Первая встреча с психотерапевтом. Ее важность

Как правило, после некоторых колебаний назна­чается первая встреча с психотерапевтом. Речь идет уже о новом человеке, с которым раньше не встречались. Как будет проходить первый разго­вор? От этого, можно сказать, будет зависеть, ка­кой смысл приобретет для ребенка, его родителей и окружения вся психотерапевтическая работа, восстановление эмоциональной восприимчивос­ти, которая на сегодняшний день блокирована в отношении пустом, пагубном или регрессивном.

Некоторые родители заранее подготовили ре­бенка: «Вот увидишь, не волнуйся (а может, он и не думает об этом?), ты просто поиграешь или по­рисуешь с дядей (или тетей), он симпатичный и очень любит маленьких детей». Или по-другому, если ребенок постарше: «Там будет кто-то, кто по­кажет тебе, как надо учиться, даст хорошие сове­ты, задаст вопросы». «Да нет же, ты не псих! Про­сто надо заняться твоими нервами...»

Это как раз то, о чем, прежде всего, должен узнать психотерапевт, задавая родителям вопрос: «Что вы сказали ребенку о причинах вашего визита в центр?

— Что вы сказали ему сегодня, отправляясь на первый сеанс к психотерапевту?

— Что сказал ребенок в ответ на ваше сообщение?

— Кто из окружения ребенка знает об этом со­бытии?

— Как они отнеслись к вашему решению его лечить?»

О ком бы ни шла речь, бабушке или дедушке, крестном отце или матери, — эти люди имеют важ-

ное значение в эмоциональной жизни ребенка и должны его сохранять, будь то старая служанка, дол­гое время живущая в доме, — надо знать мнение, чтобы все учитывать. Это очень важно, поскольку длительная интеграция какого-либо человека в се­мейную группу означает, что он живет в симбиозе с ней, даже если речь идет о старой подруге, вступив­шей в брак с кем-то из старшего поколения, одино­кой женщине или мужчине, постоянно бывающих в доме. Важно сказать об этом человеке несколько слов понимания, тем более, если он сопротивляет­ся лечению, или даже высказать пожелание, что ког­да-нибудь он придет вместе с ребенком, чтобы по­делиться своими собственными соображениями.

Затем психотерапевт вместе с родителями под­робно знакомится с заранее подготовленной картой. Он читает ее вслух почти полностью, время от вре­мени спрашивая о деталях, уточняя. Психотерапевт отмечает на полях, что явилось новым или несовпа­дающим. Очень часто бывает, что при первом посе­щении детально не обсуждались беременность, роды, первые реакции ребенка, его прародители, их харак­тер и то, какое влияние они оказали на родителей, — темы, о которых вначале было бы неловко говорить: совпадение дат смертей в семье с датами, важными в жизни субъекта, короткие отлучки матери в течение первого года, реакция ребенка на ее возвращение, — характер детей старших и младших по отношению к ребенку, которому предложено лечение, их дружба или разногласия, способ реагировать на рождения, смерти, разделения, неожиданные фрустрации. К этому следует добавить как можно больше подробно­стей о вегетативных ритмах в течение всей жизни ре­бенка: питание, навыки опрятности, сон, пишеваре-

ние. До какого возраста этим занималась мать? Зани­мается ли она этим сейчас, занимается ли этим отец?

Необходимо также знать, соблюдения каких пра­вил поведения требуют от ребенка, и каковы наказа­ния. Действуют ли они? Если нет, почему продолжа­ют применяться? Возможная роль воспитания, полученного отцом или матерью, и их фиксации на ком-то из родителей, кто действовал так же с ними. Оказалось ли это полезно для самих родителей?

Важна информация о школе. Какой у него учитель? Ценит ли он его? Какова роль родителей в приготовлении домашних заданий, уроков. Кар­манные деньги. Какого мнения по этому вопросу они, как правило, придерживаются? Основано ли оно на их собственном опыте в юности? Пробо­вали ли они применять какую-то улучшенную си­стему или действовали по старинке?

Какие знания имеет ребенок о сексуальной жизни? Что об этом думают родители, и почему?

А также, на кого из членов вашей семьи или семьи супруга, как вам кажется, похож ребенок? Давно ли у вас появилось беспокойство за ребен­ка? Совпадают ли ваши взгляды на воспитание со взглядами супруга? Ведет ли себя ребенок по-раз­ному с каждым из родителей, когда они не вмес­те? Заводит ли он друзей, как их выбирает?

