A place for us to dream

Еще одна учебная неделя промелькнула со скоростью несущегося навстречу поезда, и Илай рассеянно смотрел в черное сентябрьское небо, отстраненно думая о том, какая в этом году теплая осень. Он почти перестал вспоминать дядю, ферму, лошадей и озеро, и время катилось как-то незаметно мимо него, оседая позади ворохом пожелтевших листьев. Ему, возможно в первый раз в жизни, было так хорошо – хорошо рядом с Сухеном, Джесопом и остальными – что не о чем было жалеть, да и на время смотреть незачем. Каждый день после уроков гитары Джесса и Кисопа приоткрывали перед ним дверь в тот мир, в котором ему всегда хотелось быть – рядом с надежными друзьями, которые хоть и похожи на клоунов, но стали ему едва ли не дороже всех его немногочисленных родственников. Он наконец-то стал своим в команде (пусть и состоящей из сплошных полудурков), он молод, ему столько всего хочется попробовать, а в теплом осеннем ветре, подгоняемом гитарами, как будто странный вкус, как будто чей-то голос: вперед, это все невечно, надо успеть…
Сегодня на крыше аншлаг: старый приемник снова ловит «Карину», и они все шестеро валяются на крыше вокруг него, лениво вслушиваясь в слова:
- It’s in the special way we fuck, - произносит Кисоп строчку из припева, с каким-то явным удовольствием ставя жесткое ударение на слово “fuck”, и Илай думает, что это вполне в его духе. Кисоп приподнимается на руке и с минуту оглядывает сборище, а потом говорит: – Хэй, неудачники, а у кого-нибудь уже было?
- Что было? – переспрашивает Сонхен, брезгливо дергая плечом.
Кисоп смотрит на него долго и пристально, и Илай вспоминает, как случайно на неделе видел их во дворе. Сонхен ругался с ним, слов Илай не слышал, но видел, как Сонхен толкнул своего соседа в грудь, а вечно язвительный Кисоп, к его удивлению, только выслушивал все молча, стоя с виноватым видом. Когда они вместе с ними, оба тщательно делают вид, что все нормально, но Илай подозревает, что эта нормальность изрядно перекашивается, когда они остаются наедине… Или вот сейчас, когда Кисоп смотрит на Сонхена очень странным взглядом, в котором вызов пополам с насмешкой.
- Вот не делай вид, что не понял, - наконец говорит Кисоп и отворачивается. – Илай?
- На ферме с лошадьми что ли? – фыркает Илай. Да, ему бы хотелось рассказать что-нибудь эдакое, но опыта в этих делах у него нет совсем, а врать он не собирается.
- Понятно, - кивает Кисоп. – Джесс?
Джесоп приподнимает бровь, и Кисоп смеется:
- А, ты же у нас рыцарь, до свадьбы ни-ни… Сонхена с Донхо вообще в расчет не берем, - Кисоп разворачивается к Сухену: - Сухен?
- Ну… - голос Сухена звучит неохотно, - целовался с девчонкой.
- Просто целовался или?.. – не унимается Кисоп.
Сухен оглядывается через плечо на Донхо, сидящего в стороне под фонарем и читающего книгу.
- Донхо, детка, закрой ушки, - смеется Кисоп.
- Я тебя не слышу, - бурчит Донхо… и краснеет до ушей, потому что давно уже гораздо внимательнее прислушивается к разговору, чем вчитывается в текст.
- У нее была такая… - Сухен показывает ладонью, - грудь и мягкие розовые сосочки.
- И что, она разрешила даже грудь трогать, а ты не… - Кисоп не заканчивает.
- Что я, по-твоему, совсем больной что ли? – отмахивается Сухен. – У нас ничего не было, а оставить ей… подарок, - Сухен старательно выговаривает слово, - как-то не хотелось.
- Понятно, - Кисоп закусывает губу.
Илаю все меньше нравится этот разговор, ему начинает казаться, что Сухен его обманул, когда спал в его кровати, он начинает чувствовать что-то грязное, похожее на ревность к этой незнакомой девушке, грудь которой Сухен гладил, ласкал, целовал, наверное… И она тихо постанывала, запутывалась пальцами в его волосах, позволяла гладить свое изогнутое от удовольствия тело… везде. Сухен же не сказал, чем еще они там занимались. На фоне картинок, которые нарисовались в его голове, собственная неопытность начинает казаться ему еще унизительнее, и он с еще большим неудовольствием вспоминает прикосновения Сухена… На неделе он проснулся ночью и нашел Сухена сидящим на кровати, дрожащим, завернувшись в одеяло. Наверно, у него была температура, он сказал, что замерзает, и Илай не придумал ничего лучше, чем пододвинуться на кровати и сказать:
- Иди сюда.
Сухен забрался в его постель, радостно свернувшись в его руках, положив холодные ладони на его бока. Илай никогда не надевал верх от пижамы, и тепло его голого тела быстро согрело Сухена, так что он заснул, засопев ему в плечо. Лицо спящего Сухена не было таким высокомерным, оно было простым, красивым и… Смотря на это лицо, Илай никогда бы не подумал, что Сухен не настолько невинен, как кажется.
- Ты сам-то что об этом заговорил? – спросил Джесоп. – Ты у нас герой-любовник что ли?
- Нет, - покачал головой Кисоп, - в том-то и дело, что нет… но очень хочется. – Кисоп вздохнул и лег обратно. – Если я кого-нибудь себе не найду в ближайшее время…
- Завтра в город поедем, - замечает Джесоп, и Илай не знает, в шутку он это говорит или нет: - Найди себе шлюху, она тебе даст то, что ты хочешь.
- Спасибо за дельный совет, старик. Я серьезно подумаю над твоим предложением, - беззлобно отзывается Кисоп, и Илай снова не стал бы спорить, что это просто шутка.
- В город? – Илай решает сменить раздражающую его тему.
- Ну да, завтра после проповеди, - слово «проповедь» Сонхен произносит с таким кислым выражением лица, что Илай поневоле улыбается.
- Как всегда по старому сценарию? – спрашивает Джесоп.
- Конечно, - хмыкает Кисоп. – Ты что, собрался с этой толпой на экскурсии?
- Не-е-ет, - мечтательно тянет Джесоп. – У меня есть планы.

