Глава 1

Аннотация

Она – мать-одиночка, всей душой любящая своего единственного сына. Ему нужна пересадка сердца, а ей – деньги на эту операцию. Её зовут Белла. Белла Мейсен.

Он – аноним. Будто бы и не существующий человек. О нём не пишут газеты, его не показывают в новостях. Но у него есть деньги в таком количестве, что можно лишь мечтать.

Он делает ей предложение, от которого она, в силу сложившихся обстоятельств, не может отказаться. Только вот, что принесёт им эта сделка? Поможет ли операция её сыну? Узнает ли Она когда-нибудь, кто Он такой?

Пролог

Я стою на пожелтевшей траве. Осень. Дождь. Вокруг никого. В смысле, никого живого. Мёртвых хоть отбавляй, я ведь на кладбище…

Я прихожу сюда уже третий год подряд. Каждый октябрь, пятого числа. В Его день рождения. Он часто любил повторять по утрам, когда я будила его, принося завтрак в постель, что я лучшая женщина на свете, какой больше нигде нет. У нас сложилась определённая традиция празднования этого дня: мы просыпались, завтракали и отправлялись в лес. Наш лес. На особую поляну, где и происходило чудо нашей любви. Мы оставались ночевать в лесу, веселясь и играя, словно дети, и возвращались домой только на рассвете. Это не изменилось и с течением времени, когда мы стали старше, а наши дети выросли …

Сегодня пятое октября, день Его рождения. Я снова тут. Стою, как-то глупо улыбаясь, теребя в руках одинокую красную розочку: красивую, изящную, живую и дорогую сердцу. ОН дарил мне их каждый день. Смотрю то на неё, то на мраморный серый камень. На нём чёрным шрифтом выведено недлинное послание:

«Эдвард Энтони Каллен. Помним, любим, скорбим. Жена Белла, сын Энтони, дочери Ренесми и Карли».

Почему-то от надписи на глаза наворачиваются слёзы. Быстро стираю их носовым платком, припасённым как раз на этот случай. Я пообещала Ему ещё тогда, за день до смерти, что не буду проливать слёзы на его могиле. Он говорил, что ему больно видеть, как я плачу. И я не буду. Я всегда останусь для него весёлой и жизнерадостной.

Кладу розочку на могильную плиту и прикасаюсь к камню руками, нащупывая пальцами углубления в надписи его имени. В голове тут же вспыхивают тысячи воспоминаний, от которых на губах снова появляется улыбка.

– С днём рождения, любимый, – нежно шепчу, поглаживая надпись. Затем перевожу взгляд вверх, на небо. И как всегда вижу перед глазами его насмешливый малахитовый взгляд, светящийся счастьем и участием. А ещё любовью. Любовью ко мне. До конца.

Говорят, что никто не в силах прожить жизнь с любимым человеком целиком и полностью. Якобы, любовь как у Ромео и Джульетты не более чем вымысел. Они ошибаются. Им ещё просто не повезло. Я-то знаю, что значит «невезение». Он часто смеялся над моей парадоксальной невезучестью. Говорил, что я сплошное недоразумение, но говорил так нежно и любяще, что это звучало, словно музыка и совсем не обижало меня. Я прекрасно знала, что он готов был отдать для меня и наших детей всё что угодно. Деньги, мир, жизнь. Только бы мы были счастливы.

Со временем, когда прошла самая тяжелая пора – год с Его смерти – я, кажется, поняла, почему Бог забрал его раньше, чем меня. Или же не забрал меня вместе с ним… Господь хотел, чтобы я переосмыслила и поняла всё, что этот человек, самый любимый мужчина, сделал для меня…

И я помню. Абсолютно всё.

Помню, как он стал для меня опорой, буквально собрал меня по кусочкам.

Помню, как помогал мне с сыном, как стал донором, чтобы подарить ему вторую жизнь.

Это Его и убило. Через двадцать лет он заболел. Сильно и тяжело.