Наконец, по вашему мнению, какова должна быть цель терапии? Очень редко родители дают на этот вопрос ответ позитивный, имеющий отноше­ние к ребенку. Гораздо чаще мы слышим: «Чтобы он больше не... и чтобы хорошо учился», гораздо реже: «Чтобы он снова научился радоваться жизни и дос­тиг успеха на том пути, который ему подходит».

Разговор неизбежно заканчивается основным

вопросом: это вопрос родителей, которые всегда чув­ствуют себя виноватыми за недостатки в воспитании и хотели бы получить совет. «Что нам теперь де­лать? — говорят они. — Больше не надо его ругать? Наказывать?» и т.д. Единственный ответ на вопрос, что им делать, следующий: «Оставайтесь родителя ми, не отказывайтесь от своей роли из-за того, что начи­нается психотерапия с ребенком. Наоборот, именно теперь важно поддерживать ваш авторитет, даже если иногда это может показаться неудобным или сам ре­бенок это провоцирует. Если он это провоцирует, значит, он в этом нуждается. Ничего не меняйте. И скажите то же самое учителю или учительнице».

Я считаю необходимым этот последний пункт, потому что заметила, часто, если ребенок приходит по совету учителя, он остается долгое время под вли­янием системы уступок в том, что касается дисцип­лины. Все, что пытались сделать, чтобы помочь ре­бенку, было допустимо. Но теперь, когда он в терапии, напротив, родители должны быть с ним не­посредственны, насколько это для них возможно, а воспитатель применять ту же систему правил, что и ко всем остальным. Все они сохраняют ответствен­ность, одни дома, другие в школе или организации вне школы. Они должны оставаться свободными в своих мыслях и выборе методов. Они и есть те обра­зы взрослых, в отношении к которым ребенок будет продолжать строить собственную структуру.

Родители делают то, что они могут делать как всякие родители. Часто путают идеальную роль ро­дителей и роль успешного педагога или «наставни­ка». Однако эти способы существования рядом с ребенком совершенно не сопоставимы, и более того — они не совместимы. Ребенок— плоть от

плоти родителей, а для учителя он не более, чем ученик. Как видите, ничего общего. Педагоги-на­ставники применяют методы и правила в интере­сах группы, к которой принадлежит ребенок, и ста­вят целью научить какому-то навыку или предмету.

Психотерапевт находится рядом только для того, чтобы помочь ребенку освободиться от эмоциональ­ных затруднений, связанных с происходившим ра­нее, что впоследствии могло быть забыто или нет. Но сточки зрения всего того, что переживается теперь, психотерапия является не более чем дополнитель­ной мерой, поскольку в дальнейшем мы будем иметь дело всего лишь с реальными фактами, которые па­циент принесет на сеанс, что и будет самым живым способом сделать эти факты безопасными. Утверж­дение принципиальное, которое стоит повторить. Психотерапевт будет полной противоположностью учителю или воспитателю. Или, по крайней мере, если он таковым является, то не прямо, поскольку даст возможность выразить и облегчить тревоги, свя­занные с травматичными или труднопереносимыми событиями, позволяя пережить их заново в ситуации пациент — психотерапевт.

Многие, и я в том числе, в дополнение к полной свободе действий и решений для родителей, сообща­ют, что теперь, когда ребенок ходит на сеансы один, они должны давать ему записку с кратким изложени­ем основных происшествий, случившихся между се­ансами, и что они могут без колебаний прийти на встречу со мной всякий раз, когда хотели бы узнать, как протекает лечение, вместо того чтобы задавать вопросы ребенку, потому что, возможно, это поме­шает или, во всяком случае, не поможет.

И напротив, пусть они не мешают ребенку гово-

рить о терапии, если он это делает спонтанно, и пусть никогда не удивляются самым ошеломляющим суж­дениям, которые ребенок иногда приписывает пси­хотерапевту. Подобное предупреждение необходимо, например, в некоторых случаях невроза навязчивос­ти, когда воображение субъекта настолько блокиро­вано, что с наступлением момента, когда анализ выс­вобождает очень ранние подвергшиеся вытеснению фантазмы, ребенок может чувствовать в результате такое сильное беспокойство, что совершенно чисто­сердечно приписывает аналитику все, что думает и выдумывает. Во-первых, для того чтобы разрешить себе самому об этом думать, и поскольку', в его созна­нии, это реминисценция присутствия вместе с тера­певтом, с которым, будь он здесь, он мог бы погово­рить обо всем, не испытывая виновности. Во-вторых, потому, что он хочет, чтобы родители запретили ему продолжать приходить к кому-то, кто слишком мно­го разрешает (на словах) и ставит под сомнение всю имеющуюся у ребенка систему адаптации по отно­шению к окружающему миру.