В помещении церкви было солнечно светло: легкие утренние лучи царапались в окна, солнечными зайчиками прыгали по одинаковым спинам учеников, одетых в форменные темно-синие пиджаки и тихо перешептывавшихся до прихода пастора.
Все эти формальности – приветствие, когда они все вставали, и слышался густой шорох одежды, чтение молитвы, глубокий четкий голос пастора, произносившего перед ними проповедь каждое воскресенье – не раздражали Илая, к ним он относился спокойно и… безразлично. Он едва ли мог с уверенностью утверждать, что тема проповеди менялась каждое воскресенье, а слова молитвы – те и вовсе никак не задерживались у него в голове. Илая не раздражало это в той же степени, в какой не вызывало никакого религиозного восторга, поэтому сегодня, когда им разрешили сесть, он уставился взглядом в кафедру пастора и выключил мысли, намереваясь поспать с открытыми глазами, потому что вчерашние посиделки на крыше отобрали у него то, к чему он относился трепетнее всего – сон. Но ехидный солнечный луч из окна отплясывал у него на лице каждый раз, что ветер раскачивал листья на дереве под окном, и Илай недовольно завозился на скамье, поворачиваясь… Его голова каким-то чудным образом сама избавилась от мыслей, когда он разглядывал лицо Сухена, вызолоченное на фоне окна тем же самым лучом, что помешал ему. Свет скапливался нежным золотистым увядающего сентябрьского солнца на его губах, и по сравнению с этим золотистым сиянием его черные глаза, когда Сухен повернулся к нему, были как тень – мягкая, глубокая и прохладная.
- Что? – спросил Сухен.
- Ничего, - Илай пожал плечами. Их вчерашний разговор не то чтобы вылетел у него из головы, просто Сухен и ночью, и с утра вел себя как… как знакомый ему Сухен, тот, которого он знает и которому доверяет, и Илай… просто решил забыть. – Ничего. Скучно.
- Это же проповедь, - усмехнулся Сухен, - скука на ней как репетиция того, что тебя ждет в аду, если будешь грешить.
- Так я же еще ничего плохого не сделал, - улыбнулся Илай, - немного несправедливо морить меня здесь этим священником.
- Ну так сделай? – Сухен изогнул бровь. – Чего зря страдать-то?
Илай сложил руки на груди и задумался. Его дядя всегда говорил, что чистая душа найдет путь к богу (став старше, Илай начал подозревать, что этой фразой он просто оправдывал свое стойкое нежелание посещать воскресные сборища во имя спасения души), и Илай был с ним согласен. Сам он не мог припомнить за собой никаких крупных прегрешений (так, пара мелочей же не считается), и поэтому справедливо полагал, что попасть в ад, если он все-таки существует, ему не грозит... Илай посмотрел на свою какую-то напыщенную из-за сложенных на груди рук тень в проходе и толкнул Сухена локтем:
- Смотри, я собачка…
Нехитрая комбинация из пальцев родила маленький клочок тени, который смешно открывал рот, изображая собаку с торчащим ухом.
Сухен улыбнулся и потянулся своей рукой к руке Илая, раздвинув пальцы – собака обрела четыре ноги, под странным углом выраставшие из ее брюха и шевелившиеся, как щупальца, когда Сухен шевелил пальцами.
- Я думал, ты взрослый, - хихикнул он Илаю в ухо. Больше, чем тень мутанта-собаки, его забавляло счастливое выражение лица его соседа.
- Я и есть взрослый, - серьезно заметил Илай, и собака в подтверждение его слов качнула ухом.
Сзади раздалось что-то вроде тихого «фьюить», и их скамья качнулась от чьего-то пинка. Илай оглянулся – сзади сидел Джесоп и показывал глазами куда-то в сторону. Илай проследил его взгляд - и наткнулся на рассерженного пастора.
- Илай!
- Э… Я? – их с Сухеном театр теней, похоже, привлек внимание пожилого священника, очень ревностно обычно следившего, чтобы ученики на его проповедях не отвлекались.
- Я, кажется, к вам обращаюсь. И извольте встать.
Илай покорно поднялся.
- Не напомните, о чем мы только что говорили?
Илай бы напомнил. Серьезно, с удовольствием. Если бы слышал хоть слово.
- Лев, восемнадцать-двадцать два, - раздалось тихим шепотом сзади, и Илай даже не успел удивиться, почему это именно Кисоп, от которого совсем нельзя было ожидать повышенного внимания на проповеди, подсказывает ему.
Илай просто повторил абракадабру:
- Лев, восемнадцать-двадцать два.
Пастор не был настолько наивен, чтобы думать, что парень действительно слушал – он давно наблюдал за ним и за тем, кто сидел рядом – оба едва ли слышали хоть слово из того, что он говорил. Поэтому пастор счел своим долгом наказать нерадивого ученика:
- Как ни странно, но вы правы... «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость», - процитировал он. – Что вы об этом думаете?
Илай об этом не думал и думать не хотел. Он беспомощно оглянулся назад, на Кисопа, но тот только пожал плечами и подсказывать не спешил. И Илай вздохнул и выпалил то, что пришло в голову:
- Ну… это отвратительно, - а потом от безысходности пояснил: - Делать это с мужчиной… Женщины же есть.
Пастор усмехнулся: в оригинальности мальчишке не откажешь, любой другой на его месте попытался хотя бы сказать что-то умное, а этот просто… Поделился впечатлениями о Библии. Вот такой вот юношеский взгляд.
- О том, почему и с женщинами не стоит без оглядки делать этого, - пастор скопировал интонацию Илая, - мы поговорим в следующее воскресенье, а Вы садитесь… И проявляйте соответствующее уважение к слову божьему.
Илай опустился на скамью, думая, что легко отделался. Рука Сухена, незаметно сжавшаяся на его руке в знак поддержки, даже вернула ему хорошее настроение. Илай вздохнул, сделал умное лицо и вернулся к тому, что планировал в самом начале проповеди – дремал с открытыми глазами.

