Dark flame

Джесоп входит в кабинет с траурным выражением лица:
- Господа! Вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие!
- Ну? – хмыкает Киссоп.
- Наши актеришки, наш милый драмкружок запланировал постановку для родителей и спонсоров школы, и директор заявил, что мы должны взять на себя музыкальное сопровождение, - Джесоп фыркал через слово и, говоря это, отобрал у Илая палочки и принялся тыкать ими в стену.
- Ну в чем проблема-то? – не понял Кисоп. – Донхо натренькает им романсов на своем рояльчике, все в ажуре. Да, мелкий?
Донхо испуганно подскакивает: он так и не научился нормально реагировать на Кисопа. Кисоп об этом прекрасно осведомлен… и нет, играться с мелким ему не надоедает. Поэтому сейчас он угрожающе надвигается на Донхо, а потом гаркает:
- Дай пять, мелкий!
Донхо робко хлопает по протянутой ладони, и Кисоп довольно ухмыляется:
- А теперь лежать-бояться… Да чу ты, ладно, я шучу…
- Ты меня не понял, - Джесоп оставляет вмятину в стене. – Мы ВСЕ должны там засветиться, и если Донхо умеет «тренькать романсы», то ты и я без гитары бесполезны.
- Ну так я-то тут при чем?
- При том, что администрация школы из кожи вон вылезет, чтобы показать ТВОИМ родителям, как классно ТЕБЯ тут воспитывают.
- Да мне похрен как-то на них…
- Ты идиот, что ли? Я тебе сказал, что он мне сказал: ты появишься в этой постановке и покажешь, как у тебя все суперски и здорово. Я ему пробовал объяснить, что мы с нашим стилем в этой пьеске бесполезны, но он сказал, что музыка – вещь универсальная, и если наша музыка не такая гибкая, как у всех, мы можем отправляться в бассейн… к этому педофилу…
- То есть или соглашаемся, или валим отсюда?
- Я смотрю, до тебя дошло наконец-то, - съязвил Джесоп. – Придурок старый…
- М-да…
- А я не буду играть этот бред! Пусть подавится! – Джесоп расходился все сильнее. – Лучше в бассейн, к педофилу, чем… изображать пай-мальчика перед отцом.
- Дже… - Донхо поднялся было, чтобы попытаться успокоить Джесопа, но Кисоп дернул его обратно:
- Тш-ш-ш, - приложил палец к губам. – Не мешай человеку рЭволюционировать.
- А я ведь просил! Как будто я не заслужил, выполняя все его поручения… Эта… комедия! – Джесоп был очень терпеливым человеком. И как у всех терпеливых людей, если их терпением злоупотребляли, в системе назревал конкретный бунт.
- Я же говорил, - Кисоп толкает Донхо в бок, - революция в Гондурасе.
- Он думает, нас легко заставить. Он думает, у нас не хватит смелости плюнуть… на всех этих родителей богатых деток. Он думает, я так боюсь своего отца… - Джесоп выбрасывает палочки, и они со стуком падают на пол. – В общем, я решил. Я буду играть то, что захочу. И никакое наказание меня не пугает настолько, чтобы я прогнулся под него. Пусть хоть выгоняют…
Джесоп оглядывает притихших одноклассников. И только Кисоп соображает быстрее всех:
- Чувак, мы с тобой! Это ре-ре-революция-я-я… - Кисоп отбивает ладонями по скамейке бодрый мотивчик. – Е-е-е… Свобода! Равенство! Братство! Я пошел собирать бомбу… и листовки еще надо напечатать…
Джесоп улыбается – в Кисопе он не сомневался, у придурка мозгов совсем нет. Поэтому он вопросительно смотрит на остальных: Илай с Сухеном кивают, Сонхен подходит и кладет руку ему на плечо.
- Донхо?
- Я тебя не брошу. Ты сам сказал тогда, помнишь, «раз он с нами, то он с нами».
Джесоп прячет улыбку. Может, собрать группу и не получилось, зато команда вышла неплохая.

