![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Сеансы лечения
Вот заложены ясные основы лечения, и оно может начаться. В чем будет заключаться работа психотерапевта? Я оказываюсь в затруднении, поскольку ни один сеанс не похож на другой, ни одно лечение не похоже на другое, ни в том, как оно развивается, ни по продолжительности. Кроме того, возраст и характер ребенка, равно как и имеющиеся у него расстройства, будут заметно влиять на характер и содержание сеанса. Какими бы ни были расстройства ребенка, основная гипотеза — в том, что он страдает от тревоги, связанной с бессознательной виновностью, симптомы которой служат одновременно доказательством и способом, который ее природа, предоставленная сама себе, обнаружила, чтобы канализировать эту тревогу и помешать более серьезному нарушению здорового равновесия. Серьезность случая определяется не тяжестью нарушений, а их давностью, я хочу сказать, не давностью того или иного симптома, но продолжительностью того, часто полиморфного состояния разнообразных и меняющихся эмоциональных трудностей, которые имеют корни в далеком прошлом. Если у ребенка были только нарушения питания и/или сна, настроения и контакта с окружающими взрослыми и детьми, это в принципе представляет серьезный случай, если он не достиг полных трех лет, независимо от впечатления, складывающегося в начале лечения. Если же нарушения появились только после семи лет, и ничего в адаптации к самому себе или обществу до этого не предвещало их появления, случай в принципе более благоприятный. К сожалению, многочисленные серьезные случаи могли бы иметь более благоприятный исход, если бы к ним сразу же отнеслись, как к серьезным. Приведу в пример реакции так называемой ревности к младшему, когда старший ребенок не достиг еще трех лет. Если они полностью не преодолены1 в течение трех месяцев, они уступают место позднейшим тяжелым неврозам, поскольку, как правило, приводят к мучительному дроблению личности старшего, который играет роль еще более старшего, становится в том, что касается речи и мышления, ребенком не по возрасту рассудительным и бук- 1 Преодоление означает, что старший по-хорошему безразличен к маленькому, за исключением того случая, когда они находятся вне семьи. Тогда старший может пред лицом мира социального, не опасаясь, становиться на короткое время старшим братом или сестрой, защитником, но при условии, что никакая взрослая родительская фигура при этом не присутствует. вольно подавляющим собственную эмоциональную жизнь, поскольку, чем сильнее он идентифицируется со старшим, тем менее может переносить пронзительное чувство отчаяния, в которое его повергает вид этого малыша, такого любимого и достойного любви в соответствии с ценностями, которые он логически все менее принимает. В результате он испытывает чувство совершенно непонятной для него же самого враждебности и считает себя злым. Если нечаянно у него проскочит какой-то грубый или неловкий жест по отношению к брату, который мог бы принести ему облегчение, он тотчас же почувствует себя ужасно виноватым. И сам он в качестве человека взрослого жестоко себя критикует. Вслед за этим возникает желание загладить проявления злобы каким-нибудь великодушным, успокаивающим действием в адрес младшего, и оно будет для него еще более разрушительным, потому что до семи дет играть материнскую или отцовскую роль — опасное занятие. Ребенок еще находится с тем, кого любит, в отношении, сравнимом с сообщающимися сосудами, и любить более младшего, чем он сам, несет для него угрозу инфантильной регрессии. Разные психотерапевты предпочитают использовать в работе различный материал: кукольный театр, кубики, предметы обихода, пластилин, краски, цветные карандаши и все это только для того, чтобы облегчить вербализацию аффекта, позволить выражение конфликта и затруднений ребенка. Я же предпочитаю пластилин и цветные карандаши. Вмешательства терапевта сведены к минимуму и только лишь позволяют выражение трудностей и конфликтов ребенка с самим собой и окружающи- ми, максимально законченное и эмоциональное. Отношение, позволяющее все говорить, все представлять, передавать мимикой, придумывать (но не все делать), не нравоучительное со стороны терапевта, является главным, и оно совершенно особое и отличное от того отношения, которое должны иметь с ребенком родители и воспитатели. Последние остаются для ребенка реальностью социума и ему ее навязывают. Дети очень хорошо устанавливают разницу (точно так же, как и взрослые в анализе) между психотерапевтической работой и реальностью человеческих отношений в социуме. Приведенный ниже пример позволит лучше понять эту разницу и то, как все происходит в терапии. Приведу случаи Ж. П., неполных восьми лет, обратившегося по поводу ночных кошмаров и тиков (насильственное моргание) и нескольких краж, сопровождавшихся отрицанием и ложью, близкими к мифомании. Первые кражи были совершены после рождения брата Ф., в возрасте около трех лет. Как часто бывает в таких случаях, в семье считают, что дети обожают друг друга и что старший никогда не ревновал; однако время появления трудностей как раз совпадает с первыми месяцами жизни Ф. и доказывает, что именно гиперкомпенсация нормальных нарушений ревности, проявлений которой не смог вынести ребенок, вызвала болезнь. Как мы увидим, лечение быстро прольет свет в первую очередь на защитные механизмы, подтверждающие первоначальную гипотезу. Мы решили проводить один сеанс за две недели. На первом сеансе ребенок много говорит о маленьком брате, как он радуется его рождению, какой он за-
бавный, и надо, чтобы психотерапевт с ним познакомился, и т. д. В то время как ребенок говорит, он лепит маленькую машину, она предназначается младшему брату, и рассказывает, как учит его играть. Затем он начинает устраивать столкновение машины, которую слепил. Его спрашивают, какие мысли это вызывает, то, что он делает все это как раз в то время, когда говорит о брате. Он смеется и говорит: «Один раз младший брат сломал заводную игрушку, пока я был в школе, мою игрушку, я ее очень берег. Но, понятно, его нельзя ругать. Он такой маленький». — «Такой маленький?» — «Ну да, ему четыре или пять лет». — «А когда тебе было четыре или пять лет, ты мог бы сломать что-то из вещей брата, не нарочно?» — «Я? Со мной не так, я большой. — Но когда тебе было столько, сколько ему сейчас, два года назад, ты был большой или маленький?»— «Ш знаю, но я знаю, что на малышей никогда нельзя сердиться, мама так говорит, и папа, потом учителя, вот так! (И ребенок с трудом сдерживает свои чувства, которые вышли на поверхность)». — «Ну да, я тебя донимаю, я такая надоедливая женщина...» Молчание. «Я могу идти, мадам? Мы закончили?» — «У нас осталось десять минут. Ты можешь идти, если действительно думаешь, что больше не можешь меня выносить. Но ты можешь порисовать, потому что машина совершенно раздавлена». И мы вместе, Ж, П. и мадам, над этим смеемся. «Хорошо, я вам нарисую маленького брата моего друга. Видите, он урод, и потом он плохо обращается со старшим братом. Ого, он не такой, как мой, мой симпатичный. И еще его родители, он мне сказал, они считают, что он всегда прав». И он рисует человечка, пририсовывая для смеха большие зубы, огромную палку и совсем маленькие ножки; он держит красный шар. «Вот он, братишка моего друга». И он прибавляет грязный нос и ноги со следами экскрементов. «Смотри, он сделал в штаны этот мамин сыночек» (говорит он с издевкой). «Ну, давай, реви!», обращаясь ко мне, говорит заговорщицки: «Сейчас нарисую его маму. Смотри, вот идет твоя мама! (Рисует мегеру с растрепанными волосами и с плеткой.) А потом, обернувшись ко мне: «Мой друг, ему попадет, потому что его шарик лопнул сам, но он сейчас скажет маме, что это старший, это сделал он». — «Действительно, вот старший брат, которому не везет», — говорит терапевт. Первый сеанс закончен. Спустя две недели мать говорит, что он начал хорошо спать, нет больше кошмаров, чего давно уже не было. И дальше все благополучно. Второй сеанс. Ж.