Джесоп живет один – в качестве привилегии старосты старшего курса, да и вообще вечно ответственного за все, что только возможно, он занимает единственную одноместную комнату. Когда раздается стук в дверь, Джесоп не успев подумать бросает:
- Да, - и стягивает с себя рубашку школьной формы, чтобы переодеться для поездки в город.
- Э-э-э… - Донхо замирает у порога, изучая голую спину, узлы мышц под кожей, покрытой ровным загаром с оттенком бронзы.
- Ты? – Джесоп оборачивается, ловит взгляд Донхо… и жутко смущается, когда понимает, почему он замер у дверей с таким лицом. – Отвернись, - просит он.
Джесоп быстро натягивает футболку и сменные брюки и с облегчением выдыхает:
- Ну, что случилось?
- Ничего, - Донхо поворачивается. – Просто захотелось поговорить, а мне больше не с кем. Я тебе помешал? – тихо спрашивает Донхо, оглядывая чужую комнату. Даже вещи в ней кажутся ему похожими на Джесопа – не совсем чисто, но и не грязно. Скорее, творческий беспорядок, потому что хозяину с его идеями вечно не до того, чтобы раскладывать тетради и книги по полкам или убирать в тумбочку второпях вытащенное из нее содержимое.
- Нет, не помешал, - Джесоп складывает одежду в шкаф, и кивает на освободившееся на кровати место: - Садись.
Донхо тихо опускается на жесткий матрас и смотрит за окно. Джесоп думает, что сегодня какой-то странный день, и в самом прозрачном и голубом от солнца сентябрьском воздухе сладким запахом будто… какой-то соблазн, прячущийся под наигранным весельем.
- Так о чем ты хотел поговорить? – спрашивает Джесоп.
- Да так, ерунда, - мотает головой Донхо. – Забудь.
Джесоп смеется.
- Ну раз уж все равно пришел, почему бы не сказать?
Донхо долго молчит, а потом неуверенно произносит:
- Я все думаю о том, о чем говорил пастор.
Бровь Джесопа вопросительно изгибается.
- Ну, - Донхо прячет взгляд, - о мужчинах, которые…
- О геях? – до Джесопа наконец-то доходит.
- Ну да, - Донхо как-то неуверенно передергивает плечами. – Я не понимаю, как так можно, это же… неправильно.
- А ты любил кого-нибудь? – спрашивает Джесоп.
- Нет… - Донхо поднимает на него большие честные глаза. – Но я думал, что если я влюблюсь, это будет… добрая, красивая девушка… Как можно полюбить парня?
Джесоп только выгибает бровь: смысла-то у него об этом спрашивать.
- И как они… делают это?
- Что? – Джесоп надеется, что он не понял, но Донхо смотрит на него такими же невинными глазами и повторяет:
- Как они это делают?
Джесоп думает, что он издевается. Но сыграть такую наивность просто нереально: взгляд Донхо чистый, как безоблачное небо. И Джесоп чертыхается про себя, раздумывая, почему Донхо так зациклился на этом. Как будто наивный ребенок, который требует объяснить ему, откуда берутся дети - со всеми подробностями, потому что его до сих пор вполне удовлетворял вариант с капустой и он не собирается от него так быстро отказываться.
- Не заставляй меня краснеть, - бормочет Джесоп, но Донхо не сводит с него своего простого и любопытного взгляда, будто требует ответа. И Джесоп заставляет себя сказать: – Ну просто подумай логически, какой частью тела… можно заменить женщину…
- Ртом? – выдыхает Донхо, и его глаза становятся на размер больше.
Джесоп сжимает зубы.
- И ртом, - он выделяет слово, - тоже.
- Так… О-о-о, - осторожно произносит Донхо, до которого наконец-то доходит. – Это же…
- «Омерзительно»? – произносит Джесоп, потому что именно это слово читается на лице Донхо.
- Да… наверно, - бормочет Донхо и медленно заливается краской.
Джесоп согласен с ним. Если бы он представил это, скажем, с Кисопом, Илаем, или кем-нибудь другим из парней, его бы стошнило. Это омерзительно… И только одного он не говорит Донхо: что из этого списка есть исключение…
- Пойдем уже, - Джесоп толкает его в спину, заставляя встать, - на обед опоздаем… Надеюсь, ты повзрослеешь к тому времени, как покинешь эту школу.

