он достал из кармана ключ и отключил центральный замок, потом положил руку на замок багажника и после недолгого колебания открыл его.

Там лежал Штефан, опутанный веревками, как палка колбасы, и заботливо обложенный одеялами. Глаза пленника были закрыты.

— Не притворяйся спящим, — сказал ему Петер, держась на безопасном расстоянии. — Твоя уловка не сработает. Если ты снова попытаешься меня ударить, я закрою крышку и ты останешься в багажнике до конца пути.

Штефан открыл глаза:

— Грязный мерзавец!

— Сожалею, старик, но я не могу поступить по-другому.

— Ты мне за это заплатишь!

— Твоя свобода зависит от тебя. Пока ты выпендриваешься, лежа в багажнике, я делаю все, что в моих силах, ради спасения Валерии.

Штефан посмотрел на свои красные кулаки — в течение многих часов он тарабанил в железную крышку.

— Я мог задохнуться.

— Это невозможно. Если однажды мне захочется тебя убить, я знаю, как это сделать. Хорошо проветриваемый багажник машины — не лучший способ. Поверь, вот уже два дня у меня есть все необходимые навыки…

— Где мы?

— Где-то между Шотландией и Ирландией.

Петер посмотрел на наручные часы:

— Через два часа мы должны сойти на берег в Белфасте. Там попытаемся сесть на самолет.

— И сколько времени я еще буду тут лежать?

— Пока твое поведение будет угрожать провалом нашей миссии.

Впервые за много часов Штефан посмотрел Петеру в глаза:

— Если я пообещаю вести себя спокойно, ты меня развяжешь?

— Ответ утвердительный.

Штефан задумался. Он знал — Петер не шутит, обещая продержать его в багажнике еще много часов. Конечно, он не испытывал к новому Петеру доверия, однако и болтаться в этой металлической клетке было невыносимо. Ему становилось дурно при мысли, что крышка багажника снова опустится у него над головой и он останется в темноте, упакованный, как какая-то посылка.

— Ты объяснишь мне свой план? — спросил он.

— Да, потому что ты мне понадобишься…

Порывистый ветер раскачивал корабль. Желающих прогуляться на палубе было не слишком много. Опершись локтями о леер, Петер смотрел на едва различимый вдалеке берег Ирландии. Штефан растирал запястья, которые сильно болели.

— Еще два дня назад я страдал морской болезнью, — сказал Петер. — Стоило ступить в лодку или на корабль — лицо сразу же зеленело и меня нещадно рвало.

— И благодаря тому, другому, это переменилось?

— Полагаю, что так. Честно говоря, я уже не могу отличить воспоминания моей собственной жизни от его воспоминаний. Это странно, но я ощущаю себя более взрослым и более уравновешенным, что ли. Словно бы Фрэнк передал мне свой жизненный опыт. От одной мысли об этом голова идет кругом…

— Где ты раздобыл машину и деньги, чтобы заплатить за паром?

— К моему величайшему стыду, это было довольно просто. Я украл и то и другое в аэропорту Глазго. Я выбрал жертву, и, надо сказать, мое новоприобретенное чутье меня не подвело: у этого типа были при себе наличные и даже немного еды.

Мимо них с криком пролетела чайка. Какие-то секунды они следили глазами за ее полетом.

— Мне жаль, что так получилось с Валерией, — тихо начал Петер.

Штефан обернулся к нему. На лице компаньона он увидел тревогу и грусть. Наконец-то перед ним был тот Петер, которого он знал.

— Ты тут ни при чем, — вздохнул Штефан. — В любом случае, думаю, у нас бы не получилось ее освободить.

— Я виноват уже в том, что не предотвратил случившееся. Я их недооценил. И теперь злюсь на себя за это.

— Что ты сделал с чемоданчиком?

— Он в надежном месте. Я его спрятал.

— На корабле?

— Нет. Он остался в Шотландии.

Штефан сомневался, стоит ли задавать вопрос, вертевшийся на языке.

— Мне кажется, ты не горишь желанием рассказать мне, где ты его спрятал.

— Думаю, так будет лучше.

— Ты мне не доверяешь?