П. приходит и говорит: «Сегодня я расскажу тебе историю про ковбоев. Мой друг мне ее рассказал». (Друг — старший брат, которому не везет.) За этим следует история про индейцев, которые правы, на них нападают ковбои, чтобы отобрать сокровища. Шериф думает, что всех перехитрил. Но один индеец, более хитрый, чем другие, спрятался за скалой и выстрелил отравленной стрелой в шерифа в тот самый момент, когда ковбоям казалось, что они забрали сокровища индейцев, попав ему прямо между глаз. (У Ж. П. тик — моргание.) И тогда шериф перед смертью говорит ковбоя», что этот индеец должен стать шерифом после него, потому что он сильнее всех. «Хорошая история?» — «Да». — «Тогда нарисуй мне ее». Затем Ж.П. рисует шерифу рубашку в клетку и говорит, что это та самая рубашка, которую мама подарила папе на день рождения, что у него тоже есть похожая, но не такая красивая. Он продолжает рисовать (я пропускаю), раскрашивает рисунок. «Ну а если бы ты участвовал вис-
тории, кем бы ты был?» — «Ну, индейцем, который убил шерифа и станет шерифом после него». — «Л твой друг?» — -Он был бы моим помощником, тоже индейцем, ни/ нет, он бы! бы ковбоем, который побит индейцев и будет поступать с ними честно. Правильно, пусть они останутся у себя, и ест они добрые, не нужно их принимать за злых. Вот это, их сокровище, оно принадлежало им. Надо его им оставить или у них купить, но не забирать все». — «А кто был бы шерифом?» - «Не знаю... Ничего не значит, что он умер, потому что теперь индеец будет шерифом, и все они будут друзьями... Скажите, мадам, я хотел Вам что-то сказать, но нет, не могу...» — " Тогда не говори», — Если я это напишу на листочке, может, это меня вылечит, даже если Вы не прочитаете... Я сейчас напишу, а Вы прочитаете, когда я уйду... Потому что и это думаю, оно меня захватывает, когда я не хочу и я уже не могу думать о чем-то другом и становлюсь странным. Я пытаюсь не думать и не видеть, о чем думаю, но оно появляется перед глазами, и бесполезно закрывать глаза, потому что оно приходит сзади головы». — «Да, это очень донимает. Но почему ты боишься, что я об этом узнаю?» — «Потому что есть что-то, что мне говорит, что, если я Вам скажу, будет колдовство. И даже больше. Один раз вот так же я слышен, как женщина говорила: «Яви-дела во сне смерть, это означает, что будет или смерть, или свадьба». И в этот самый день в дом пришло приглашение на свадьбу». — «И что тогда...» — «И тогда это грустно». — «А почему свадьба должна быть грустной?» — ''Нет, не свадьба... Я вообще никогда не женюсь, потому что девчонки все дуры... Но что сны — это что-то, что делает все по-настоящему». — «Ну, да!» Сеанс закончен. «Я хотел все же Вам это сказать. Ну, хорошо! Нет, ну хорошо! Да». И он нацарапал что-то, а потом быстро зачеркнул, смял, разорвал и спасся бегством... Уходя, бросил «до свидания» с довольным видом. Третий сеанс. Мама говорит о явных успехах в школе, где он не мог ничего запомнить, похоже, теперь к нему вернулась память. Спит хорошо, но ссорится с отцом без всякого повода. Что бы ни сказа! отец, он отвечает: «Это не так. Ты ошибаешься. Правда, мама?», это заканчивается тем, что муж не выдерживает и выставляет Ж. П. за дверь без сладкого. Он ложится со слезами на глазах, если отец не хочет пожелать ему спокойной ночи. Мать боится неприязни между ними, как бы она не возникла. А когда отца нет дома, все прекрасно. Он никогда таким не был. Похоже, в школе у него больше нет тиков, учитель заметил и сказал матери, но дома стало хуже, особенно за столом в присутствии отца. До лечения с ним не приключалось никаких историй, только маленькие кражи, за которые отец его ругал, но не слишком настойчиво, а он слушал с видом идиота, как недоразвитый. Здесь небольшое теоретическое дополнение. Эмоциональные трудности начались у Ж.П., когда он не достиг еще трех лет, после рождения младшего брата, что совпадает у него с периодом «нет», важным для развития. Разделение с матерью в течение десяти дней, пока мать находилась в роддоме, где ему нельзя было ее навещать, было им воспринято как наказание за протестное поведение, которое действительно утомляло мать на последнем месяце беременности, ребенок часто ее раздражал. В этот период он обожал отца и во всем его слушайся. «К сожалению, муж не мог быть с ним в последние десять дней перед рождением второго. Мы поручили его заботам бабушки, которая не очень хорошо понимает детей. Он немного скучал, но все же за ним хорошо ухаживали».
