Light of a firefly

Наверно, нет такого шестилетнего ребенка, который бы искренне не считал, что вырастет и станет счастливым. Но проходит всего десять-пятнадцать лет, и ребенок понимает, что мир – это не блеск солнца в стеклах окон и не всегда голубое небо.
В шесть лет Илай тоже смотрел на небо наивными чистыми глазами. А потом судьба показала, как умеет не-баловать.
Илай лежал на кровати и бессмысленным взглядом смотрел в стену. Он не считал себя несчастным и даже не обижался за незаслуженное наказание, которое его ждет. Если честно, он привык… к тому, что в этой жизни он мало кому нужен. И до появления Сухена даже научился относиться к этому спокойно, не разрешая себе привязываться к людям, с которыми ему все равно не по пути. Но нет же, он идиот, ему зачем-то понадобилось вплести себя в Сухена, связаться с ним всеми нервами и венами так крепко, что сейчас он слышит треск разрывающихся нитей. Он не чувствовал себя несчастным. Ему просто было… этот отвратительный треск…
- Илай…
Больше всего на свете Илаю хочется, чтобы он исчез. Чтобы этот голос растворился в воздухе, перестал звучать в его ушах.
- Илай, ты должен меня выслушать.
«Должен? Кому и что?»
- Илай, перестань, - кровать тихо прогнулась под Сухеном. – То, что я сделал, отвратительно, я знаю… Но ты ведь даже не знаешь, о чем я думал… Какие… мерзкие мысли постоянно были в моей голове. Илай…
Илай не понимает, о чем говорит Сухен. Не хочет понимать.
- Ты… - голос Сухена вдруг становится раздраженным и обвиняющим, - ты всем своим видом показывал, что тебе неприятно даже думать о… Ты издевался надо мной своей извращенной дружбой, а я каждый раз касался тебя и думал только об одном. Но ты же, черт бы тебя побрал, такой чистый, что тебе о сексе даже слышать не хочется. А я как преступник, держал тебя в руках и хотел, отвратительно, мерзко любил тебя и хотел…
- Конечно, давай, вперед, - услышанные слова против его воли проникают под ледяной холод, в котором он хотел спрятаться от Сухена, и Илай срывается: - Расскажи, что я бестолковый девственник, а тебе просто очень захотелось.
- Да, захотелось! Потому что терпеть тебя и беречь тебя стало невозможно!
- Ну так получил, чего хотел? Хорошо провел время? Понравилось с ней?
- Нет.
- А что так? Не встало? Обо мне думал? – в голосе Илая полно яда, а ему самому хочется придушить Сухена, потому что так не может, просто не может быть - нельзя спать с кем попало, а потом говорить, что скучал. Это мерзко… это подлее, чем сам факт того, что Сухен был с кем-то.
- А о ком еще? Я постоянно только о тебе и думаю, так часто, что давно пора возненавидеть.
- А мне нравится. Это здорово. А знаешь, почему? Потому что я тебя уже ненавижу.
- Перестань!
- Меня тошнит! От тебя и твоей взрослости!
- Замолчи!
- Тошнит! Тошнит! Тошнит! От того, чем вы там занимались…
Сухен от бессилия сжимает кулаки… Как объяснить ему?..
Сухен толкает Илая на кровать, прижимает руки и целует болезненно, сильно прижимаясь к сжатым губам.
- Отвали от меня! Слезь! – Илай пытается скинуть с себя чужое тело, но Сухена теперь не оторвать, он будет держаться за Илая так крепко, как не держался ни за кого никогда в жизни.
- Я люблю тебя…
- Убирайся!
- Люблю…
Илай пытается стряхнуть Сухена с кровати, но Сухен, падая, тащит его вслед за собой – и они с мягким стуком тел падают на пол. Сухен соображает быстрее и снова оказывается сверху, затыкая поток ругательств Илая поцелуем. Илай просто не может снять его с себя, потому что Сухен обвился вокруг его тела, смертельно опутался кругом, Сухен не дает дышать, держит руки…
Когда Илай переворачивает их и освобождает руки, Сухен вспоминает ту драку в столовой, и уже готовится получить по лицу, но Илай… вместо того, чтобы ударить его, целует. И Сухену начинает казаться, что внутри него рвутся измученные струны, языческие барабаны выплетают вязь, разрастается странная завораживающая музыка, оживают тихие и могущественные слова старого заклинания, и кровь вспоминает этот древний шепот, закипая. Он закрывает глаза и чувствует Илая… всем своим телом.
Их рожденный в злобе поцелуй не теряет своей ярости, но больше не вредит. Он стекает с губ, расползается на шею, как проклятье, как языческий грех. Они так долго сопротивлялись тому, что не должно было случиться, и сейчас, когда запрещенное рождается прямо перед ними из молочных миражей, оживленных порочным, колдовским шепотом, они готовы – принять это до конца.
Сухен задирает майку Илая до самых лопаток, неосторожно касаясь нежной кожи согретыми отчаянием ладонями, а потом и вовсе стягивает ее с рук, выбрасывая.
- Золотистый… ты весь золотистый…
- А ты как шоколад, - влажным следом языка на шее вместо доказательства.
Илай сдергивает рубашку с плеч Сухена, с нетерпением одержимого сдирает ткань с рук, не позволяя Сухену отстраниться и разорвать поцелуй. Он захватывает его губы, на мучительно долгие промежутки лишая дыхания… Осознание того, что этим телом пользовался кто-то другой, делает его в тысячи раз ценнее, чем оно было вчера. Бережливая доверенная привязанность, которую он испытывал к Сухену, сменилась на что-то не связанное с тонким невинным миром юношеской зависисмости. Струны перестали звучать нежно, боясь напугать. Вместо трогательного чистого звука появилась обжигающая страсть.
Когда Илай расстегивает его брюки и касается через ткань, звук в голове Сухена срывается в тонкую скрипящую линию, словно контакты замкнулись, и остался только этот шум. Илай сжимает пальцы, Сухен хрипло выдыхает, и линия начинает выть обезумевшей струной скрипки.
- Нет, нет, подожди… - Сухен торопливо отстраняет руки Илая от себя.
- Что? – резко спрашивает Илай и снова мучает его прикосновениями. – Разве не этого ты вчера хотел?
- Илай, нет, подожди…
- Разве не ради этого ты решил меня предать?
Сухен прогибается в спине от этой безжалостной струны, и его голос становится умоляющим:
- Илай, не надо…
- Почему?
- Ты не понимаешь, Илай, пожалуйста, - Сухен тянет Илая на себя, прижимая к груди. – Я не сказал тебе, что кроме того, что я хочу тебя, я просто не могу этого представить…
Илай позволяет удерживать себя и шептать в ухо, потому что этот Сухен кажется ему слишком незнакомым. Илай чувствует его пальцы в своих волосах и тихий, похожий на шепот голос:
- Делать это с девушкой совсем не то, что с тобой. Ты не понимаешь, чего ты от меня хочешь. Это все… слишком неправильно. Я не могу даже подумать о том, что окажусь перед тобой без одежды. Во мне два противоположных желания… и они разрывают меня.
Илай думает, что Сухен ошибается, когда говорит, что он не понимает. Он понимает слишком хорошо.
- И что теперь будем делать? – спрашивает Илай, уткнувшись лицом в грудь Сухена.
- Я не знаю, - Сухен перебирает светлые пряди. – Ждать, когда все закончится…