Когда они выходят из автобуса, на лице Кисопа уже довольная ухмылка:
- О боже, мы опять в этом паршивом городишке… - он расслабленно потягивается. - Я по нему скучал.
- Если ты опять какой-нибудь финт выкинешь, я тебя на галстуке повешу, - предупреждает Джесоп.
- Старик, расслабься, все нормально… Праведник Сонхен не даст мне сбиться с пути. Да, Сонхенни? – Кисоп толкает соседа в бок, и Сонхен недовольно хмурится:
- Я лучше приду помогать Джессу тебя вешать.
- Фу, какие вы скучные, - расстроено тянет Кисоп.
Два сопровождающих их учителя просят их идти группой и не разбегаться, пока они пытаются воцарить порядок обратно среди младших учеников. Навстречу им двигается целая процессия, вывалившаяся из такого же, как у них, автобуса, и Джесоп тянет Донхо за руку:
- Не отставай.
Илай так же незаметно группируется с Сухеном, а Кисоп вообще идет под ручку с Сонхеном, игнорируя его попытки освободиться. Легкое сентябрьское солнце к обеду разгорается почти летним золотом и заливает светом их белые рубашки. Легкий ветер ерошит волосы, и Джесоп думает, что сегодня отличный день.
- Ну, расходимся? – бросает Кисоп, когда встречная процессия сливается с их собственной нестройной колонной.
Джесоп дергает руку Донхо, сворачивая на боковую дорожку, и успевает заметить, как в противоположной стороне «исчезают» их совсем незаметные почти двухметровые друзья.
Джесоп не останавливаясь сворачивает с одной дорожки между стриженных кустов на другую, пока они не оказываются у бокового выхода из парка.
- Разве так можно? – спрашивает улыбающийся Донхо, когда они оказываются на улице.
- А ты разве хотел остаться? – удивляется Джесоп.
- Нет, совсем нет. Просто… вас… нас накажут?
- А что они тебе сделают? Сами не уследили… - отмахивается Джесоп. – Если вернемся вовремя, никто даже не заметит… Пойдем, поможешь мне кое с чем.
Судя по уверенной походке Джесопа, он не впервые в этом городке. От этой мысли Донхо расслабляется совсем, подстраиваясь под его шаг, и просто наслаждается – хорошей погодой, выпавшим часом свободы, обществом Джесопа.
Джесоп приводит его в маленький магазинчик, на стенах которого развешаны гитары, а за стойкой стоит крашеный парень с браслетами на руках, который приветливо здоровается с Джесопом, признавая в нем старого клиента. Донхо отрывается от гитар и идет следом за Джесопом, который рассматривает усилители. Джесоп достает пачку денег, быстро пересчитывая, а потом кивает парню с браслетами:
- Нам вот эти два.
Донхо принимает один из упакованных в коробку усилителей - тот, что поменьше - и с удивлением смотрит на деньги, которые отдает Джесоп. Это очень хорошая сумма.
- Ну, теперь можно и себя побаловать, - улыбается Джесоп, когда они выходят из магазина. – Мороженое? Я плачу.
Джесоп, действительно не позволяет Донхо заплатить самому, и после недолгого препирательства они усаживаются за одним из столиков, которые, несмотря на то, что уже сентябрь, по-летнему стоят на улице.
Донхо жмурится на солнце и ковыряется ложкой в мороженом, и Джесоп думает, что он похож на воск, который тает от тепла. Обычно сдержанный тихоня, старающийся казаться незаметным, сейчас открыто улыбается – без особой причины. Он напоминает Джесопу это сентябрьское солнце, решившее сегодня порадовать словно снимком лета, заливая город золотистым теплом. Оно такое ласковое, такое неуловимое – стоит пошевелить пальцами или просто подумать о завтрашнем дне, и оно исчезнет.
It seems a place for us to dream…
Джесопу серьезно хочется задремать за этим столиком и не возвращаться назад.
- Это, - Донхо кивает на коробки, стоящие рядом, когда заканчивает с мороженым, - так дорого. Ты и правда так любишь музыку, - улыбается он.
- Ну… Мой отец считает, что деньги – лучший подарок, - объясняет Джесоп, а потом вздыхает: - Знал бы он, на что я их потратил…
- Он против того, чтобы ты стал музыкантом?
- О, это старая история… Он хочет, чтобы я поступил на экономический.
- А ты?
- А я?
Джесоп закрывает глаза, откидываясь на спинку стула, и подставляет лицо солнцу.
- А я мечтаю быть диджеем на пиратском радио… - в голосе Джесопа звучит легкое горькое сожаление, как в сегодняшнем золотистом воздухе. Голос Джесопа звучит тепло и устало - как сегодняшнее солнце.
Донхо растерянно мигает: с тех пор, как он впервые увидел Джесопа, он считал его вечным оптимистом, наполненным неиссякаемой энергией, которая просто не позволяет ему грустить и серьезно задумываться о будущем. А тут этот усталый голос – и Донхо наполняется чем-то похожим на сочувствие к этому парню, который кажется таким сильным, а на самом деле просто хорошо прячет свои проблемы.
- Но он никогда не позволит мне этого, - тихо говорит Джесоп, словно просто думает вслух.
«Это все странно, - думает Донхо. – И все не то, чем кажется, как и говорил Джесоп».
- Джесс, - Донхо дотрагивается до лежащей на столе руки, - но ведь пока-то ты можешь делать то, что хочешь?
Джесоп открывает глаза и улыбается, когда встречается с сочувствующими глазами Донхо:
- Да, наверное. Ты прав.

- Хочешь куда-нибудь пойти? – спрашивает Илай.
- Нет наверно, - бросает Сухен.
У Илая тоже нет планов, да и город этот они не знают, поэтому просто бредут по залитым солнцем улицам. Сухен расстегивает пуговицу на рубашке:
- Жарко…
- Угу, - кивает Илай. – Как будто все еще лето.
Повороты старых улочек приводят их на набережную, которую они проходят молча, а потом спускаются к реке. Берег покрыт галькой, сквозь которую островками пробивается подернутая желтым трава.
- Красиво здесь, - говорит Илай, опускаясь на землю.
- Испачкаешься же, - Сухен предупреждает Илая, рассматривая его сверху вниз.
- Ну и плевать, - Илаю слишком хорошо от этого яркого солнца, запаха реки и ощущения, что у них свободного времени до самого вечера, чтобы его пугала грязная спина, и он вытягивается на траве, подкладывая руки под голову и разглядывая небо.
Сухен усмехается и тоже садится рядом. А потом и вовсе ложится, заставляя Илая поднять голову и опустить ее на свое плечо, пока сам он тем же образом приспосабливает плечо Илая себе вместо подушки.
Илай поворачивает голову: лицо Сухена совсем близко, он улыбается и смотрит на небо. Илай закрывает глаза. Когда лежишь под ярким солнцем с закрытыми глазами, начинает казаться, что свет пробирается прямо под веки, и стоит неосторожно открыть их, впустить эту яркость под – и ты ослепнешь. Звуки тают где-то далеко и совсем рядом, запутывая в направлениях и пространстве… А может это просто дыхание Сухена, который совсем рядом, а все остальное – далеко. Илай почти засыпает, когда Сухен шевелится:
- Илай…
- М-м-м?
- То, что я сказал вчера… Тебе было неприятно?
- Почему ты спрашиваешь? – Илаю не хотелось бы обсуждать это, но голос Сухена… какой-то заметно озабоченный и извиняющийся.
- Просто… Мне было бы неприятно, узнай я о тебе такое.
- Зачем тогда рассказывал? – задает логичный вопрос Илай.
- Я хотел… чтобы ты знал.
- Зачем?
- Просто чтобы ты знал, что я такое, - упрямо повторяет Сухен.
- Ну хорошо, - соглашается Илай и чувствует, как Сухен успокаивается, снова замирая на его плече.
В конце концов, какая разница. Если Сухен и бывает другим, то с Илаем он всегда один и тот же – спокойный, понимающий, откровенный. С ним хорошо молчать.
Солнечное тепло снова проливается под кожу, когда они оба перестают двигаться, словно жизнь замирает на эти мгновения, маленькие и приятные, спрятанные в сентябре. И Илай усмехается:
- Как это – целоваться? Приятно?
- Не знаю… - Сухен молчит, а потом добавляет честно: - Да, наверно да.
Илай не видит, но знает, что он улыбается.