Мы понимаем, что Ж. П. после этого не мог выразить ревность из-за страха еще одного разделения с матерью. Напротив, он в большей степени идентифицировался с ней, обращая недостаточно внимания на отца, и по-матерински вел себя с братом. Но наступил возраст эдипова комплекса. Надо, чтобы Ж.П. потянулся к отцу, с ним идентифицировался, начал соперничать, чтобы попытаться завоевать мать, добиться больших преимуществ, чем отец (иметь клетчатую рубашку более красивую, чем у отца), короче, убить шерифа и выиграть по всем статьям, оставить себе сокровища дикого племени и занять место повергнутого начальника. Все его конфликты с отцом и слезы, если папа не поцелует его на ночь, означают существование этого амбивалентного напряжения. Есть два решения, чтобы завоевать маму: снова стать маленьким братом, что было бы регрессией, или убить отца, высмеять его, заставить маму сказать, что он прав, и это тоже означает завоевать маму... Но тогда возникает опасность смерти—женитьбы, а об этом он не желает и слышать, девочки и женщины все (потому что кастрированы) идиотки. Продолжается третий сеанс. Ж.П. молчалив. Он медленно лепит мост через реку и поезд на мосту. «А где мог бы находиться ты?»— «Ну, не знаю. Может, в лодке под мостом, как раз когда проезжает поезд. Кругом шум, и немного страшно; это странно и забавно, когда тебе страшно, говоришь себе, а вдруг все обрушится, но на самом деле это не опасно... Я люблю ходить с папой на рыбачку. Это рядом с таким же мостом, а мой папа, Вы знаете, настоящий ас, он ловит вот таких рыб (размер, вызывающий уважение), а рядом они ничего не могут поймать. Мы с ним смеемся. Папа расскажет мне все свои секреты, когда я подрасту. Если я буду хорошо себя вести, мне подарят удочку с крючками и коробку для червей, а мама сделает рюкзак, чтобы приносить рыбу. Конечно, Вы женщина, женщины ничего не понимают в мужских делах, а рыбачка — это для мужчин! Л Вам грустно, что Вы никогда не будете мужчиной? Потому что мне, я помню, было грустно, что я никогда не стану мамой. Мне казалось, мамой быть лучше, чем папой. Теперь по-разному в разные дни». — «Ты хотел бы быть девочкой?» — «Не девочкой, а мамой... Ну да! Но ведь мамы это девочки... Так! Тогда нет... просто я был глупый. Папы, они намного лучше. И еще, когда ругают, они потом не утешают...» — «Ты думаешь лучше?» — «Тяжело, но ты себе говоришь, они правы, они самые сильные. Значит, они правы. Мой папа никогда не ошибается, все, что он говорит, — правильно. Мама, если я что-то говорю, потом спрашиваю: правда, мама? Она всегда отвечает: ну да, ты прав. Они такие, женщины. У них все правы. Но тогда, если мы ошибаемся... А папа, он говорит: нет, ты не знаешь, а я знаю. Мне это неприятно иногда, но я ему никогда не говорю, что мне это неприятно (понизив голос), он мог бы меня убить...» — «Убить?» — «Ну да, он очень сильный, Вы знаете. Один раз он сломал дерево, чтобы зажечь огонь. Ну что ж, старина... (жест «машет рукой»). Если бы был враг, он убил бы его вот так, ударом кулака... Ноя его очень люблю, своего папу». Молчание. Он начинает рисовать солдата. «Ну вот! Знаете, в тот день то, о чем я хотел Вам сказать, так вот, я так и не выполнил. Ого! Сегодня я могу Вам сказать, мне это все равно. Это было так, как будто несчастный случай случился с моим папой. А после я не знал, что он умер. Это было так, что ему отрезало обе ноги, или голову, или что его придавило упавшим домом, ког- да он шел мимо. Так вот. Это кончаюсь». — " А что ты написал у меня на бумажке, а потом зачеркнул?» — Я написал: «Он убит, папа». Молчание... " Это странно, Вам не кажется, иметь такие мысли...» Он рисует самолет, сомневается, зачеркивает, снова начинает, берет другой лист. Нет, лучше ракета, нет, это слишком трудно, потому что она поднимается на воздух. Снова рисует самолет и все время недостаточно места, чтобы передняя часть (или задняя) вместе получились на листе. Терапевт: «Что ты думаешь по поводу самолета, у которого нет головы или нет хвоста?» — " Это папа! Он говорит, что у моих рассказов нет ни головы, ни хвоста. Да, но