Темное пятнышко

Еще недавно жил маленький человек, работающий в бухгалтерии, роста невысокого, с реденькими волосами на лысеющей голове, чисто выбритым лицом, очками, постоянно съезжающими на кончик носа. Черные нарукавники, которые уже давно не носят, были, неизвестно почему, предметом его гордости, и каждое утро, приходя ровно в восемь, он аккуратно надевал их на костлявые руки.

Бурные 90-е полностью переменили уклад жизни многих в стране: учителя, инженеры, профессора университетов шли на рынок продавать какой-то заграничный хлам, который с остервенением скупали, изголодавшись по всему иностранному. Это были те странные годы, когда люди теряли свои рабочие места и, не умея приспосабливаться к быстро меняющимся условиям жизни, погибали, теряя человеческий облик. Наш герой, а имя ему Григорий Никифорович Доров, попадал в злополучный список неприспособленцев за сорок. Но пока он держался на своем месте в бухгалтерии бывшего промторга, переименованного в ООО «Заря», хотя начальство, стараясь идти в ногу со временем, ликвидировало все старое, и маленькая бухгалтерская конторка стала объектом пристального внимания. Работники-бухгалтера с тревогой ожидали последствий перемен, их скорбные серые лица угрюмо застыли. Они беспомощно брали в руки то одни, то другие документы, смотрели в них, что-то обдумывали и снова клали на полированную поверхность стола. Кабинетная тишина, без прежнего гомона, усиливала внимание к конторе со стороны руководства. И только один Григорий Никифорович оставался внешне спокойным. Его кривые пальцы, как и прежде, бегло стучали по клавишам электрической счетной машинки. Ровно в двенадцать он, как всегда, говорил своим тихим голосом: «Ну что, товарищи, будем пить чай». Вставал из-за стола и шел ставить чайник на плиту. Сотрудники Дорова оживлялись, проворно выставляли сахар, печенье, варенье, а белые в синий горошек чашки мирно стояли, ожидая чаепития. И вот раздавался звук разливающегося чая и позвякивание ложечек, воздух конторы наполнялся шумом. В последнее время тема разговоров была одна – что будет дальше. Григорий Никифорович молчал, голоса сослуживцев обрывочно доносились до его сознания. Нельзя сказать, что он о чем-то думал, просто смотрел по сторонам, помешивал чай, изредка откусывал печенье, снова помешивал чай и разглядывал разгоряченные физиономии спорящих. На глаза ему попался муравей, он бегал крошечной одинокой точкой по столу мимо кристалликов сахара, крошек и лежащих на столе рук чаевничающих.

«Экая бестолковщина. Хоть бы сахар подобрал, бегает попусту туда-сюда, и никакой пользы», – подумал Доров и ткнул пальцем в муравья. Григорий Никифорович поднес указательный палец к глазам, вместо насекомого на нем оказалось маленькое темное пятнышко, он вытер его о брюки и отпил остывший чай.

Обеденный перерыв окончился, и бухгалтерия вновь погрузилась в дремоту. Работники с неохотой перебирали бухгалтерскую документацию, часто и громко вздыхали, поглядывали на часы. Как только стрелки дошли до пяти, сослуживцы Дорова, да и сам Григорий Никифорович, стали спешно собираться. Но тут дверь кабинета приоткрылась, и вошел Андрей Петрович Сомов, директор. Всеобщая веселость мгновенно улетучилась, сотрудников охватило нехорошее предчувствие.

– Здравствуйте, господа работники, – поприветствовал директор. «Господа» усмотрели в этой фразе скрытую угрозу и еще больше наморщили лбы.

– Собираетесь домой? – продолжал Сомов. – А рабочий день еще не закончился. Вы сделали ту работу, что я вам поручил? – Оглядев всех бухгалтеров, он произнес: – Вижу, что не сделали. Друзья мои, время безделья окончено, кого это не устраивает – может уходить.

Сомов еще раз пристально посмотрел на всех, вдруг его глаза остановились на жалких черных нарукавниках и круглых очках Дорова. «Зачем он здесь?» – промелькнуло в голове директора, а вслух сказал:

– Григорий Никифорович, пройдемте со мной.

Доров понуро поплелся за Сомовым. Пройдя длинный коридор, они попали в кабинет. Просторная комната с большими окнами ослепила своей белизной. У окна стоял покрытый зеленым сукном, как в дореволюционной России, стол, вдоль правой стены – кожаные диваны, а вдоль левой – книжные стеллажи.

– Присаживайтесь, Григорий Никифорович, – мягко предложил Андрей Петрович. Бухгалтер несмело сел как можно дальше от директора.

– Дело в том... Словом, мне кажется, вам уже трудно угнаться за временем – столько нового...

– Я понял вас, Андрей Петрович, – перебил Доров. – Я уйду по собственному желанию, – он так грустно это произнес, что Сомову стало совестно, и он пожалел, что поднял этот вопрос. «Раньше или позже – все равно», – успокоил себя Андрей Петрович.

«Никому не нужен. Зачем продолжать жить? Списали, как отслужившую машину» – эти мысли тревожили Григория Никифоровича, шедшего по тротуару, где потоки людей текли, словно вода в реке жизни. Что может остановить ее течение или хотя бы замедлить? Ничто не потревожит жизнь, а какой-то маленький человек и подавно.

Доров открыл входную дверь и понял: в квартире пусто. На зеркале он нашел записку: «Ушла к Зине. Буду поздно».

– Вот и жене я не нужен. Постаревший, неинтересный, к тому же безработный. А она... Говорят, женщины в ее возрасте расцветают. – И тут Григорию Никифоровичу вспомнился муравей, раздавленный им просто так, от нечего делать. Ему вдруг подумалось, что он, Доров, и есть муравей, маленькое беспомощное насекомое, от которого всего-то и осталось темное пятнышко.