Сейчас я думаю, что Творец поступил мудро. Ему нельзя было позволять так мучатся, ему было слишком больно, слишком тяжело. Он должен жить там, где нет ни боли, ни страданий. Он заслужил такую жизнь. Утешает мысль, что когда-нибудь я буду рядом с ним. Обязательно.

Сейчас Эдвард в раю, а я, стоя здесь, смотрю в небо и молюсь за него и за наших детей. Молюсь, одновременно улыбаясь и смахивая слёзы. Мне легко и тяжело, мне грустно и весело, мне хорошо и ужасно плохо…

Эта история моей любви. Нашей любви. Любви, длинною в жизнь. Сегодня, в этот день, когда прошло уже три года, я понимаю, что готова рассказать о ней. Готова рассказать о нашей жизни, о нашей встрече, нашей страсти, наших мечтах – сбывшихся и нет.

Книга, которая написана нашей дочерью с моих слов, будет опубликована послезавтра.

Книга, рассказывающая всё обо мне и Эдварде Каллене.

Вы первые, кому посчастливилось её прочесть. Надеюсь, она научит вас самому главному: тому, что дается каждому, но не каждым ценится – любить. Любить безвозмездно, абсолютно, неисправимо и вечно. Любить так, как не любил ещё никто. Любить так, как пророчат небеса…

Глава 1

Апрель. 2012 год.

– «… маленькая Красная Шапочка зажила счастливо вместе с бабушкой, а большой Серый Волк был унесён охотниками в их домик». – Вздохнув, я закрываю книжку, с трудом выдавливая улыбку. Стоит заметить, что это довольно трудно, когда умоляющие, слезящиеся детские глазки смотрят на тебя, прося лишь об одном – не уходить.

– Мамочка, – я словно впервые слышу этот чудный голосок. Голосок моего сына, моего ребёнка. Моего львёнка, моего солнышка. – Мамочка, побудь со мной ещё чуть-чуть, пожалуйста!

– Малыш, ты же знаешь, что нельзя, – грустно покачивая головой, в который раз повторяю эти слова, режущиеся сердце на мелкие кусочки. – Я приду завтра, милый, обязательно!

Он молчит. Лишь смотрит на меня. В детских глазах слёзы и укор. Укор, адресованный мне. Скрытая обида.

– Я люблю тебя, – шепчу, наклоняясь к его лобику и убирая непослушные белокурые пряди, целую нежную кожу. – Спокойной ночи, Тони.

– Спокойной ночи, мама, – погодя пару секунд, говорит он, вздыхая и сжимая мою ладонь в обеих своих.

Он ещё такой маленький, слишком маленький для всего того, что с ним происходит. Это невыносимо видеть, как он страдает. Если бы я могла вечно быть рядом с ним, я бы не отрываясь, не смыкая глаз, смотрела на это чудесное детское личико. Бледное, но такое красивое, что, кажется, сами ангелы сотворили это чудо для меня. Сотворили для меня моего малыша, моего Энтони.

Ненавидя себя за то что делаю, медленно выпутываю свои пальцы из его ладошек, и несильно сжав их напоследок, поднимаюсь, следуя к выходу из больничной палаты. Нужно продержаться совсем немного, буквально пару секунд. Уже стоя у белой двери, осторожно, боязливо оглядываюсь, и неуверенно улыбаюсь, стараясь передать в улыбке всё то ободрение, которое хочется внушить ребёнку. Он выдавливает в ответ вымученную улыбку, но я вижу, что слёзы вот-вот покатятся из-под длинных светлых ресниц.

– До завтра, малыш, – тихо говорю и открываю дверь, выходя в коридор. Едва дверь за мной закрывается, как колени начинают дрожать, а голос предательски хрипеть в преддверии рыданий. И так каждый раз. Вот уже как полгода я живу в таком ритме, в таком графике, давясь суровой действительностью и сгибаясь под её гнётом вместе с Тони.

Будто бы и не было тех счастливых дней, когда я наслаждалась жизнью рядом с сыном, даже не подозревая, какой жестокий удар обрушит на нас судьба.