Недели через две после того памятного Дня Неповиновения Имени Великого Бунтаря Джесопа (по словам Кисопа) Донхо потерял книгу. Он помнил, что читал ее на крыше, и поэтому решил для начала поискать там. Он стал немного растерянным – они действительно много репетировали, много смотрели на репетиции студентов-актеров и потихоньку подбирали звук. По большей части играть доставалось именно Донхо, иногда подключался Джесоп – это была одна из классических пьес о войне… и любви. Поэтому Донхо долго сидел над нотными листами, выучивая то нежные композиции, то тревожные и волнующие, помогая Джесопу подстраивать гитару под звучание рояля. Ему это нравилось…
Когда Донхо толкнул дверь, он услышал голоса и поначалу даже обрадовался – на крыше за стеной каменной коробки вентиляции прятались Кисоп и Джесоп, а Донхо как раз хотел последнего поблагодарить – утром он нашел на кровати коробку с любимыми леденцами, а кроме Джесопа думать было не на кого… Но, прислушавшись, Донхо остановился.
- Ну гей я, просто гей, понимаешь. Что мне теперь с этим делать? – сказал Кисоп.
- Не знаю… - Джесоп замялся, - может, тебе просто это кажется. Ты же в этом смысле на меня внимания не обращал?
Кисоп рассмеялся, но как-то невесело.
- По-твоему, нормальный мужик должен на всех девок по умолчанию реагировать?
- Нет, - усмехнулся Джесоп.
- Ну вот… и чтобы мне три года это «казалось» - немного странновато, да?
- Послушай… - Джесоп вздыхает. – Ну просто не обращай внимания, вам год остался вместе учиться.
- Внимания не обращать? – как-то резко переспрашивает Кисоп. – Да он же будто издевается… Ходит все время, подкалывает, раздевается при мне…
Джесоп вздыхает еще раз.
- Это просто твое воображение. Пока ты ничего не делаешь, ничего и нет. Держись от него подальше.
- Подальше? Ты будто не понимаешь, как это? – язвительно спрашивает Кисоп.
- Я-то при чем?
- Вот теперь не гони, хорошо? – голос Кисопа стал раздраженным. – Не говори, что не мечтал растянуть нашего малыша звездой по кровати…
- Перестань… - устало закрывает глаза Джесоп.
- Думал об этом? Ведь думал же? – Кисоп настаивает с каким-то упрямым упорством, будто ему легче станет, если Джесоп признается.
- Ну думал… - нехотя признается Джесоп.
Донхо не слушает дальше. Он и так услышал лишнего.
После этого подслушанного разговора Донхо не может смотреть на Джесопа как раньше. Что-то неуловимо ломается в его отношении к старшему, рвется насовсем, и он при любой возможности избегает Джесопа… Потому что это слишком… неприятно. Неприятно смотреть на кого-то и думать, что может быть этот кто-то сейчас представляет тебя голым. Джесоп быстро улавливает, что что-то не так, и ловит его в коридоре:
- Ты теперь бегаешь от меня?
- Нет, - Донхо заставляет себя посмотреть на Джесопа. – Просто не хочу…
Джесоп видит в поднятых на него глазах не медовое тепло, как раньше, а темную воронку смерча, угрожающую именно ему: уходи, уходи, мне неприятно…
Джесоп с отчаянием выпускает руку Донхо:
- Слышал? Все слышал, да? - резко спрашивает он.
И Донхо роняет:
- Да, - а потом быстро уходит, оставляя его одного.

- Что делаешь? – Илай с улыбкой наклоняется над Сухеном, который карябает что-то в блокноте под ночником: неужели Сухен надумал учиться? Вот это новости.
- Эм… ничего, - быстро отвечает Сухен и захлапывает блокнот.
- Ну дай посмотреть, - Илай пытается сделать умилительное личико, и Сухен фыркает.
- Не покажу. Сами просили текст написать, - категорично заявляет Сухен.
- Ух ты, мне же теперь еще интереснее. Ну дай… - Илай тянет блокнот на себя.
