Волшебство с бабушкиного сундука

Несмотря на то, что я давно выросла из детских платьишек, и школьные каникулы по четыре раза в год заменил ежегодный отпуск в тридцать календарных дней, как на крыльях лечу я в этот небольшой дом у сельской околицы. Стоит он, всем ветрам открытый, слегка ссутулившийся, но такой же крепкий, с оптимизмом глядящий на белый свет до блеска намытыми стеклами. Дом моей любимой бабушки. Ей уже за восемьдесят, а взгляд по-юношески светел и полон неподдельной доброты и искренности.

Главная достопримечательность нашей сельской обители – чердак. По сути, на чердак-то пространство под крышей не похоже. Когда-то дед, инвалид Великой Отечественной, будучи без обеих ног, с искалеченной правой рукой, плохо слышащий от контузии, один с помощью пилы, молотка и топора сделал из чердака горницу, в которой было вольготно спать всё лето приезжающим на каникулы пятерым непоседам.

Самым главным украшением нашей «горницы» был сундук внушительных размеров, обитый красивым орнаментом из жести. Крышка его изнутри обклеена старыми облигациями, картинками из советских журналов, красовались на ней и денежные купюры, случайно не растраченные до бесчисленных смен российской валюты.

Сундук этот для меня, или одной из моих кузин ночью становился кроватью, а днем музеем моды. Как юным моделям не примерить бабушкины платки, прабабушкину фату, медные брошки и стеклянные бусы, держать в руках дедушкины ордена и медали. Кроме предметов нашего интереса лежали в нём еще два узелка, но под строгим бабушкиным запретом мы не позволяли себе даже дотрагиваться до них.

Содержание одного из них легко вычислили – это «смертное» приданное, чтоб не бегать родне по магазинам в случае ухода старушки в Вечность. Такой же узел был предназначен и для деда, но уже много лет, как он исполнил свою миссию…

Счастье разгадать тайну второго мне выпало много позднее, когда я приехала в родное село со своей годовалой дочкой. Росла моя дочурка крепенькой и ладненькой. Ползала по квартире так, что не догонишь, возле дивана прогуливалась без страха, а первый самостоятельный шаг сделать у неё не получалось. Чем бы мы её ни вдохновляли, чем бы ни задабривали, страх брал верх. Тут же слёзы ручьем, тут же просьба взять на ручки.

Посмотрела бабушка на правнучку, головой покачала: «Придётся к испытанному методу прибегнуть. Поднимись-ка, Мила, на чердак, принеси большой сверток из сундука, волшебные пинетки дело своё сделают, побежит наша красавица, только пятки сверкать будут!»

Вернулось ко мне детское любопытство, мигом взлетела я наверх, с волнением взяла узел в руки. Что же за волшебство здесь таится?

Как реликвию приняла старая женщина от меня принесенное, осторожно положила на кровать. Углы большой шали в клеточку раскрылись, как лепестки сказочного цветка и… моё вдохновение тут же угасло. На клеточках выношенной до тонкой марли шалёшки стопочкой лежали чьи-то вещи серой армейской раскраски. Это и есть волшебство?!

Бабушка порылась в стопке и подала мне детские пинетки, сшитые, видимо, вручную. Пинетки эти были такой же серой расцветки.

— Бабуль, для чего ты хранишь это старьё? Твоим вещичкам давно место на свалке!

— Много ты знаешь. Эти пинетки грели ножки твоей мамы, ты их с ног не снимала месяца два, пока они не стали малы, а теперь правнучка в них пощеголяет.

— Что ты говоришь! У меня в чемодане три пары красивых импортных туфелек – загляденье. Лишь бы пошла, обувь сейчас не проблема!

Услышав мою разгоряченную тираду, проснулась наша малышка.

— Ну, вот и принцесса наша готова своё приданное оценить!

С этими словами старушка надела пинетки на ножки правнучки, завязала бантиком вязанные шнурочки и поставила мою Кристинку на пол. Девочка крепко вцепилась в указательные пальцы бабушки, с удивлением глядя на незнакомую обувь.

Теплый голос бабушки произнёс: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, помоги Господи, младенцу Кристине, разорви путы, убери с пути камни. В добрый час!». Она легонько протянула руки вперед, ребенок сделал первый шаг… И вдруг, разжав ручонки сделала самостоятельно второй, третий, четвертый, оглянулась на нас и с радостным гиканьем плюхнулась на пол!

— Неужели они и вправду волшебные, эти некрасивые пинетки? Откуда они у тебя?

— Погоди до вечера, уложим девчонку спать, узнаешь.

Чудеса на этом не закончились. Через час-другой дочь моя уже легко и просто вставала с пола и шагала, слегка, шатаясь, по домотканому половику от окна к двери и обратно, радости её не было конца.

А когда желтая луна заглянула в окно, сели мы с бабушкой возле самовара, разлили по чашкам чай с душицей и имбирём и начала моя рассказчица свою исповедь, может быть, в первый раз за свою долгую нелегкую жизнь выделив время для задушевной беседы.