Я – уроженка тихого Калифорнийского городка. Родилась на ферме моего отца, Фила. Мать скончалась при родах – я её никогда не видела. Меня воспитал отец. Воспитал, с присущей ему верой в лучшее и силой перед трудностями. Наверное, именно его уроки жизни, полученные в детстве, сейчас заставляют меня жить и бороться.

Каждый день, когда я, приходя из школы, жаловалась на плохих друзей, учителей, оценки или вовсе каких-нибудь грызунов, он любил повторять фразу, глубоко проникшую в моё сознание вместе с историей, откуда она была взята: «Вспомни про лягушонка, и не переставай бороться. А то утонешь».

История была такая:

Жили-были два лягушонка. И вот однажды ночью вышли они погулять. Шли себе по дорожке и вдруг видят – стоит дом. А около дома погреб, откуда разносятся удивительные для лягушат запахи плесени, сырости, мха и грибов. Вот забрались они в погреб и стали там прыгать. Прыгали, прыгали да свалились в горшок со сливками.

И стали тонуть.

А тонуть им, конечно, не хочется. Начали они тогда барахтаться и плавать. Но горшок был настолько узкий и с такими скользкими стенками, что выбраться из него было невозможно. Первый лягушонок побарахтался немного и сдался. Так и утонул, бедняга. А второй лягушонок был не такой! Не хотелось ему умирать раньше времени. Стал он барахтаться изо всех своих лягушачьих сил. Уж вот и сознание стал терять, и захлебнулся, и ко дну его тянет, а он всё равно лапками дрыгает и думает: «Нет, не сдамся! Я ещё жив, а значит, надо бороться!» И вдруг – что такое? Нащупал лягушонок под ногами что-то твёрдое, что-то такое крепкое и надёжное, вроде земли. Обрадовался наш лягушонок, оттолкнулся лапками от комочка масла, которое взбил своими лапками, и выпрыгнул из горшка. Перевёл дух лягушонок и поскакал обратно домой.

История, рассказанная отцом, действительно научила меня одному из самых важных качеств – борьбе. Борьбе с трудностями, условностями и запретами. Каждый запрет чем-то обоснован, но и любой запрет имеет исключения. Главное – уметь отличать один запрет, от другого. И помнить, что в этом мире ничего «невозможного» нет.

С этой твёрдой уверенность я и держалась. Ночью работала, а днём сидела с ребёнком. Все медсёстры клиники уже знали меня, и сочувствующе смотря, лучше приглядывали за Энтони в моё отсутствие.

Я прекрасно помню тот день – год назад – когда врачи поставили ему неутешительный диагноз – порок сердца. Я тогда подумала, что сплю или ослышалась. Мне казалось, что ничего подобного быть не может, и это просто ошибка. Но как оказалось, никакой ошибки не было. Лишь суровая правда.

Сейчас Энтони Мейсену четыре года. Он находится на интенсивном лечении перед операцией, которую мне обещали в июле.

Обещать-то обещали, но никто за «спасибо» ничего не сделает. Я борюсь из последних сил. Бьюсь, словно рыба, но толком ничего не выходит. Нет, я, конечно, зарабатываю кое-какие деньги, которыми гашу многочисленные кредиты и оплачиваю лечение, но этих денег не хватает. Лекарства дорожают, а моя надобность на многих фирмах снижается. Я слишком молода – вот какое оправдание перед отказом мне предъявляются прямо в лицо.

Двадцать три года. Да, мне не сорок, и даже не пятьдесят, но мне нужны деньги. Не для себя, для ребёнка.

Впрочем, объяснять это работодателю бесполезно. Я даже не пробовала – не поможет. Жалость к таким как я в американском общества испарилась с десяток, а то и больше, лет назад. Все твердят одно: «Не можешь прокормить, нечего было рожать! Куда смотрела? Вот теперь сиди и нянчись с ребёнком. А если не можешь, отдавай на усыновление»

Но я ведь могу! Я могу и прокормить его, и одеть. Я готова сделать всё что угодно, стать тем, кто ему нужен. И мамой, и сестрой, и подругой. Я готова на всё ради него. Но здоровье я не могу приобрести ему, словно игрушку в магазине.