- Ну, и куда пойдем? – спрашивает Сонхен.
- Не знаю, - Кисоп лениво потягивается, разглядывая одним прищуренным из-за солнца глазом озирающегося по сторонам Сонхена.
- Надо было с Джесопом идти, с ним хотя бы не скучно, - бурчит Сонхен.
Кисоп смотрит на него насмешливо, а потом тянет за руку:
- Пошли, я вспомнил, что хотел купить.
Когда Кисоп толкает его в двери аптеки, Сонхен спрашивает:
- И что ты тут забыл? Таблетки от изжоги?
- Презервативы, - невозмутимо заявляет Кисоп.
- Презе… Что? – Сонхен таращит глаза, думая, что ослышался. Нет, он, конечно, понимает, что Кисопу не слабо прикупить это в его компании, у него вообще стыда нет, но…
- Тебе зачем? С кем ты собрался… ими пользоваться? - Сонхен краснеет против воли.
- Ну мало ли, - туманно отвечает Кисоп. – Всегда полезно иметь при себе такую полезную вещь.
- Ты не дурак, нет? – в их школе женщин отродясь не было, даже повара и уборщики – все мужчины, а покидать территорию кампуса строго запрещено.
- Может и дурак, - легко соглашается Кисоп, продвигая Сонхена к прилавку аптекаря. – Нам презервативы, - развязно говорит он в окошко. А потом обнимает Сонхена за талию и, наклоняясь, проводит носом по его шее.
- Да что ты делаешь?.. – Сонхен понимает, что именно делает Кисоп, когда встречается взглядом с ухмыляющимся аптекарем. – Придурок, - Сонхен отталкивает его и идет к выходу.
Кисоп спокойно расплачивается и неспешно выходит из аптеки, разыскивая Сонхена взглядом – он знает, что Сонхен все равно его не бросит.
- Ты идиот, да? – Сонхен набрасывается на него. – Он принял нас за голубую парочку!
- Подумаешь, - лениво отзывается Кисоп, доставая пачку сигарет.
Кисоп затягивается и прикрывает глаза – солнце такое яркое, а смотреть на Сонхена больше нет сил.
- Ты это специально! – не унимается Сонхен. – Тебе просто нравится выставлять меня дураком!
- Мне просто нравишься ты, - неслышно в потоке ругательств Сонхена произносит Кисоп. А потом добавляет громче: – Пойдем поедим что-нибудь? А то есть хочется…
Кисоп выбрасывает сигарету и толкает все еще возмущенного Сонхена в бок:
- Я плачу.
Сонхен думает, что по этой наглой роже давно пора врезать, но вслух говорит только:
- Учти, моя оскорбленная гордость будет тебе дорого стоить.
- Учту, - спокойно соглашается Кисоп, и его глаза, из-за того что он на солнце все время щурится, превращаются в темную бархотку ресниц.
- Придурок, - бросает Сонхен напоследок.

Deeper

Когда они всей толпой вваливаются в кабинет, Джесоп размазывается в улыбке:
- А что у нас теперь е-е-есть… - и подталкивает Донхо на правах единственного знающего, что находится в коробках, к ним, намекая, что сейчас можно сделать пафосное лицо и, как фокусник взмахнув картонкой, явить перед вытянувшимися лицами два небольших, но таких соблазнительных, сводящих с ума даже изгибами своих пластиковых корпусов усилителя.
- О боже, Джесси, я готов любить тебя всю оставшуюся жизнь… - нежную психику Кисопа, как басиста, неприкрытая эротика в виде двух обнажившихся комбов впечатлила особенно сильно. – Маршаллы, Джесс…
- Ты еще слезу пусти, - не без иронии замечает Сонхен.
- Нихрена ты не понимаешь, - весело заявляет Кисоп. – Сейчас увидишь.
Они с Джесопом прикручивают контакты к звукоснимателям и с озорным огоньком в глазах кивают друг другу.
Кисоп пару раз будто падает пальцами на струны, а потом начинает играть короткий мощный паттерн – и усилители взрываются тяжелым грязным звуком, на фоне которого проступает четкий мелодичный рисунок гитары Джесопа.
- Everybody says it’s just like Robin Ho-o-od, - они оба, наплевав на то, что голоса у них, мягко выражаясь, очень не очень, тянут припев, длинные волосы Кисопа колыхаются в такт с поношенной кедой Джесопа, которой он отстукивает ритм.
Илай думает, что это правда супер: звук такой бешеный, что начинает казаться, что уши засасывает куда-то в вакуум, потому что такой перепад давления – это просто… Это аут. Гитары ревут, усилители обрезают верхушки синусоид, выпрямляя кривые, загрязняя звук, делая его шире, мощнее. Это бочка, в которую тебя посадили, а потом ударили по железу и винтами вскрыли череп, чтобы удалить лишние теперь мозги. Это эйфория… Это непередаваемый драйв.
- Ну что, детка, ты проникся? – довольно спрашивает Кисоп у Сонхена, когда Джесоп заканчивает их представление ярким проигрышем из визгливой пульсирующей волны, а гитара Кисопа под конец просто низко гудит.
- Вполне, - почесывая ухо отвечает Сонхен. – Только я оглох.
- Это нормально, - заверяет Кисоп. А потом обращается к Илаю: - Теперь можешь по своим тарелкам лупить по принципу рандома, все равно никто не услышит.
- Не-е-ет, спасибо, - смеется Илай. – Оттенять ваше с Джессом великолепие своей бездарностью не очень хочется.
- Эй, я вообще не понял, мы что, болтать пришли? – Джесоп поднимает голову от гитары… И по кабинету снова разносится густой смачный звук струн, по которым ударили пальцами.