когда он был маленький, ракет еще не было. Люди, они раньше были не такие хитрые. Они не могли устроить войну с атомными бомбами. У них быт только ружья и пушки. Но тогда мы более хитрые, чем они, не я, но когда я вырасту, я придумаю такие вещи, которые не может папа. Папа, он мне скажи, что, когда дедушка был маленький, не было самолетов, электричества, даже Эйфелевой башни, автомобилей, ничего такого. Это потому, что они были глупые». Мы видим на этом сеансе амбивалентность по отношению к отцу, тревогу кастрации, можно сказать, все тревоги кастрации: тревогу в связи с невозможностью стать мамой, с возможностью ей быть мамой, потребность превзойти отца и никого не убивать. Идентифицироваться с ним и бояться его до представления возможной смерти, потому что, чтобы стать сильным, надо интроецировать кого-то сильного. («Если победа легкая, триумф будет бесславным»)'. 1 Цитата трагедии П. Корнеля «Сил» (М действие, 2 картина). Четвертый сеанс. Мама говорит, что Ж. П. не хочет приходить; он говорит, что это ничего не дает, он там рассказывает истории и рисует, но у него нет больше никаких мыслей. «И еще это такая тетя, которая говорит, что не важно, если родители умрут, и что дети более хитрые, чем родители». Но мама довольна: тики исчезли. С отцом у него все хорошо. Но теперь с ней дела идут плохо. Он все время говорит ей: «Тебе будет тяжело, если я умру? Или если умрет Ф. (младший брат)?.. Если это вдруг когда-то случится...» И он хочет знать, будет ли у мамы другой ребенок, маленькая сестренка, и как она поступит. Мать мне сказала, что она не скрываю, что маленький братик был до рождения у нее в животе, и даже говорила, что для этого всегда нужен папа. Но больше она об этом не говорила — что отвечать теперь? Терапевт посоветовала матери постараться привлечь к ответу на вопрос-папу, пусть они обсудят проблему вдвоем, между мужчинами. Мать добавляет: «У нас довольно тесно, не думаю, что у нас будут другие дети. Но детей мы любим». Мама уходит, теперь очередь Ж. И. Он заходит очень довольный, торопясь занять место. «Знаете, мне показалось, прошло очень много времени после того раза... Знаете, сейчас все хорошо, у меня больше нет тиков, я хорошо спаю и получаю хорошие отметки... Я еще долго буду приходить?.. Знаете, у нас будет маленькая сестренка!» (Мы можем видеть амбивалентное отношение к терапии и мифоманическое фантазирование.) — «Ах, вот как...» — «Ну, тогда, когда у меня будет маленькая сестренка, мне не стоит больше приходить... Потому что старший брат, он во всем помогает, я мог бы давать ей бутылочку, укачивать... и потом ревновать будет теперь Ф.! Конечно, маленькая сестренка у него все заберет, и нельзя, чтобы он злился, иначе бу- 87 дет иметь дело со мной. Я, моя маленькая сестренка, с ней нужно быть добрым и еще, девочки не могут быть сильными, они всегда добры к нам... и еще, я буду папой, а Ф. мамой. И еще, я скажу маме с папой, они могут пойти в кино, дом останется на мне, надо будет всем меня кушаться... Они могли бы уйти, когда все лягут спать. И еще, если бы моя маленькая сестренка заплакала, я взял бы ее к себе в кровать... и она бы подумала, что это папа и больше не боялась. Скажите, мадам, когда-нибудь у меня будут дети? Должно быть, сложно их завести... Некоторые говорят, надо поставить большую свечу, чтобы был мальчик, и маленькую свечку, чтобы девочка. (Мы видим синкретизм большого и маленького фаллоса и магию, защитные механизмы по отношению к реальности.) Если не знают, кого хотят, тогда, если не ставить свечку, может появиться обезьяна. (?..) Да, мне тут один это сказал и еще что их топят как котят, потому что они могли бы нас поцарапать, а потом, когда подрастут, они не станут такими, как мы. Было бы очень забавно, если бы Ф. был обезьяной». Он прыснул от смеха... «Его поместили бы в зоопарк. Мне бы больше понравилось иметь маленькую сестренку. Папа с мамой тоже говорили, это будет маленькая сестренка, и еще, не сказали, что это была не сестренка». — «А ты?» — «Мне он казался уродом, а потом он кричал, как кошка...» Он стал лепить кота, другого