- Отстань! У меня не получается ничего, - Сухен с тем же упорством защищает собственность.
- Не правда, я видел, там до черта страниц исписано, - спорит Илай.
- Мало ли о чем я там пишу, - не соглашается Сухен, - может, я дневник веду.
- И о чем же ты в нем пишешь? – Илай уже открыто смеется: своими перетягиваниями они скоро порвут бедный блокнот.
- О том, какой у меня сосед придурок?
- Ах так…
Илай толкает не ожидающего подвоха Сухена на кровать, садится на его ноги, не давая освободиться, и прижимает руки, вцепившиеся в блокнот, к подушке. Блокнот становится легкой победой.
- Не читай… пожалуйста, - просто просит Сухен, когда Илай собирается его открыть.
Если бы Сухен продолжал дурачиться и вырываться, Илай бы обязательно заглянул в записи Сухена, а так… он просто бросил блокнот на тумбочку у кровати, не отпуская чужих рук, все еще прижатых к кровати.
- Там все слова… неправильные. Не знаю, как сказать, но я так чувствую, - объясняет Сухен.
Илай смотрит сверху вниз на большие, бархатно-черные в полумраке глаза Сухена, и некоторая двусмысленность их позы начинает доходить до него. Чувствовать чужое тело, зажатое твоими бедрами – вообще вряд ли правильно в единственном доступном смысле этого слова. Илай отпускает Сухена.
- Нормально. Когда-нибудь найдешь правильные слова, - рассеянно отвечает он просто потому, что чувствует необходимость ответить.
- Ага, как же, - хмыкает Сухен.
А Илай вытягивается на кровати. Сухен… Он просто не может себе представить этого, все в нем протестует. Сухен же… парень. С ним можно поговорить о футболе, машинах… да хоть о бицепсах на руках, но не думать о том, что он хотел бы прижать его к кровати сильнее. Но он ведь и не хотел. Ему нравится… ему неправильно нравится обнимать Сухена, но это что-то другое, не связанное с сексом. Когда он прижимает Сухена к себе, он держит его за спину, а вообразить, что он мог бы не просто держать, а гладить его, по груди, по бедрам – он просто не может.
Илай засыпает со странными мыслями, которые не хочется думать.

Сонхен просыпается оттого, что кто-то гладит его по волосам. Он включает ночник и неловко переворачивается под одеялом: у его кровати на коленях стоит Кисоп и смотрит на него каким-то тоскливым взглядом.
- Сонхен…
Кисоп сегодня опять побил собственные рекорды странности. Когда математик на уроке спросил у него про домашнее задание, Кисоп поднялся и вдруг начал говорить стихами. Сонхен не сразу разобрал, что это был сонет Шекспира:
Ее глаза на звезды не похожи
Нельзя уста кораллами назвать…
Кисоп запнулся на половине, а потом собрал учебники и вышел – и Сонхен не видел его весь день.
- Сонхен, - повторяет Кисоп, а в глазах его такая черная ночь, что Сонхену становится не по себе. Что-то тревожное снова колет его в сердце, и он обеспокоенно спрашивает:
- Опять твои таблетки?
Но Кисоп только отрицательно мотает головой.
Сонхен вздыхает и откидывает одеяло:
- Иди сюда, чудовище ты мое.
Кисоп торопливо забирается на кровать и обнимает Сонхена так крепко, что ему становится нечем дышать. Сонхен кое-как находит немного пространства, чтобы расправить легкие, и обнимает в ответ. Он хорошо знает, что язвительный Кисоп, вечно похожий на шута, иногда становится ребенком, которого необходимо приласкать, позволить поспать с родителями, чтобы он не чувствовал себя одиноким. А родители Кисопа всегда были для него лишь словом… Поэтому Сонхен иногда позволял себе быть для него всем, обнимать, утешать, напоминать, что он тоже кому-то важен. Иногда Сонхен просто молча ласков с ним…
Но сегодня он почему-то чувствует, что Кисоп не может расслабиться и просто заснуть, как всегда. Сонхен приподнимается и заглядывает в чужие глаза:
- Что?