Пользуясь нашим психотерапевтическим жар­гоном, мы могли бы сказать, что в первом случае речь идет об «acting out», а во втором о «сопротив­лении». Приведу примеры: маленький мальчик, отец которого постоянно отсутствовал, привел мать и бабушку в полное замешательство, сказав про меня: «А вот госпожа Дольто мне сказала, ты должна завести другого мужа, когда папа уезжа­ет», или слова маленькой девочки: «Госпожа Дольто мне обещала, она даст мне одну штуку, и когда я вырасту, буду каждый день рожать детей без семени мужа, потому что она думает, это от­вратительно, то, что папа с тобой делает».

Без сомнения, если что-то подобное сказано без предупреждения (и даже с предупреждением!), это может вывести из себя родителей, привыкших ви­деть ребенка замкнутым, застенчивым, слишком послушным. В первом примере речь шла о мальчи­ке с тиками и ночными страхами; во втором — о де­вочке восьми лет, старшей из четверых детей и единственной девочке из них, страдавшей энурезом, недоверчивой, обидчивой, игравшей в школе роль бессловесной жертвы, которая до этого момента была очень трогательно привязана к матери, а при появлении отца краснела, замыкалась и плакав.

Эта первая встреча психотерапевта с обоими ро­дителями длительная, около часа, и в случае присут­ствия только одного из них, обязательно должно быть сказано, что другого ждали и что он должен прийти.

Часто случается, что мать заявляет: «Муж ос­тавляет решение за мной, он согласен со мной, но у него не было времени прийти сегодня», или не­много иначе: «Он оставляет решение за мной, он в это не верит, но хочет того же, что хотим мы». Будьте внимательны, у таких отцов есть причины «в это не верить», и задача психотерапевта в том, чтобы не пойти дальше, не встретившись с ними и не узнав их точку зрения.

Отцам первого типа мы пишем персональное письмо: «Господин... я сожалею, что сегодня и т.д., но нам необходимо найти время для встречи, чтобы я могла начать полезную для вашего ребенка работу».

Отцам второго типа мы посылаем примерно та­кое же письмо, но добавляем к нему: «Ваша супруга говорит, что вы во всем ей доверяете, но речь не о доверии, а о том, что мать никак не может заменить отца, и поэтому я смогу заниматься вашим ребен-

ком — если это девочка, — только если вы придете на встречу со мной, выскажете вашу точку зрения и мы вместе будем искать наилучшее решение», если это мальчик: «если вы действительно считае­те, что он нуждается в психотерапии и мы сможем обсудить вместе, не была ли для него более полез­на работа с психотерапевтом мужчиной. Отец дол­жен знать психотерапевта своего сына и принять решение о работе, в противном случае ваш ребенок может подумать, что одни только женщины выби­рают для него путь и решают его судьбу».

Я ни разу не видела отца, каким бы он ни был равнодушным или протестным, который не по­звонил бы мне в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы назначить встречу, довольный тем, что в первый раз ему не говорят, что он лишний!

Вернемся к этой первой встрече, которая в принципе объединяет обоих родителей и психоте­рапевта в течение часа, в то время как ребенок ос­тается в зале ожидания.

Теперь важно очень четко расставить все по местам, что касается ребенка. Я встречаюсь с ним один на один, когда оба родителя уже решились начать лечение. Знает ли он, кто я? Почему он при­шел? Если он говорит «нет», я отправляю его об­ратно к родителям, чтобы они все ему объяснили. Он возвращается и повторяет то, что сказали они. Хорошо, вот причина, из-за нее твои родители бес­покоятся и хотят, чтобы тебе помогли. Но ты сам согласен? Что думаешь ты? Тебе нужна помощь? А тебе так хорошо? Это тебе, а не им самим родите­ли просят помочь, но, может быть, ты думаешь, что никакая помощь тебе не нужна? Так завязывается прямое обсуждение, когда ребенок может говорить

о том, что, на его взгляд, не так, и устанавливается доверие. Потом, еще до того, как он примет реше­ние, а оно должно быть обдумано, я предлагаю ему познакомиться с результатами обследования, кото­рое он прошел, а также в основных чертах с тем, что сказали родители, что касается его.