Раньше я мало думала о смерти, мало думала о том, что может произойти, когда человек умрёт. Наивно считала, что со мной и с тем, кого я люблю такого не случится, и всё это просто выдумки. Будто бы умереть по-настоящему нельзя. Будто бы человек сразу перерождается. Вселяется в другое тело. Умирает тело, а душа жива. Будто бы в смерти нет ничего страшного…

Прав был мой отец, который на эти мои фразы отвечал: «Ну-ну, Беллз, не говори ерунды. Появятся дети, вот тогда ты узнаешь, что значит жизнь и как она прекрасна и как ужасна смерть».

Сейчас, в эти дни, я всё чаще думаю об отце, покинувшем меня за два года до рождения Энтони. В тусклый декабрьский вечер его сбила машина около магазина со сладостями. В тот день, когда он покупал цветы на могилу матери.

Сколько же я тогда пролила слёз, сколько убивалась….

Но время шло, и я поняла, что нужно жить дальше. Я нашла работу, закончила школу, а потом… потом я влюбилась.

Кратковременный роман закончился нежданной беременностью. Я позвонила своему горе-любовнику и сообщила, что жду ребёнка. Он как-то неоднозначно ответил мне по телефону, а на следующий день примчался, дрожащими руками всовывая мне в ладонь скомканные двадцатки и мямля:

– Это на аборт. Сдачу оставь себе.

Помню, я тогда расплакалась, высказала ему всё, что думаю и, кинув деньги в окно, приказала ему убираться прочь. Я никогда не отказалась бы от ребёнка. И пусть неудачные роды моей матери пугали меня сначала, потом, спустя пару месяцев, когда малыш начал шевелиться, я ощутила какое это чудо. Чудо прямо под сердцем. И перестала бояться.

И всё же, я перестраховалась. Взяла все свои скудные сбережения и документы, и на пятом месяце отправилась в банк, оформлять вклад. Меня приняли, всё объяснили и оформили. Так, я обеспечила ребёнку будущее.

Но этого было недостаточно. Работники банка не взяли бы моего малыша к себе, если бы я скончалась. Поэтому я поговорила с милой женщиной средних лет по имени Жизель, обещающей мне, в случае моей кончины, найти ребёнку семью. Она долго убеждала меня, что всё будет хорошо, но, в конце концов, согласилась. Скорее для моего спокойствия, чем от собственной веры.

Впоследствии, уже в роддоме, я узнала, что всё прошло хорошо, и что я родила мальчика. Имя для сына я нашла, заглянув в его маленькие голубые глазки. Я поняла, что это Энтони. Никто иной, только он. Не знаю, было ли это послание свыше, или просто какая-то случайность, но именно так мой ребёнок обрёл имя.

- Белла, вам уже пора? – сочувствующий голос над ухом выдергивает меня из воспоминаний, и я поднимаю голову, смотря на пришедшего. Это доктор. Его зовут Джеймс Маслоу. Он занимается лечением моего сына, ведёт его медицинскую карту.

– Что-то случилось?

– Уделите мне минуточку, если вас это не затруднит, - мягко улыбаясь, Джеймс кивает на стоящие у стены металлические стулья, и я, вытирая скупые слёзы, кое-как добираюсь до них. Сажусь и тихо всхлипываю. Доктор будто бы ждёт чего-то, задумчиво разглядывая белую дверь палаты моего ребёнка.