Похоже, лето все-таки решило собрать пожитки в чемодан и покинуть это место: с самого утра холодной серой стеной с неба льется дождь, медленно сдирая листву и наполняя воздух влажным запахом промоченной земли.
Джесоп, Кисоп и Илай отыгрывают какую-то тяжелую партию: бас заливается шумом, а гитара вычерчивает утопленные в атмосферном резонирующем звуке спирали под четкий мягкий метроном барабана. Эхо, надрывный голос гитары и отрешенно-спокойная четкость ударов барабана, похожая на дождь за окном, отлично подходят субботнему настроению: хочется распахнуть окно и прокричать что-то в этот дождь… что-то вроде «я все равно жив» - а потом играть так, будто это последний раз.
Сухен стоит у окна и смотрит на серую стену дождя, за которой с трудом можно различить основное здание кампуса и дорожки аллей. А потом все-таки поворачивает замок рамы и распахивает створку, впуская внутрь поток холодного воздуха. Ребята заканчивают отрезок, который они репетировали, и Сухен произносит, словно просто думает вслух:
- Я раньше не понимал, что во всем это можно находить…
- Во всем этом? Ты о чем? – спрашивает Джесоп.
- Ну, в гитарах, которые звучат так, будто завтра не будет. В этих текстах, о которых поют о смерти, разложении, отчаянии. А потом о любви – будто она лишь мгновение в этой черноте, и поэтому за нее надо держаться отчаянно крепко…
Илай с Кисопом удивленно переглядываются.
- Кого-то я смотрю на философию поперло, - озадаченно говорит Кисоп. – Ты, Илай, ему там на ночь Канта читаешь что ли?
- Шопенгауэра, - отмахивается Илай. – Сухен, а напиши текст к песне?
- Э? – смущенный Сухен отворачивается от окна. – Я?
- Ну а кто еще? – поддакивает Джесоп. – Нам нужна охренительная лирика…
- … И тогда мы захватим мир… - зомби-голосом подхватывает Кисоп.
- Идиоты, - Сухен качает головой и отворачивается обратно.
Дождь, дождь, дождь стучит барабанами, и гитары сопротивляются его штурму, обещая держаться до последнего.

- Ну и где он шляется? – обращается Джесоп к Сонхену.
- Да без понятия. Я ему нянька, что ли? – пожимает плечами тот. Кисоп опаздывает уже на полчаса, не удосужившись, конечно, предупредить, где он, что с ним и зачем он…
Дверь робко приоткрывается, и в кабинет осторожно входит Донхо:
- А я думал, вы во всю репетируете, - улыбается он.
- А, это ты… - в голосе Джесопа, когда он оборачивается, проскакивает разочарование, и улыбка с лица Донхо быстро стирается. На самом деле это было не разочарование, а раздражение, которое Джесоп копил, чтобы вылить на голову своего непутевого друга, когда он все же изволит появиться, но Донхо этого, к сожалению, не знал. Заметно погрустнев, он сел перед роялем, поднял крышку и слабо коснулся пальцами клавиш. Расстроенный печальный звук наполнил помещение, и Илай принялся незаметно разглядывать парнишку. Все они были… закрытыми книгами, и читать то, что написано на страницах, позволялось только самому близкому, пока обложка блестела, радовала вызывающим шрифтом и бойко занималась продажей книги. И вчера его собственная книга не выдержала давления закрытых страниц – и он рассказал Сухену о своей семье… Сухен слушал молча, не перебивал, а потом положил подбородок на его плечо – и это было именно то сочувствие, которого хотел Илай. Они так и уснули, не раздеваясь, не потушив ночник – на кровати Илая.
Дверь распахнулась с громким стуком, ударившись о стену.
Илай вздохнул: вот это точно Кисоп.
Кисоп возник перед их недовольными взглядами с царственным величием и в ответ на красноречивый взгляд стоявшего перед ним Сонхена «Где ты был, твою мать?», распахнул руки и выдал:
- Ну, целуй меня, целуй… - и даже сделал шаг вперед, будто надеялся, что Сонхен действительно бросится ему на шею.
- Совсем идиот, что ли? – Сонхен вовремя увернулся и оказался за спиной у Кисопа.
- Свинья! – с чувством произнес Кисоп и направился к окну. Он открыл створку, забрался с ногами на подоконник, отыскал сигарету, поджог и выдохнул вместе с дымом оскорбленным тоном:
- Пидары неблагодарные…
Коллектив стоял молча, созерцая представление, и только Донхо, который все еще не научился находить долю шутки в шутках Кисопа, подал обиженный голос со своего места:
- Сам такой…
- Будешь перечить старшим, - нравоучительно говорит Кисоп, - не поедешь с нами в город.
- В город? Ты опять обкурился? – фыркает Сонхен.
Кисоп бросает на него выразительный взгляд «Детка, ты мешаешь» и обращается к Джесопу:
- Как думаешь, Джесс, нам есть, что показать? В этом паршивом городишке… А на, смотри сам… - Кисоп принимается рыться в карманах пиджака и после недолгих поисков находит сложенную вчетверо листовку. Но Джесоп с ребятами – далеко, а подниматься ему явно лень, поэтому он сминает бумажку и кидает ее Джесопу на колени.
Джесоп разворачивает смятый листок и вместе с нависшими над ним одноклассниками читает:
- «Осенний Фестиваль старших школ округа»… Ты серьезно, что ли? И директор разрешил?
Кисоп с царственным достоинством кивает.
- Но… но как? – задает Донхо интересующий всех вопрос.
- Понимаешь, - Кисоп блаженно сползает спиной по косяку, - иду я, значит, по коридору… И тут наш директор подбегает, кланяется, хватает меня за руку и начинает: «Вы такие талантливые ребята, просто солнце на сером небе нашей школы, звезды во мраке… почему бы вам не съездить туда и не надрать всем задницу?»…
- Ты опять его шантажировал? – перебивает Джесоп. – Опять говорил, что твои родители могут и не быть так щедры, спонсируя школу?
- Фу, - фыркает Кисоп, - опять ты все опошлил… Ну что, никто не рад, что ли?
- Ага, сейчас растаем от счастья, - бросает Сонхен.
Кисоп снова смотрит на него нечитаемым взглядом, а потом говорит:
- А это ведь все для тебя, детка…
Сонхен только качает головой:
- Ты неисправим…
Кисоп отпускает ухмылку, тушит сигарету и обращается к остальным:
- А знаете, что самое приятное?
- Ну?
- У нас не будет сопровождающих. Нам все-таки, - Кисоп приосанивается, - девятнадцать. Так что если ты, мелкий, - он обращается к Донхо, - что-нибудь сотворишь со своей слишком юной задницей… Башку оторвут тебе, Джесс.
- Да понял я, понял… Тебе как всегда отдыхать, а мне – все шишки…