Бывают случаи, когда ребенок, чувствуя ответ­ственность в этой ситуации, никак не может ре­шить, должен ли он согласиться или отказаться; но он хочет вернуться, потому что открытое об­суждение, последовавшее, когда он уже было по­верил, что оказался в ловушке, его удивило, а мысль чувствовать себя более счастливым его за­нимает. Бывают также случаи, когда ребенок го­ворит: «Мне точно надо их слушаться». В этих двух случаях я предлагаю провести три пробных сеанса, после чего мы решаем окончательно.

В случае, если ребенок явно негативен, я уважаю его отказ и, снова пригласив родителей, беру на себя решение отложить на какое-то время терапию ре­бенка, против нее протестующего, но я назначаю встречу с матерью или обоими родителями при ре­бенке, чтобы они пришли вместо ребенка (или вме­сте с ним, если когда-нибудь он изменит точку зре­ния, и часто так и происходит) для того, чтобы поговорить о том, что за это время произошло. От­крыто говорится о том, что лечение ребенка будет предпринято, только если он сам этого захочет.

Есть дети с фобиями, они говорят: «Я останусь только с мамой». Тогда, не отвечая, я назначаю сле­дующую встречу. Встречаются упрямцы, которые заявляют родителям одновременно виновато и хва­стливо: «Это не я, это папа — или мама — вот кого надо лечить». Это случаи трудноразрешимые. Не

трудно спросить такого ребенка, кому в голову при­шла эта мысль, ему самому или кто-то, кого он силь­но любит, ему это внушил. Как правило, ответа не получаешь, но иногда взрывается мать, которая не­навидит бабушку, а та, в свою очередь, ненавидит ее, уж ей-то хорошо известно, кто «настраивает ре­бенка против нее». Тогда легко ответить ребенку: «Хорошо, если ты на самом деле хочешь, чтобы по­могли твоему папе или маме, приходи, и мы вместе посмотрим, чем ты можешь им помочь, и они хотят помочь тебе. Во всяком случае, именно ты страдаешь в доме от всей этой истории и, возможно, ты будешь страдать больше в интернате, куда родители дума­ли тебя определить прежде, чем прийти сюда». — «А как вы будете меня лечить?» — «Я буду тебя слушать и стараться понять вместе с тобой, что мешает тебе... (иметь друзей... успевать в школе... разговаривать, как другие... спокойно спать... что заставляет тебя воровать, вести себя так, что тебя не любят... и т.д.). Ты будешь говорить со мной словами, рисунками, лепить, рассказывать сны». И, наконец, в присут­ствии родителей я ему сообщаю о том, что есть про­фессиональный секрет и заверяю, что даже родите­лям, которые платят деньги, я не буду повторять то, что скажет мне он. И, напротив, все, что скажут мне родители и что может быть ему полезно знать, я ему скажу. С другой стороны, он сам может говорить то, что скажет у меня, своим родителям, но будет знать, что я их попросила его не расспрашивать. Лучше всего было бы, чтобы он говорил обо мне только мне самой. Его лечение продвигалось бы быстрее.

В том случае, когда отец не присутствует, бесе­да с ребенком происходит в присутствии матери. Вначале примерно так же, но потом с изменения-

ми: «Ты знаешь, почему отец не пришел сегодня?» Взгляд ребенка в сторону матери, и она, таким об­разом, приглашается к тому, чтобы дать ответ.

Потом я объясняю, что «потому что не подле­жит сомнению, мы ничего не предпринимаем, не спросив о мнении и желании отца, я написала ему вот это письмо, которое твоя мама передаст, и мы узнаем, хочет ли он тоже, чтобы я тобой занима­лась. Ты сам тоже сможешь иметь свое мнение и принять решение, но после решения отца. Если твой отец откажется, а сам ты хотел бы получить помощь, — здесь короткое сообщение результатов тестирования, — ты попытаешься сам получить его согласие. Если он думает, что это слишком дорого (в случае, если терапия частная), ты скажешь ему, что на консультации ты мог бы тоже получить ле­чение, может быть, не в самое удобное время, но тоже хорошее, и, я уверена, если вы оба, ты и мама, решились, ты сумеешь убедить и твоего папу».

Мы принимаем решение о периодичности се­ансов — один раз в неделю, один раз в две недели или в месяц, в зависимости от случая. Я обычно за­канчиваю, называя цену сеанса. Естественно, что у родителей есть желание помочь ребенку; и сам он, став родителем, сделает это для своих детей.

