![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 13. — Праздник растянулся на целое лето
— Праздник растянулся на целое лето… — Праздник? Ты сказал праздник?! — Мир не знал безумия слаще! И как ты знаешь — «Безумству храбрых поём мы песню»! Мир вдруг расхрабрился и заслужил свою песню! Лето оказалось слишком коротким, чтобы усластить всех желающих. Это был всем праздникам праздник! Все эти фиесты и карнавалы, все эти… в подмётки не шли… — Что праздновали-то? — спрашивает Лена. — Как что — конец! Конец мира! Вдруг все разом осознали, что тот мир, в котором они прозябали все эти тыщи лет, скуксился, сдулся, просто сдох. Что пришла пора выбросить его на помойку. Да!.. Вдруг!.. Стало всем неуютно и мерзостно… — «Всё мерзостно, что вижу я вокруг»? — говорит Лена. — Именно! — Шекспир произнес это пятьсот лет назад, — говорит Лена. — Хо! Шекспир!.. Иисус сказал это ещё две тыщи лет тому назад. И вот только сегодня, — говорю я, — вдруг пришло не только понимание, но осознание… Проникновение… Если хочешь — Преображение… Вдруг Свет Неба пронизал каждого, каждого, пронзил не навылет, а рассветил каждую клеточку, каждую хромосомку… Каждого! С мала до велика! И Тина… — Что Тина? Ты считаешь, что Тина… — Лен… Они же с Жорой… Помнишь ту финтифлюшку? Так вот они с Жорой и с Гермесом… — С каким ещё Гермесом? — Трисмегистом! Так вот эта самая финтифлюшка и явилась… Лена берет сигарету. Я подношу зажигалку, добываю огонёк. — Рест, ты мне можешь в двух словах, — сделав затяжку, говорит Лена, — в двух словах сформулировать роль Тины во всех этих ваших поползновениях? Тины, Жоры, этого вашего Гермеса со всеми его финтифлюшками! Мне кажется, вы преу… — В двух словах?.. Лена кивает. — В двух? Я думаю. Признаться, я никогда не умел ясно выразить мысль коротко. Как поэт. Как Тина! Для меня всегда было мукой выискивать правильные и точные слова, сопоставлять их, примерять, перетасовывать, лепить из них яркую мысль… Отрекись от меня скорей Пока льдом не стянуло слово … — Тебе кажется, — говорю я. — Да, мне кажется, что вы… «Пока льдом не стянуло слово…»! Я поднимаю ладонь, прошу Лену помолчать. — Что? — спрашивает она. — Пока льдом не стянуло слово! — говорю я. Лена вслушиваясь, щурит глаза. — Да, да, — говорит она, осознав величие и мелодию образа, — да, это бесспорно! Если хочешь — безукоризненно! Я даже больше скажу: Тина ваша — гений! Без преувеличения! Да!.. Но… — Так вот, — говорю я, — если коротко… Ты и сама… — Но… — «Какое время на дворе, — говорю я, — таков мессия»! — Ты хочешь сказать, что… — А что, — говорю я, — да! Вот тебе и роль! И не произношу эту роль словом. Всуе. Не облекаю эту великую, я считаю, роль в буковки, которые, как не крути, не в состоянии ведь выразить всю глубину её, Тининой души, духа её сущности, по сути — сути её! Словно оно, это слово-то, стянуто льдом. Краеугольное слово! И вот, если прибавить тепла, думаю я, призвать на помощь весну, её, Тинины слова и оттают и потекут звонкими весенними ручейками… Созидая и творя… Думаю я… — Спичку дай, — просит Лена. У неё погасла сигарета. Я снова подношу зажигалку: вжик! Мессия!.. — Рест, так нельзя… Я понимаю, я всё понимаю: так — нельзя! Но кто убедит меня в том, что это не так?! Моя вина — не в том, что не одна. Твоя вина не в том, что ты — один. А в том, что неприкаянно летят Все мотыльки На яркий свет витрин. Все… Все! На яркий свет! На яркий Тинин свет!.. Какая уж тут вина?!! Это — призыв! Зов! Паломничество! Какая же это вина?.. — Так вот, — говорю я, — Жора и вывалился… Вывалявшись в… — И ты считаешь, что Тина, — прерывает меня Лена, — что Тина… — Да, они с Жорой… — И Тина… Вдруг меня осенило! — Слушай, — говорю я, — а ты знаешь, как рождаются звёзды?! — Конечно, — говорит Лена, — берётся пыль, космическая пыль и… — Какая пыль?! Что такое пыль?! Пф! — и нет никакой пыли… Нет, — убеждаю я Лену, — сперва берётся… слово… — Слово? — Сначала. Да, с самого начала! С, — настаиваю я, — Начала. Слово берётся, — говорю я, — а не какая-то там пыль, Слово… Это же