Илай собирался недолго. Он вообще с собой почти ничего не взял – только палочки, да и то не потому, что к ним привык, а так, наудачу. Суровая администраторша внизу дала им ключи от комнат, и теперь он смотрел на улыбающегося Донхо, шагающего по коридору. Когда Донхо уже хотел проскочить в дверь, Илай уперся рукой в косяк аккурат на уровне его носа, посмотрел сверху вниз и убедительно произнес:
- К Джесопу.
- Что? – не понял Донхо.
Дверь комнаты Джесопа напротив открылась, и из нее с ускорением пинка вывалился Сухен.
- А-а-а… - сообразил Донхо и направился в противоположную дверь мимо ухмыляющегося Сухена.
Еще одна дверь рядом открылась, и из нее показался Кисоп. Покачал головой, сказал:
- Придурки, - и исчез обратно. Он сам на удачу не надеялся и забрал ключ первым, протянув злобной старухе внизу их с Сонхеном паспорта вместе.

Вечером после душа Джесоп стоял перед зеркалом и внимательно вглядывался в отражение. Впрочем, это неправда – отражение его не заботило, он просто волновался… о завтрашнем дне. Он отдавал себе отчет в том, что там вряд ли будет хоть одно сборище их формата (еще бы, теория вероятности подсказывает, что шанс собраться таким придуркам, как они, к всеобщему удовольствию мизерно мал), но сам формат пугал еще больше… Джесоп не питал сомнительных надежд относительно того, что их оценят, примут, искупают в овациях… Он вообще ничего не питал – но мечтать не запретишь.
- О чем думаешь? – спросил Донхо за его спиной.
- О том, что завтра над нами будут смеяться, - улыбается Джесоп.
- Ну и что? – легко произносит Донхо, и Джесоп смотрит на него удивленно: он не ожидал от ребенка поддержки. – Если ты уверен в том, что делаешь, если думаешь, что это правильно – какое тебе дело до осуждающих?
- Действительно, - бормочет Джесоп. – Уйду в андеграунд, где кучкуются все фрики… Ай, - выходя из ванной, он ударяется головой о низкий потолок дверного проема.
- Больно? – участливо спрашивает Донхо.
- Ощутимо, - отшучивается Джесоп, потирая пострадавшую голову.
- Ты такой высокий, - Донхо вдруг вскакивает с кровати и прислоняется спиной к его спине. Волосы на затылке Донхо щекочут голую кожу, а сам Донхо встает на носки: - Даже так на целую голову выше.
Волосы перестают щекотать спину, и Джесоп может выдохнуть. Он смеется, разворачиваясь к Донхо:
- Ты тоже вырастешь.

- Ж-а-а-арко…
- Ты весь день ноешь, - говорит Кисоп.
- Я же не виноват, что в долбанном сентябре так адски жарит, - жалуется Сонхен.
- Ну в душ сходи? – Кисоп на самом деле не очень рад тому, что Сонхен валяется на кровати в расстегнутой рубашке. Он отворачивается к окну и ищет зажигалку. А Сонхен вздыхает:
- Ты прав, - и шоркает в душ.
Сонхен возвращается минут через десять, довольный, как удав, сожравший мышку, посильнее закручивает полотенце на поясе и подходит к Кисопу, все еще стоящему у окна. По его сырым волосам на спину стекают прозрачные капли, и Кисоп позволяет себе сжать прядь этих сырых волос, задирая голову Сонхена кверху, а потом…
- Ты что, дурак совсем? Они же холодные, как… Ты холодной водой мылся? – возмущению Кисопа нет предела – такого ханорика, как Сонхен еще поискать. – Совсем тупица?!
- Ай, отвали, - Сонхен небрежно стряхивает его руку.
- Оденься, идиот! – Кисоп бросает ему рубашку. А потом идет в ванную и приносит второе полотенце: - И башку вытри.
- Отвали, чего ты пристал? – Сонхен отмахивается от протянутого полотенца.
- Идиот! Ненавижу! – и без того малое терпение Кисопа заканчивается, он накидывает полотенце на голову Сонхена и зло вытирает волосы, цепляя пряди, нисколько не заботясь о том, насколько сильно он дергает.
- Ащщщщ… - да отпусти ты, - Сонхен выдергивает полотенце и принимается вытираться уже сам.
Когда он заканчивает, Кисоп, все еще стоящий над ним с упертыми в бока руками, напоминает:
- А теперь оденься.
- А не пошел бы ты?..
- Ты думаешь, мне слабо?
Когда рука Кисопа тянется к полотенцу на поясе, Сонхен взвизгивает, ударяет по ней и уносится в ванную переодеваться.
- Я тебе еще отомщу, - обещает он через дверь.
- Я буду ждать с нетерпением, детка, - хмыкает Кисоп.

Илай с каким-то удовольствием отмечает, что после недели дождей лето заглянуло попрощаться, и снова стало тепло, даже жарко – поэтому он натягивает майку и смотрит в зеркало, чтобы поправить волосы.
- У тебя кожа золотистая… - Сухен как-то незаметно появляется рядом и проводит кончиками пальцев по голому предплечью. – Я говорил?
- Раз двадцать, - Илай смотрит на него в зеркало: Сухен кладет обе ладони на чужие руки, и Илай с усмешкой отмечает про себя, что в девятнадцать лет открыть в себе тактильного маньяка – по крайней мере забавно. Каждый раз, когда Сухен касается его, ему хочется обнять его за плечи, прижаться спиной к спине, сжать покрепче, чтобы чувствовать рядом родного человека.
- Тебе неприятно? – спрашивает Сухен у отражения в зеркале.
И Илай честно говорит:
- Нет.
Сухен вдруг тянет его на себя, а сам падает на кровать. Илай не спорит, когда Сухен обвивает ногами его пояс и только закрывает глаза, когда его опускают спиной на грудь: он не может заставить себя даже взглядом попросить у Сухена объяснений. Сухен обеими ладонями зарывается в волосы Илая, тянет пряди между пальцев и сжимает в кулаках – и Илая будто касается чужое электрическое поле, подчиняя, мягкими покалываниями делая бесконечно приятно…
- А давай тебя покрасим? – мечтательным голосом вдруг спрашивает Сухен.
- В розовый? – усмехается Илай, не открывая глаз.
- Зачем в розовый? – Сухен удивляется и проводит пальцами по мягким волосам. – Пшеничный бы подошел.
- Мне нравится, как это звучит, - Илай поворачивает голову и все-таки смотрит на Сухена. – Буду блондином.
- Значит, решено, - кивает Сухен и укладывает его голову обратно.