— Речь идет не о доверии. Я только теперь понял, на что они способны, когда хотят «разговорить» человека.

— А кто сказал, что от меня они узнают больше, чем от тебя?

— Фрэнк Гасснер.

Штефан опустил взгляд и задумчиво стал следить, как пенится, убегая от корпуса корабля, кильватерная струя.

— Первое, что мы должны сделать, — это освободить Валерию, — сказал Петер. — Когда мы снова будем вместе, мы решим, что делать с этим чемоданчиком.

Штефан пару секунд молчал, потом произнес:

— Я отдам все, лишь бы узнать, где сейчас Валерия.

— Но у тебя, славный мой Штефан, кроме доброго сердца, ничего нет. Поэтому не порти себе кровь. Тем более что я знаю, куда они ее увезли.

Штефан повернулся к компаньону:

— То есть?

— После эксперимента я понял несколько вещей, о которых не знали даже Дестрели. Например, то, что наша память и коллективное сознание обмениваются информацией, пока мы спим. Я заметил, что воспоминания Гасснера примешиваются к моим собственным во сне. Несколько часов назад, пока ты бесновался в багажнике, я немного поспал. Каждый раз, просыпаясь, я в течение нескольких секунд ощущаю, что мои знания и восприятие расширились, потом, очень быстро, это ощущение проходит. Моя память снова становится монолитной, полностью усвоив очередную «добавку».

— И какое отношение это имеет к Валерии?

— Это имеет отношение не только к ней, но к вам обоим.

Петер внимательно посмотрел на Штефана и продолжил:

— Я думаю, что реинкарнации как таковой не существует. Или этот термин толкуют неверно. Мое тело — это тело Петера, история рождения и взросления моего тела в этой жизни тоже связаны с Петером, но мое сознание представляет собой смесь сознаний Петера и Фрэнка. Фрэнк не обрел новую жизнь, но его душа слилась с моей душой.

— Черт бы побрал эту спешку! — выругался Штефан. — Если бы мы все трое успели пройти «маркировку» и разбудить память о предыдущей жизни, мы бы были сейчас куда лучше подготовлены к происходящему!

— Не думаю. Вы с Валерией унаследовали души двух ученых. А они, так скажем, закончили свою миссию до того, как умереть. Единственная ценность в жизни, которая у них оставалась, — это любовь. Они решили поставить свои научные достижения на службу своим чувствам, хотя многие годы все было наоборот. В новой жизни они хотели посвятить себя друг Другу, своей любви.

— Как тогда объяснить твой случай?

— Я мало что понимаю. Это парадоксально, но мне почти ничего не известно о Фрэнке Гасснере. Я ощущаю связь с ним, но информации о нем у меня мало. Обратного хода нет. У меня такое впечатление, что он не убивал Дестрелей. Наоборот, он расстроился, узнав, что с ними случилось. Он испытал гнев и грусть… И я спрашиваю себя, не решил ли он отправиться за ними следом, чтобы все исправить… Как бы то ни было, именно это я и хочу сделать.

— Это что — угрызения совести?

— Не только. По моим ощущениям, он разочаровался в системе, которой честно служил и которая предала его идеалы. — Петер улыбнулся и добавил: — Я думаю, Фрэнк был куда наивнее, чем я…

— И куда, по-твоему, они ее увезли?

— Туда, где они могут кого угодно допрашивать, пренебрегая законной процедурой, — в штаб-квартиру АНБ, в США.

— Нам туда не проникнуть, она же наверняка охраняется, как крепость.

— Я знаю, как там все устроено. И каждую ночь узнаю новые детали. Я работал там больше пятнадцати лет…

Штефан выпрямился и посмотрел на Петера:

— Признаюсь, иногда ты меня пугаешь…

— Думаешь, мне самому не страшно? Ни с того ни с сего я стал мыслить, как стратег. Эта история изменила течение моей жизни. Главное для меня — это Дестрели и их труды, я каждую минуту помню, что им пришлось перенести. Все, что я узнаю, каждый обрывок информации, который я получаю, — все направлено на достижение одной цели. У меня теперь нет собственной жизни, Штефан, я превратился в орудие навязчивой идеи, которая появилась у меня больше двадцати лет назад…