Проходит несколько дней, и Илай с удивлением думает, что о его наказании забыли. Но когда Кисоп появляется в кабинете с очень мрачным выражением и говорит:
- А наши дела не так хороши, как могло бы показаться, - тревожное предчувствие впивается иглой в сердце.
Кисоп залезает на подоконник и закуривает:
- И черт вас дернул устроить этот цирк с ночными побегами.
- Что случилось? – спрашивает Сонхен.
- Я разговаривал с отцом… В ту ночь, когда тебя не было, - он кивает Сухену, - в одном из этих богатых домов по соседству изнасиловали девушку, служанку. Она не видела, кто это сделал, ей набросили что-то на лицо… Но она оторвала пуговицу с одежды насильника, и, представьте себе, пуговица эта оказалась с эмблемой нашей школы…
- Значит, кто-то из наших? – спрашивает Джесоп.
Кисоп кивает:
- Все знают, что за порядки в нашей школе. И ты Илай, на глазах у всех признался в том, что тебя в ту ночь не было.
- Но это же бред! – говорит Сонхен. – Это не доказывает, что он виноват.
- Нет, - задумчиво произносит Кисоп. – Но когда полиция заявится сюда с расследованием, которое совершенно не нужно администрации школы, отдать им Илая будет очень умным решением.
- Но никаких доказательств нет! – Джесопу все это кажется какой-то уродливой шуткой.
- А их и не нужно. Илай не мы с тобой, его не спасет его имя и деньги. Илая просто удобно отдать в жертву.
- Надо же, - то, что говорит Кисоп, до Илая доходит очень медленно. И как-то неизбежно.
- Но это же даже не он… - отчаяние накатывает и на Сухена, и он даже поднимается: – Я скажу, что это сделал я. Он вообще ни при чем.
- Сядь, - спокойно говорит Илай.
Легкая улыбка появляется на губах Кисопа:
- А Илай позволит тебе это сделать?.. – он наклоняет голову и смотрит сбоку. - И потом, он признался перед всей школой. И директор не стал спорить, что это именно его не было. Как он вас перепутал, не понимаю…
- Какого черта он вообще устроил эту проверку? – Джесоп поднялся от раздражения. – Никогда ничего подобного не было.
- Угу… - задумчиво кивает Кисоп. – А самое странное во всем этом… Помнишь, Джесс, лет пять назад такое уже было?
Глаза Джесопа расширяются от удивления, когда он вспоминает:
- Тогда тоже обвинили какого-то старшеклассника.
- Да. Парня забрали, а оно вот снова повторилось… Думаешь, случайность?
- Хочешь сказать, он тоже был не виноват?
- Откуда я знаю… - Кисоп вздыхает, - но у нас теперь большие неприятности.
- А я вот все думаю, - подает голос Донхо, - почему под подозрением только ученики? На официальной форме учителей такие же пуговицы, как у нас. Просто они редко ее надевают…
Кисоп пару секунд смотрит на него удивленно.
- А ведь ты прав…