Кисоп сжимает губы и сдавленно говорит:
- Ногу убери… оттуда…
До Сонхена не сразу доходит, о чем он. Он смотрит на их переплетенные ноги - а потом пугливо отскакивает, прижимаясь спиной к стене.
- Что ты шарахаешься? – с какой-то злостью спрашивает Кисоп. – У меня нормальное тело. И нормальные реакции.
Кисоп поднимается, отходит к своей кровати и стаскивает с себя рубашку, не расстегивая. Сонхен следит за ним с непонятным чувством: неужели Кисоп так реагирует на него? На него? Сам он ни о чем таком никогда даже не думал… Или это все, все, что говорил Кисоп, как странно себя вел – именно поэтому? Сонхен думает, что должен выяснить.
- Кисоп, - он касается голой спины, намереваясь развернуть его к себе.
И Кисоп действительно разворачивается – резко, с ненавистью во взгляде. Он с секунду смотрит на потерянного Сонхена – а потом хватает его за руку, рывком тянет на себя и коротко прижимается губами к его губам.
- Давай, презирай меня теперь, - с насмешкой говорит он, отталкивая Сонхена от себя. – Ты же меня теперь возненавидишь.
Беда Сонхена в том, что он не будет ненавидеть Кисопа, что бы он ни сделал.
- Я не ненавижу тебя, - Сонхен качает головой и делает шаг вперед.
- Что? – такое снилось Кисопу только в снах, но Сонхен – здесь, всего в шаге от него.
Кисоп притягивает его к себе и целует. В этом поцелуе – все три года его ожидания, но даже в своих снах он никогда не представлял, насколько нежными будут губы Сонхена. В этом отчаянном поцелуе – все три года.
Сонхен, открывая губы, против воли начинает понимать, что чувствовал Кисоп все это время. Его движения настолько эмоциональны и несдержанны, что он начинает сомневаться, знал ли он когда-то настоящего Кисопа. И Сонхен уступает, сдается его напору.
Руки Кисопа пробираются под его пижамную рубашку, заходятся сумасшедшими поглаживаниями на спине, а в поцелуе появляется страсть. Сонхен думает, что это все слишком быстро, когда Кисоп задирает его рубашку до самых лопаток. Кисоп чувствует, когда Сонхен начинает сопротивляться, но отпустить его сейчас у него нет сил, и он просто ломает его попытку отстраниться, зажимая в руках, притискивая к себе ближе. Рубашка все-таки слетает с Сонхена, сдернутая с локтей Кисопом, и они оба падают на кровать.
Сонхен никогда не думал, что его тело может так реагировать – на поцелуи в шею, от которых хочется кричать, в грудь, в соски. Не думал, что будет приподниматься над кроватью, пропуская чужие руки на спину, под поясницу, что будет хвататься за плечи Кисопа и целоваться, как безумный, забыв обо всем. Чуткие прикосновения и горячие поцелуи Кисопа сносят его мягкой темной волной за границу правильного и допустимого.
Влажные тающие дорожки, оставленные языком на шее…
Горячее дыхание и нежные поцелуи.
Вес чужого тела.
Кисоп зацеловывает его до состояния расплавленных мозгов, а потом сдергивает с него пижамные штаны и берет в рот. Сонхен цепляется пальцами за одеяло, сжимает кулаки, чтобы не схватиться за волосы Кисопа, глянцевым шелком рассыпанные по его животу, и забывает легкими кислород – остается только влажный рот и равномерное движение в нем.
Кисоп проглатывает все, а потом целует снова – и Сонхен чувствует свой собственный вкус, набирающийся с чужого языка, заполняющий рот, сводящий с ума кричащими невозможно, неправильно…
Так сладко…
И Сонхен обвивает руками плечи Кисопа, сильнее притягивая к себе, целует еще откровеннее заходящимися от желания губами и остервенелым от нежности языком рисуя внутри чужого рта белые цветы благодарности.
Сонхен понимает, что с этого момента ничего уже не будет так, как раньше.