кота, затем маленького котенка. «Коты в деревне, от них столько шума, что невозможно спать. У нас в деревне была кошка. Она всегда ходила с огромным животом и еще, плодила котят. Они были хорошенькие, но невозможно всех их сохранить. Однажды она их съела... А еще она вела себя просто ужасно, у соседей был большой кот, он приходил, она не хотела, и все равно туда шла, и был крик (он подражает крику котов), и опять она возвращалась с огромным животом и другими малышами. Она не переставала. Если бы она не была с большим котом, малышей бы не было. Был там один, он мне это сказал, он мне сказал, что мы такие же, как кошки. Это не слишком вежливо, не чисто, ведь так, мадам?» — «Что не чисто? Мы же не коты. Твой товарищ сказал, что мы были котами?» — «Нет, но он сказал, что папы делают с мамами те же штуки, как коты, и что так делают детей...» — «И что?» — «Но, может, это неправда?» — «А что думаешь ты?» В этот момент он отрывает голову и хвост большому коту, которого слепил. Терапевт говорит: «Можно было бы сказать, ты наказываешь кота-папу за то, что он делает вещи, которые маленькие мальчики считают плохими». В это время он берет котенка и устанавливает его на спине мамы-кошки. «Смотрите, мадам, он такой забавный, он к ней сюда забрался...? И видите, мадам, как он доволен, хвост поднимает... имама не сердится. Мамы-кошки позволяют своим котятам играть с ее животом, сосочками, которые они сосут, даже если молока уже нет. Была старая кошка, у нее уже не было молока, я с ней играл, сосал ее, и она ничего не говорила... и я ее таскал за хвост, она ничего не говорила. Но один раз мой младший брат, я не хотел, я ему говорил, что нельзя, он засунул палец ей в зад, вот! Знаете, она его поцарапала. Такое ей не нравится. Мама, она очень рассердилась. Она сказала, это отвратительно, она скажет папе. Но ведь я ничего не делал. Это был брат. Но она не сказала, она забыла сказать это папе». — «А что сказал бы папа?» — «Не знаю, может, ничего... Один раз мы играли с Алиной в доктора (это наша подруга), ее папа и мама —друзья наших папы и мамы, и
когда мы мерили температуру, ей мерил я. Она предложила пальцем, но я мерил карандашом, она смеялись, щекотно... и потом папа прише.1 посмотреть, что происходит. Я сказа/: «Мы играем в доктора». А Алина не пугаюсь, что мама узнает! Но папа ничего не сказал, засмеялся и ушел... может, он был бы доволен, будь я доктором... Доктора тоже помогают детям родиться. Мне об этом сказал мой товарищ. Что они открывают живот вот так — показывает на кошке из пластилина, открывая живот — и вот — (он вынимает кусочек пластилина) — вот так они делают. После этого он закрывает живот мамы. Но иногда они отрезают кусочек ребенка прежде, чем вынуть, тогда получаются девочки. Да, это правда, тот, кто мне это сказал, его папа — доктор. И из-за этого я не хочу быть девочкой... Но тогда, если бы доктора не ошибались, девочек бы не было никогда...? (Все это монолог.) Хотите я нарисую вам рисунок, теперь я умею рисовать ракету и самолет, вот увидите.., а еще я видел сон. Мы быт вдвоем, папа и я, на высокой горе. Было видно очень далеко. Папа объяснял мне асе, до самого моря и мы собирали цветы для мамы». Таким образом, от сеанса к сеансу ребенок, используя материал фантазмов, все ближе и ближе подходит к собственным тревогам, страхам, желаниям и понемногу присваивает их, принимая ответственность, благодаря тому, что перекладывает ответственность на терапевта и высвобождает весь этот взрывоопасный арсенал амбивалентных влечений раннего детства, чтобы в итоге принять собственный рост и горе по поводу утраты магического детства, поставить себя под покровительство отца, в отношениях с которым соперничество и конфликты, уступили место доверию. Лечение Ж. П. быстро 'закончилось. Он был ребенком бесконфликтным почти что до трех лет, живущим в здоровой среде. Однажды высказанные неразрешенные прошлые конфликты вступили в резонанс с временным и нормальным расстройством, возникающим между шестью и семью годами (эдипов комплекс). Он смог за короткое время прийти к разрешению эдипова