— Помнишь деда твоего? Наверное, казался он тебе убогим и некрасивым, наверное, не раз жалела меня, что связала я свою судьбу с инвалидом? Не осталось у нас фотографий юношеских, не было фотоаппаратов, а районный дом быта, за пятьдесят вёрст от дома, ездили фотографироваться только на документы.

Рядом стояли наши дома, в одну школу бегали мы в соседнее село, и не было в ней ни одного парнишки красивее Федюньки моего. А кроме природной красоты наделил его Бог и талантом музыканта — возьмет ли в руки тальянку, балалайку ли, а то и свирель, такие наигрыши польются. Все колхозные концерты на нем держались

Сохли по нему девчонки, а он выбрал меня, неказистую да худущую. К восемнадцати годам превратился мой избранник в высоченного богатыря, косая сажень в плечах. Подошла пора и в армию идти. И говорит он мне: «Не могу я тебя, Настёна, оставить невестой солдата. Давай-ка распишемся, свадебку сыграем, тогда уйду я Родине служить полноценным семьянином». Долго размышлять я не стала, любила парня до потери памяти. Расписались мы двадцать первого июня сорок первого года, небольшую вечеринку собрали. А на следующее утро провожала я своего новобранца на войну.

Станция в райцентре, как пчелиный рой. Женщины в слезах, ребятишки не по-детски серьезные, суровые лица мужчин. Я не плакала, прильнула к своему богатырю, шепчу ему: «Только вернись, каким бы ты ни был, только вернись, молиться буду день и ночь, только вернись».

И начались трудные месяцы ожидания. Непосильный труд на колхозной ферме, недоедание. А самое трудное для всех сельчан то, что замолчала федюнькина тальянка, некому взбодрить, песней силы придать. Через какое-то время поняла я, что жду ребенка. Не испугалась, обрадовалась – любимого частичка под сердцем моим живет.

Первые два треугольника с фронта пришли быстро. Писал мой муж о любви своей, даже стихами в конце, обещал вернуться, уверял, что война скоро закончится. А потом письма приходить перестали. Зря я бежала почтальонке навстречу, зря звонила в райцентр, не завалялось ли там долгожданное письмо. И только зимой пришло сообщение, что пропал рядовой Зимин без вести под Смоленском. Не поверила я казенному листочку с печатью, не собрала поминальный обед: «Без вести пропал – не умер. Ждать надо, молиться день ночь, как обещала».

В марте появилась на свет кровинка его, мама твоя. Заботы о доченьке обласкали душу, поутихла боль. Превратились в пеленки платья мои и кофточки, из стеганки сшила дочке одеялочку. Так и зажили мы с ней заботой о дне грядущем и ожиданием нашего солдата.

А в конце марта прибежала ко мне секретарь из сельсовета, глаза светятся, обняла меня: «Дождалась ты, Настюха, своего разлюбезного, позвонили со станции, завтра поезд, встречать надо его». Всполошилась я: «Завтра поезд, а до станции пятьдесят километров, в селе ни одной машины, все на фронте, вместе с шоферами отправили ещё в начале зимы». Но председатель без уговоров дал лошадь, ведь радость-то не только моя личная, радость всех сельчан – вместо десятков похоронок живой воин возвращается!

Успела я к поезду, помогли санитары переложить моего Федора, безногого, с рукой в гипсе и красным шрамом от виска до подбородка на телегу. Высоченный был он у меня до войны, а тут полы шинели-то и за одеяло сошли. Укутываю я своего героя, а он глаза в сторону отводит: «На что я тебе такой калека, у тебя жизнь в самом начале, а моя закончилась…» Обняла я его: «Не только мне ты нужен, доченька тебя заждалась, крошка наша». Потеплели глаза, встрепенулся, здоровой рукой обнял меня: «Все у нас получится, с такой, как ты, жить да радоваться!»

Вот и вся семья в сборе! А шинель-то богатырского размера и на фронте мужа моего согревала, и семье службу сослужила. Пришла я чуток в себя, разложила на полу солдатскую одёжку, да и давай моделировать, выкройки из старых газет сочинять. И получились у меня из армейского сукна и бушлат муженьку на зиму, и юбка с жилетом мне, и дочке пальтишко, а из оставшихся кусочков той шинели сшила я эти пинеточки. Двойные, теплые, по холодному полу самое то первые шаги делать. Полуголодное младенчество свое дело сделало, ножки слабенькие у ребенка были. Но надела я свои изделия на кроху, и пошла моя дочь, как и твоя сегодня… И ты первые шаги в них делала, снимать с ног не давала, спать в них ложилась.

Нет моего Феденьки уже почти двадцать лет, а как и не разлучилась я с ним. Греет мою душу его любовь, смотрит он с неба на своих внучек, радуется, а теперь и правнучка есть. И пошла она сегодня своими ножками. Храни пинетки, доченька, внучке своей храни. Волшебные они…

​ Заявка №11