классика: в Начале было Слово… — Рест, зачем ты так? Я же не совсем… — Слово — как центр кристаллизации… Ну… как… дрожжи, понимаешь меня? — Закваска, — говорит Лена. — Именно! И вот это слово… — Понимаю, — соглашается Лена, — теперь понимаю: Тина, её слова, её рифмы и ритмы… — Ну да!.. Это же мессианские слова! Ты только послушай! — Ты считаешь, что её тесто уже вызрело? — спрашивает Лена. — Тело? — Тесто! Тесто! Я имею ввиду… — И тесто, и тело, — произношу я, — вызрело, вызрело… Ты же видела, как она… Аннуначка!.. — Ничего я не… Я её в глаза не видела, вашу Тину! Как я могла видеть? — Зреет она, вызревает на глазах. Не по дням, а по часам. Ты бы видела, как она… — Рест, мог бы и… Лена обижена? Я, конечно, перестарался. Я заметил за собой: как только речь заходит о Тине, я не в состоянии сдерживать себя от… Да, меня тотчас охватывает какой-то внутренний трепет, я теряю власть над собой, меня просто несёт, несёт… Так бывает, когда… Трясёт… Ну да это понятно… Тут ничего поделать нельзя. Разве что… — Да-да, — произношу я, несмотря на Ленино «мог бы…». Если бы мог, то и… — …прям по минутам, — говорю я, — вызревает. Прям вся лопается, переполненная соками жизни. Знаешь, — как персик, как зрелый-презрелый персик… Не перезревший, но и вызревший! Слюнки прям так и капают! Ну ты знаешь, как это бывает… Текут… — Знаю… — И хотя ей только-только за двадцать, она уже… Вот! Ты только послушай!.. Лена ждёт: ну-ка, ну-ка? Даже сигарета слушает — затухает. — Дождёмся, — говорю я, — тридцати трёх. Лена не понимает. — Хотя, — предполагаю я, — в наш век акселерации и «хайтек» вполне может быть… — Что слушать-то? — спрашивает Лена. — Вот, — говорю я, — пожалуйста! Я беру первое, что приходит на ум: «Не верь приметам. Снам. И ворожбе. Пророкам. Истинам. Провидицам, Мессиям. А верь Любви. Безудержной любви. Её глазам, ввергающим в стихию». Какое глубокое и яркое знание веры! Разделение её на «Не верь» и «Верь»! Это не какие-то там притчи и проповеди, не какие-то призывы и лозунги. Это — тавр. Клеймо. Если хочешь — знак качества! Aut — aut (Или — или, — лат.)! «Не верь мессиям»! Это мессия говорит о мессианстве: не верь! В то время, когда весь мир ждёт нового мессию, жаждет его прихода, вслушиваясь в роковую предсмертную тишину — что проречёт мессия? — Роковую? — спрашивает Лена. — Предсмертную?.. О каком роке ты говоришь? — «А верь Любви!», — говорю я, — как булат! Правда? — Правда! — Надо только уметь распознать её, эту Любовь, притронуться к Ней, прилепиться, прорасти в Неё всем сердцем. Здесь — суть веры! Тошно от евангельских бесед: Мол, нельзя нам даже в ад без веры. И в садах любви нам места нет — Всё для суетливых браконьеров. Лена думает. — Здесь-здесь, — повторяю я, — здесь суть веры! В этом величественном слове — Любовь! Так что вот так: сперва берётся Слово… Вот точно так и рождаются звёзды… Так родилась и «Безымянная» звезда, и Вифлеемская… И Тинкина!.. — Её звезда уже взошла? — Да! Вызвездилась!.. Уже сияет!.. И только слепой… Только кургузый жалкий подслеповатый тупица не в состоянии… — Ты про что? — спрашивает Лена. — Оно же не в состоянии даже… — Что «Оно»-то?.. — Ответить в рифму? Лена снова просит огня. Прикурив сигарету и сделав пару жадных затяжек, она тотчас сует её в пепельницу и жестоко раздавливает. Как поверженного врага! Она давно дала себе слово бросить курить. И вот это слово настигло её. — Всё! — говорит Лена. Я не понимаю, о чём это она. Киваю только, мол, согласен: всё! И продолжаю: — И начало начал, — говорю я, — Na4alo, о котором гремит теперь весь мир и которое так своеобразно провозгласила Тина, было положено! — Как?.. — Как?! Так! Так, что даже…Словом! Тининым Словом. Как всегда! Ведь в Начале всегда было Слово! — Что же, получается, что ваша Тина своим таким своеобразным Na4alo, м и раскрутила новый виток… — Закрутила, — уточняю я, — заварила кашу… — Да уж! — Если хочешь — кашу новой эры. И положила конец эре греха. — Да уж… Тут хочешь — не хочешь… — Как ты знаешь, — говорю я, — наступившая Эра Водолея