Когда поутру раздается стук в дверь, Джесоп накрывается одеялом и не хочет открывать. Но среди всех долбоебов на земле…
- Ты охренел? – спрашивает он у стоящего за дверью Кисопа. – Семь утра, твою ж мать.
- Не ори, - невозмутимо одергивает Кисоп. – Ребенка разбудишь. Пошли прогуляемся, поесть купим. Жрать хочется…
Джесоп вздыхает и идет одеваться.
Несмотря на раннее утро, городок уже ожил и наполнился людьми, машинами, шумом. Воздух свежий, а солнце такое же яркое, как вчера.
- Как думаешь, если ты чего-нибудь добьешься… ну, с нами… твой отец разрешит тебе заниматься музыкой? – спрашивает Кисоп.
Джесоп молча рассматривает улицу. И после минуты молчания отвечает:
- Я бы хотел надеяться. Обмануться, помечтать… Но нет.
- Понятно, - Кисоп замолкает. А потом кивает в сторону, на площадку с кольцами перед трехэтажным домом, и говорит с иронией: - Смотри, а наши родители считали, что мы слишком богатые, чтобы развлекаться так.
На площадке два мальчика лет десяти кидают в сетку баскетбольный мяч. От неверного удара мяч отскакивает от стенда за кольцом и катится в сторону, прямо под ноги Кисопу. Он поднимает мяч и подмигивает Джесопу:
- Пошли, а?
Джесоп улыбается и идет следом – настроение Кисопа угадать почти невозможно. Как и предположить, в какую сторону вдруг повернется его расположение. Вот сейчас он совершенно очаровал мальчишек, забрасывая в сетку красивые мячи, летящие по плавной дуге и пролетающие точно в кольцо. Они с Кисопом играют против мальчишек и даже позволяют им выиграть, а когда запыхавшийся Джесоп сгибается пополам и говорит, что им надо домой, те в два голоса просят Кисопа показать еще раз, как он это делает.
- Ну хорошо, - соглашается Кисоп. – Давай мяч.
Но мяч ему кидают слишком сильно, высоко и он ловит его под странным углом. А потом сгибается, зажимая ладонь между коленей и громко повторяет:
- Блядь! Блядь! Блядь!
- Что? – Джесоп уже понял на самом деле. Осталось узнать, насколько серьезно.
- Палец… выбил наверно, - Кисоп показывает средний палец на левой руке.
- Это пиздец.
Когда они идут домой, Джесоп предлагает сходить в больницу – Кисоп же не врач, чтобы утверждать, что нет перелома: палец опух и покраснел, а кожа на нем стала горячая, будто его держали в кипятке. Но Кисоп только упрямо отказывается, не переставая извиняться:
- Прости… я теперь не смогу играть. Джесс?
- Да ладно, - вздыхает Джесоп. – Я же сказал, никаких шансов вообще не было.
Когда они открывают двери номера Кисопа, навстречу им выходит Донхо с чашкой горячего чая в руках:
- Э-э-э… привет… а мы тут это…
- Кто там? – спрашивает неузнаваемо сиплый голос из комнаты.
Но Кисоп не собирается отвечать. Он отодвигает Донхо в сторону и сузившимися от злости глазами смотрит на Сонхена, дрожащего под одеялом:
- Придурок! Сказал же тебе, заболеешь! Так нет, ты же бестолковая вредина! Все по-своему хочешь!
Сонхен с печальным выражением лица выслушивает упреки.
- А вы где были? – спрашивает Донхо у Джесопа.
- А мы… - Джесоп вздыхает, - а мы палец сломали.
- Что? – только тогда Сонхен замечает, что Кисоп держится за ладонь, сдавливая пальцы. И его глаза начинают ярко блестеть: - И это я тут придурок, да? Без меня мы еще сможем отыграть, а что без тебя делать будем?
- Успокойся, - одергивает Джесоп. – Значит, не судьба.
В открывшуюся дверь вваливаются почему-то шумные Илай с Сухеном:
- О, вот вы где все. А мы вас потеряли…
На голове Илая красуется нечто взлохмаченное и уложенное торчком… конкретного цыплячьего цвета.
- Ну хоть кто-то в прибыли, - комментирует Кисоп.

На сцену они забираются гуськом и к удивлению жюри крепко обнимаются, образуя цепочку из шести человек. А потом с невероятным старанием затягивают старую матросскую песню, раскачиваясь, как хорошо поддавшие в порту морячки. Они исполняют целый куплет, а потом Джесоп выходит вперед:
- Простите за это, - кланяется, - но наш вокалист посадил голос, - Сонхен кланяется следом, - а басист сломал палец, - Кисоп благоразумно считает, что не стоит демонстрировать судьям обмотанный бинтами средний палец, и тоже кланяется. – Мы очень хотели побывать на этом конкурсе, наше желание исполнилось, но вот так… - Джесоп грустно улыбается, - неудачно.

- О боже, - смех. - Они дали нам утешительный приз, поверить не могу.
- Это ужасно…
- Да ладно тебе, а по-моему мило, аж слезу вышибает. Смотри, смотри, вот она, слезинка…
- Вот и забери его себе.
- Ну уж не-е-е-ет, он твой по праву.
- Может, директору подарим? Он же не знает, что он утешительный.
- А ты сообразительный, мелкий.
- Ха-ха-ха.