А как быть в случае, если родители разведены? Я считаю, точно так же. Начиная с момента обра­щения, я высказываю пожелание, чтобы пришли по возможности оба родителя. Если это невозможно, если живущий отдельно родитель находится далеко, лечение начинается, но на каждом сеансе мы гово­рим об отправленном письме, ответ на которое дол­жен прийти. Конечно же, если мать вступила в по­вторный брак или отец и второй супруг выполняет

или не выполняет роль отца, его приход приветству­ется и даже желателен, но ни в коем случае он не приходит в качестве заместителя родного отца, ко­торый должен сохранить свою главную роль.

А как быть с детьми сиротами или сиротами наполовину? В этом случае проблема другая, и это те люди или ответственные организации, с кото­рыми встречаешься в первый раз, а потом поддер­живаешь связь по телефону, если они не могут или не хотят беспокоиться, люди, по поручению вос­питателей или организации берущие детей в праз­дничные дни, среди которых он находит объекты Эдипова переноса.

Я уделяю столько внимания этой первой консуль­тации, потому что, как мне представляется, она явля­ется своего рода пробным камнем для всего лечения. Я видела детей, которые были в терапии в течение двух лет, и в результате наступило улучшение. Затем терапия прекратилась. У меня была возможность при­нимать их снова спустя два-три месяца по окончании лечения с вновь возникшими подобными расстрой­ствами. Ребенок не взял на себя ответственность за собственное лечение, и это было тому причиной. Ему не объяснили достаточно четко, что психотерапевт делает работу, которая оплачивается, а он, ребенок, имеет право голоса как в самом начале, так и в любой другой момент, он может говорить о смысле предпри­нятой работы, и, чтобы ее прекратить, ему также надо выразить свое желание и самому также констатиро­вать, что работа была закончена.

Вот пример: «Учитель сказал маме про консуль­тацию, там была женщина (психотерапевт). Я встречался с ней два раза в неделю, Я рисовал. Она ни-

чего не говорила. Меня это забавляю. Один раз они поговорили с мамой, что не стоит труда. — Это чего-то стоило? - Нет, не так, а что мне не надо больше приходить. — Почему? — Ну, это, я не знаю, спроси­те маму. — Л твой отец? — Папа? Ну, папа, он об этом и не знал. Ему никогда не говорили. — И поче­му? — Потому что он всегда говорит, что у мамы раз­ные идеи и лучше бы ей этим вообще не заниматься... Что все такие, какие есть, а я такой же никудыш­ный, как мои дядя такой-то. — А ты сам? — Ну, я не знаю. Я жду. — Ты ждешь чего? — Когда вырасту, я смогу уйти от этого, - Уйти куда? — Я не знаю. Далеко, в такое место, где зарабатывают деньги. Вот папа говорит, если бы он не женился, он ушел бы далеко и стал там богатым. А потом я им оттуда пришлю, папе и маме, и они увидят, что я не никудыш­ный». Молчание. Огромные слезы... платок. Молчание.

Я его не прерываю, затем, ничего не говоря все вре­мя молчащему ребенку, пишу отцу и после длительного и наполненного смыслом молчания говорю ребенку: «Ты сам отдашь это письмо папе, он не знает, что ты так сильно его любишь. Ты передашь его папе и скажешь сам, чтобы он мне позвонил». Матери я объявлю: «Ваш сын решит вместе с отцом. Вы правильно поступили, когда привели его, но ему двенадцать лет, он тишком большой, чтобы безучастия отца мы решились на ка­кую-либо психотерапевтическую работу».

Таким образом, после двух лет психотерапевти­ческих сеансов главную часть работы еще только предстояло сделать. Нужно было установить прямой контакт сына с отцом, общение между обоими ро­дителями и психотерапевтом, чтобы и ребенок, и отец взаимно могли разрешить Эдипов конфликт. Дядя такой-то, на пример которого отец ссылался, го-

варя о сыне, оказался братом деда с отцовской сторо­ны, умершего, когда отцу было десять лет. Этот дядя не только никогда не помогая племяннику и невестке, но, наоборот, ущемил их права наследования. Необхо­димо было, чтобы отец и мать смогли высказать в при­сутствии какого-то свидетеля-посредника свое взаим­ное разочарование, сказать, что это разочарование всегда было обратной стороной глубокой нежности и неловкости, в которых нуждаюсь они оба, чтобы вновь обрести право жить, наконец, узнав друг друга. И что они ощущают себя ценными друг для друга, несмотря на трудности, которые испытали в воспитании ребенка.