как раз и зачата в наши дни. Кому-то надо было об этом заявить в полный голос. Кому? Ждали-ждали… Кому?! Ни Обама, ни Путин, ни Корея, ни Китай… Все как воды в рот набрали! Масоны молчат, мормоны тоже, ротарианцы и подавно. Кто?.. Бильдербергеры? Молчание… Кто возьмет на себя эту миссию?! Тишина… — А что Папа? — спрашивает Лена. — Ватикан? Нем!.. Вот Тина и вызвалась. Мужество в том, чтобы возопить на весь мир, чеканя каждое слово: «Na4alo положено!». Не гласом вопиющего в пустыне, но ровным тонким точным Словом, не скованным льдами вечной человеческой мерзлоты: «А верь Любви!». И расписать эту Любовь по нотам, разложить по полочкам… Разжевать для каждого утлого ума и недоумка — вот Что Это значит! Про Это у неё — в каждой строчке! Ну не в каждой, конечно, но каждое её слово исполнено и дышит Любовью. С большой буквы! А то!.. Такая вот Тина… На рубеже, где не дают чины, я так мятежно зла и безмятежна, И дремлет в ножнах, смотрит злые сны, свирепая отточенная нежность. Эта ее неземная философия свирепой отточенной нежности, думаю я, наверняка призвана расшатать земную ось. Эти аннунаки… Я обнажаю, как клинок, оскал, когда меня почти прижали к дверце. Получит каждый то, что он искал — единоверцы и инаковерцы. Ну вот! Ясное дело — аннуначка! С небесным оскалом! Я встала, как назло, не с той ноги: все виноваты — даже самый правый. И я корнаю гриву и стихи, взрываю очаги и переправы. У них, по всей видимости, тоже там наверху бывает, что «не с той ноги». Доходит до сумасшествия… И тогда у нас — разыгрывается стихия, природный катаклизм… Но будет ночь распахнутой, как плащ, как дверь наотмашь, как душа — раздетой. И я прощу тебе, дрянной толмач, твой перевод, похожий на наветы, На оговор, на ложь, на приговор, на крик совы. Молись. Я знаю-грешен. Я обожаю правильных врагов. И убиваю максимально нежно. — И что, — спрашивает Лена, — до сих пор было неясно, что… — Неясно. Мгла, тьма, Содом и Гоморра, полный Армагеддон… Ты же сама видишь, что… Крик совы… — Что? — Это был настоящий Хаос… До тех пор, пока… — Да, да-да, вот и я об этом, — говорит Лена, — разобраться во всём этом нагромождении тел и дел… — Нам, — киваю я, — так и не удалось. Вот даже ты… — Да уж… Тут с вами и вашими клонами не то что чёрт ногу — бог голову… Повредит. — Бог, — говорю я, — надеюсь, всё поставит на место. На то он и Бог! Это ведь его промысел. Ему, правда, понадобятся помощники, чьими руками Он сможет разложить всё по полочкам. — И кто же теперь возьмёт на себя роль Его ангелов на земле? — Он пока еще думает, — говорю я, — нас Он пока не приглашал. — Вас? Снова вас? Это кого же — снова тебя, снова Жору, Юру, Аню, Юлю, Наталью? Снова Лёсика, Ушкова и Ваську Тамарова?.. С вашими планариями… Вы же себя целиком и полностью дискредитировали! — Лен, — говорю я, — так категорично… — А как?! Вы же… — Мы… — А что — ваши гильгамеши и навуходоносоры?! Ваши цезари и македонские?! ленины, сталины и волочковы?!. Так разувериться! … и вся эта ваша шушера… шапари, шматковы, швецы… шариковы и швондеры… — Милая моя, — пытаюсь я её утихомирить, — это же… Мы и все наши клоны… Вообще вся наша Пирамида — это же просто очередной шаг прогресса… Это как если бы… — Прогресса?! Да вы… — Колесо истории невозможно остановить. — Колесо?! Да ваша телега… Собственно, что ткое история? Она не подвластна простым смертным. — Колея, в которой оно забуксовало… — Рест, хватит мне пудрить мозги! Ведь нет оправдания вашей узкоумости. Вы взвалили на себя непосильную ношу, вот и расхлёбываете… Нужны новые взгляды, новые… — Всё новое, — говорю я, — это хорошо забытое старое. Нам нельзя растерять то, что добыто с киркой в руках. Наши технологии социоинженерии и те новые знания, что позволили сделать шаг… — Да ясно, ясно… Рест, всё это ясно… Вопрос в том, кто теперь сможет взять на себя труд продолжить ваше дело? Кто осмелится утихомирить эти цунами, погасить эти пожары… — Ты права — omne exit in fumo (всё пошло дымом, — лат.), но у нас теперь есть… Стоп, стоп! Рест, говорю я себе, помолчи! Ты