Илаю не шесть лет, он знает, что его короткая осень скоро закончится – она просто вытекает из кончиков пальцев странными поврежденными звуками. Они с Сухеном целуются почти все время, что остаются наедине, и он только один раз позволяет себе спросить:
- Когда ты вернулся тогда… вся твоя одежда была рваная.
- Я сорвался, когда перелазил через ограду… подожди, ты думаешь, что это я?
- Я не думаю, я просто хочу услышать.
- Это не я, Илай…
- Хорошо, - Илаю этого достаточно. Он прижимает Сухена к себе и пытается заснуть.
А Сухену очень хочется кричать… Или петь. Так громко, чтоб было слышно до крови, до боли.

- Я не думаю, что этот парень виноват, - говорит пастор. – Я уверен, что полиции нужно провести тщательное расследование.
- Никаких расследований в стенах этой школы не будет, - обрывает директор. – Он сам сказал, что его не было в школе ночью.
- Да, но…
- Никаких «но». Полиция будет сегодня.
Илая забирают прямо во время урока, и Сухен долго смотрит в окно, пытаясь удержать слезы.

Утром Джесоп находит просунутый под дверь лист бумаги:
«Джесс, вы как-то пошутили, что я должен написать песню… Теперь кажется, что это было так давно.

Из-за тебя мой голос звучит
Так громко, как никогда раньше.
Я потерял тебя
Во вкусе прошлого лета
И теперь все ищу его
Зову хриплым от ветра голосом
Дождь не заканчивается, плачет
Слезами по босым ступням
А я вижу черное небо
С которого падают
Теперь уже не наши звезды
И мы слишком взрослые для них
Но я обещаю, что найду тебя
И мы будем вместе
Там, где никто не осудит

Это глупые слова, я знаю. Но они правильные.
Мы снова будем вместе, Джесс».

Сухен проходит по коридору и видит стоящего у стенда спиной к нему высокого парня с чемоданом. На мгновение ему кажется, что это Илай… Но у этого не светлые волосы, а Илая здесь нет… Сухен подходит к нему и задает всего один вопрос, почему-то больше всего интересующий его:
- Как тебя зовут?
Парень удивленно смотрит на него и отвечает:
- Хун. Я… новенький, буду здесь учиться.
Сухен еще раз смотрит на него долгим взглядом, изучая его лицо. Он совсем не похож на Илая, разве что что-то мягкое есть в выражении его лица...
- Тогда удачи тебе… Хун.
Сухен закрывает за собой входную дверь, выходя на крыльцо.
Он не думал, что их маленькая короткая осень будет звучать подернутыми страданием струнами скрипки. После всех этих задорных гитар, в девятнадцать лет…
Но с этим уже ничего не поделать.