конфликта, опасность которого связана с кастрационными фантазиями, которые этот конфликт питает. Он смог таким образом войти в фазу латентности, которая, если переживается без глубокого конфликта, создает в возрасте от восьми до тринадцати лет возможности для достижений социальных, школьных и развития способности мыслить объективно. Я выбрала этот пример для детального изложения сеансов анализа, поскольку он показался мне ясной иллюстрацией того, что представляет собой психоаналитическая терапия, даже для читателя, мало знакомого с психоанализом. Он раскрывает мир представлений ребенка, кажущиеся отклонения от прямого пути, в то время как ребенок идет своей дорогой, по очереди проявляя защитные механизмы, затем виновность, которая перекладывается на другого, затем влечения и затем снова тревогу телесной кастрации. Через эту игру в прятки осуществляется опыт ведения переговоров с реальностью — через кастрацию интеллектуальную. Ребенок защищается от понимания: «Я считаю, что понимать плохо, потому что это опасно», особенно если ты не уверен, что взрослый одного пола будет согласен с тобой по поводу этого знания. Процесс всегда один, кто бы ни был терапевт. Последний говорит мало, иногда вообще не гово-
рит, или говорит лишь, чтобы возобновить речь и позволить ребенку пройти «сопротивление». Мы увидели в этом случае разные, порой противоречивые черты, которые ребенок выказывает в семье и на сеансе. Главное, мы увидели, что именно тогда, когда сеансы вели к повторению переживания событий, вызывающих самую сильную тревогу, он не хотел возвращаться и говорил об этом. Мы увидели, как, воображая историю появления на свет маленькой сестрички, он искал какой-то ход, чтобы иметь возможность об этом говорить. Это рождение маленького братика (братик— эрзац маленькой сестрички) и тема сексуальных отношений родителей. Лечение может быть гораздо более длительным и сложным, когда речь идет о детях, нарушения которых возникли одно за другим в самом раннем периоде: анорексия, детская астма, ранние психомоторные расстройства, энтероколиты, повторные отиты. Лечение может предполагать более частые встречи и даже вызывать расстройство у одного из родителей, потрясенного успехами ребенка. Такие родители не переносят произошедшего с ребенком изменения и сами нуждаются в помощи, чтобы избежать депрессии. Случается, сам ребенок в период сопротивления анализу— который для него, как и для взрослого, представляет трудную работу — своими высказываниями и поведением устраивает все таким образом, что родители приостанавливают лечение, не задавая вопросов терапевту. Жаль. Но терапевт в таких условиях не заинтересован сохранить пациента. Запросов гораздо больше, чем возможностей! Лечение не закончено, если исчезли самые неприятные симптомы. И оно закончено, когда эмоциональное отношение пациент — терапевт (перенос) заставило вновь пережить эмоциональную ситуацию субъекта в его окружении, начиная с самых ранних травмирующих опытов. Травмирующий опыт — это такой опыт, который влечет за собой симптомы длительной психосенсорной или характерологической «декомпенсации» вместо того, чтобы приводить к здоровой эволюции личности, структура которой все более открыта для благоприятных и плодотворных обменов с окружением. Лечение, прерванное досрочно, к счастью, не всегда заканчивается драмой, но сохраняется возможность срыва в будущем, в последующий период развития, когда новый опыт начинает резонировать с тревогами, не получившими полного выражения на предшествующих этапах. Чем раньше начинают лечить невроз, тем успешнее можно избежать позднейших осложнений. Нет никаких противопоказаний и никакой опасности в лечении ребенка, а есть лишь преимущества; лаже укороченное и приостановленное лечение может принести глубокий позитивный результат, даже если все выглядит так, словно результат нулевой, или изменения исчезают, как будто лечение было бесполезным. Преимущества в том, чтобы быть менее уязвимым в будущих испытаниях, даже если следы испытаний раннего детства не могут быть целиком и полностью стерты в памяти.
|