это уже говорил сто тысяч раз на двухстах тысячах языках мира! Тебе не надоело? Халва же слаще не станет! Стоп! Передышка… Я как никто другой знаю, Кто должен взять на себя эту роль обновления человечества, его возрождения — Тина! Я просто голову даю на отрез, что только она и способна… Что только ей предназначено… Что только с нею… И если не она, то кто? И если кто-то, почему не Она?! Тина!.. Я знаю: она одна знает КАК это сделать! Что только они с Жорой… — Ти, — говорю я, — понимаешь, в чём тут всё дело? Вот послушай… — Я не Ти, — говорит Лена, взяв новую сигарету, — я — Лена. Огня дай… — Огня, — говорю я, огня — это пожалуйста! И выбрасываю зажигалку в окно. — Рест? — Лена удивлена. — Ты просила огня, говорю я, — лови… И делаю вид, что думаю, думаю… — …потом подожгли, — говорю я, минуту повременив. Кому-то ведь пришло в голову… Всё началось с никудышней забавы. Жоре сунули в зубы его любимую трубку: покури перед тем, как… Чиркнули спичкой, раскурили, ф-па, ф-пааа… И сунули… В зубы!.. — Дай и мне, — просит Лена, — спичку дай… Пожалуйста. Я подношу горящую спичку. — Спасибо, — говорит она, задув огонёк. — Только потом, — продолжаю я, — мы узнали, рассказывал Юра, что так и было задумано, продумано так, что, якобы… Да-да, — изысканные поповьи экзерциции… — Что изысканное? — спрашивает Лена. — Муштра такая, только не для вояк — для Жоры. И, естественно, для толпы… Этакий душераздирающий, доведенный до автоматизма садизм. Да-да, не иначе — всё продумано до мелочей, но подано как забава. — Как? — Чиркнули спичкой — дали прикурить… Вот с этого огонька-то и началось светопреставление. Ах, какой это был костёр! — Подожгли? Жору? Инквизиторы… — Ага. Тут вот какая история… Инквизиторы… Ты же помнишь, я рассказывал, как мы клонировали самых, так сказать, выдающихся прыщей истории? — Как же, как же… — Нам удалось сработать и выпестовать классный клон и самого Великого Инквизитора. — Это ж кто такой? — Мы взяли его описание из «Карамазовых» и, что называется, тютелька в тютельку… Одним словом Жора носился с Фёдором Михалычем и с его Инквизитором, как с писаной торбой. Клон этого палача стал для Жоры… Собственно… Это уже не имеет значения. — Но зачем он вам понадобился? — удивляется Лена. — История была бы не полной без Яна Жижки и Яна Гуса, без Жанны д’Арк и Джордано Бруно, без… Да сколько их было — тысячи тысяч! Жгли напропалую! Эта история посыпана и их пеплом. И как же нам можно было обойтись без огня?! Вот Жора вместе с Фёдором и сотворили своего Змея Горыныча и Франкенштейна… В одном флаконе. — Но зачем? — А зачем нужны КГБ и… Зачистка… — Невероятно, — восклицает Лена. — Мертвые души… — Между прочим, — говорю я, — нам удалось, воспользовавшись услугами нашего Инквизитора, воскресить из пепла не только второй том «Мёртвых душ», но и «Теорию единого поля» Эйнштейна. Там… — Да-да, и что же там? — Там так и написано, чёрным по белому: этому миру нужно другое человечество. — Чёрным по белому? — Чёрным-пречёрным! — И его сожгли? Жору-то?.. — Ага, Жору! Жжик… Иисус так решил. Чтобы не воскрес! Чтобы Жора твой не воскрес, не вознёсся на какие-то там небеса… Чтобы не явился снова народу через каких-то там девять или сорок дней, лишь для того, чтобы дать новую веру в Жорино воскресение… Чтобы колесо истории не провернулось ещё раз… Понимаешь?.. — Не совсем… — Пепел… Только пепел от Твоего Жоры и остался — пф!.. и всё, и всё… Просто — пффф… — Пепел… Пыль… Напылили вы тут… На земле… Спрашивается — зачем? — Чтобы не взошли ростки новой религии… — Какой ещё религии? — спрашивает Лена. — Жорианства! Лена улыбается. — Смешные вы… Как дети… Насмешите мир со свои Жорианством… С Жорианством — пожалуй. Но не с Тиной!.. Вот они-то с Жорой… Я обожаю правильных врагов И убиваю максимально нежно… Точно аннуначка… Свирепая отточенная нежность… Молись. Я знаю — грешен!.. И я, дрянной толмач, падаю на колени… Неужели и у нашей Тины, мелькает мысль, как у Нефертити, затылочная кость головы вытянута вверх безупречной дыней? Во смеху-то!..
|