Книга первая. ми, дерзкими, нахальными, несдержанными и никчемными, никогда не имеющими твердого мнения, а потому в их жизни тяготы не исчезают ни на мгновение

ми, дерзкими, нахальными, несдержанными и никчемными, никогда не имеющими твердого мнения, а потому в их жизни тяготы не исчезают ни на мгновение. Следовательно, ни один глупец не является счастливым, ни один мудрец не является не­счастным⁴, и в этом мы гораздо более правы и ближе к истине, чем стоики. Ведь они не признают благом ничего, кроме неко­его непонятного призрака⁵, называемого ими достойным (honestum) - именем не столь основательным, сколь блестя­щим; добродетель же, по их словам, опирающаяся на это до­стойное, вовсе не нуждается ни в каком наслаждении и само­достаточна для достижения счастливой жизни.

XIX 62. Но эти слова могут с определенным основанием встретить у нас не столько возражение, сколько одобрение. Ведь именно таков мудрец в представлении Эпикура: он огра­ничил свои желания, пренебрегает смертью, думает о богах без всякого страха, не колеблясь уходит из жизни, если это пред­ставляется ему наилучшим. Обладая такими качествами, он всегда испытывает наслаждение. И никогда не бывает, чтобы он не испытывал больше наслаждения, чем страдания. Ибо он с благодарностью вспоминает прошлое, пользуется настоя­щим, понимая, сколь ценно и сколь приятно оно, не зависит от будущего, но ожидает его, пользуясь настоящим, совершенно свободен от всех пороков, которые я перечислил выше, и срав­нивая собственную жизнь с жизнью глупцов, испытывает вели­чайшее наслаждение. Если же случится ему испытать страда­ние, то эти страдания не имеют над мудрецом такой силы, что­бы дать ему больше оснований для огорчений, чем для радос­ти.

63. Прекрасно сказал Эпикур, что счастливый случай (for-tuna) играет незначительную роль в жизни мудреца, а самые важные и самые великие дела совершает он по собственному разумению и воле¹; и нельзя получить от бесконечной жизни больше наслаждения, чем от того времени, которое мы пред­ставляем конечным². Диалектика же ваша, по его мнению, не дает ничего ни для улучшения жизни, ни для совершенствова-

О пределах блага и зла

ния методов рассуждения. Самое большое значение придавал он физике^: с помощью этой науки можно познать и значение слов, и природу высказываний, и принципы логического сле­дования и несовместимости⁴, а познав природу всего сущего, мы можем избежать суеверия, освободиться от страха смерти, не станем приходить в смятение от невежества, не раз порож­дающего наводящие ужас страхи; наконец, мы начинаем жить правильнее, так как узнаем, что требует от нас природа⁵. И тог­да, если мы прочно овладеем твердым знанием вещей, следуя за тем, как бы с неба явившимся к нам, правилом⁶ всего суще­го, к которому бы сводились все суждения о вещах, мы никог­да не уступим чьим-либо словам и не откажемся от наших убеждений.

64. Если же природа вещей не будет изучена, мы никоим образом не сможем отстоять достоверность суждений наших чувств. Ведь все, что мы воспринимаем умом, идет от чувствен­ных восприятий⁷; если все они истинны, как учит теория Эпи­кура, тогда в конце концов становится возможным что-то по­знать и усвоить⁸, те же, кто отказывается от них и утверждает, что никакое познание с их помощью невозможно, отбрасывая данные чувственного восприятия, сами оказываются не в си­лах изложить даже предмет собственных рассуждений. Кроме того, с отказом от познания и науки исчезает всякое основа­ние жизненного поведения и любой деятельности^. Так, из фи­зики проистекает и мужество (fortitudo), противостоящее страху смерти, и твердость (constantia), противостоящая страху, внушаемому религией, и успокоение души, рождающе­еся из преодоления незнания всех скрытых явлений, и чувст­во меры (moderatio), поскольку становятся известными приро­да и все виды желаний (cupiditatum). И, как я только что ска­зал, с появлением правила и критерия познания, установлен­ного тем же Эпикуром, становится возможным различение ис­тинного и ложного.

XX. 65. Остается еще крайне необходимым для нашего рассуждения вопрос о дружбе, которая, как вы утверждаете, во-