– О чём вы хотели поговорить? – первой нарушаю тишину я, зная, что могу в любой момент рассыпаться на части. Я ненавижу уходить от Тони. Даже на минуту, даже на час. А теперь – как и в любой другой день – я не увижу его на протяжении двенадцати часов, восемь из которых буду работать в том ночном баре, куда меня приняли. Бар престижный, в центре города, с уймой богатеньких посетителей. Но они, напиваясь, вытворяют вещи, которые неподвластны здравому человеческому разуму. Поэтому, такая работа меня напрягает. Но делать нечего. Там платят, и хорошо платят. Я работаю каждую ночь, без выходных и перерывов. Меня ценят. Меня не хотят терять. Тут уж моя молодость играет на руку – клиенты заглядываются на меня, оставляют щедрые чаевые и плотоядно улыбаются, облизывая губы, глядя на мою одежду, скрывающую стройное тело. Я не считаю себя слишком красивой, но, видимо, для них молодость не только красота. Сначала они смотрят не в твои глаза, а на твою грудь или джинсы. Им намного интереснее то, какова ты в постели, чем то, какие у тебя проблемы. У этих людей нет проблем. Все их проблемы в том, как заработать ещё пару миллионов евро. Многие из них женаты, но их жёны так увлечены собой, что, кажется, о верности своих мужей и не пекутся вовсе.

– Об Энтони, мисс Мейсен, –возвращая меня из дебрей сознания к теме разговора, произносит Джеймс, слабо улыбаясь. – Вы помните, что операция назначена на десятое июля этого года?

– Разве я могу такое забыть? – придирчиво хмыкаю, глотая воздух и стараясь унять всхлипы.

– Я рад, что вы помните, потому что немецкая клиника, где мы заказали новое сердце для вашего сына, требует оплатить половину суммы к началу мая.

– Мая? – втягиваю в себя воздух, чувствуя, как он утекает из лёгких, будто бы песок сквозь пальцы. – У меня нет такой суммы к следующей неделе. Сегодня двадцать первое апреля, мистер Маслоу!

– Ничем не могу помочь вам, милая. Моя задача – уведомить вас, – качая головой, грустно сообщает он. В его глазах нечто похожее на грусть, но ни капли сочувствия. Он какой-то двуличный, словно бы двусторонняя монета. Ты видишь одно, а на деле – другое.

– Что будет, если я не перечислю деньги до следующей недели? – тихо, но отчаянно спрашиваю я, ругая себя за такой глупый вопрос. Я прекрасно знаю ответ. Неужели я мазохистка и мне нужно подтверждение того, что шансов на спасение у моего ребёнка почти нет.

– Вам откажут в пересадке сердца, – вздыхает Джеймс, перебирая бумаги, прикрепленные к его папке. – Последний срок – пятое число. Если до этого времени вы не оплатите половину означенной суммы, то Энтони будет вычеркнут из списка ожидающих пересадки сердца.

На глаза наворачиваются настоящие слёзы, не вымышленные. Вспоминаются моменты, как я с яростным остервенением оббивала все возможные пороги, требуя, чтобы моего сына поставили в очередь на пересадку сердца. Самый дорогой и нужный орган. Я прождала год, чтобы добиться того, что мой ребёнок первый в очереди. Ему уже подобрали донора – наверняка. И вот теперь, в единое мгновение всё может рухнуть? Нет, не позволю!

– Кстати, раз уж мы о деньгах, - хмыкнув, произнёс доктор Маслоу, вытаскивая из кипы бумаг одну-единственную, маленькую и серебрящуюся бумажку. Её края практически резали. Резали моё и без того воспалённое сознание:

– Оплата лечения в нашей клинике, мисс Мейсен. Оплатить необходимо до понедельника.

– До завтра, – мрачно произношу я.

– Верно, – небрежно кивает доктор и пробегает руками по своим тёмным волосам, встает и прощается: – До завтра, Белла.

– До завтра, –шепчу я, опуская голову на колени и вцепляясь пальцами в волосы. Сижу так минуты три, осмысливая новые проблемы, навалившиеся так внезапно. Но, как бы ни было тяжело, удосуживаюсь взглянуть на часы и тихо постанываю, глядя, как стрелка приближается к десяти вечера.

Мне пора.

Меня ждёт работа. Меня ждут клиенты.

Меня ждут неоплаченные счета и поставленные сроки. Сроки, по которым живёт мой ребёнок, мой сын, мой Энтони. Время, которое неумолимо спешит вперёд, а я так же неумолимо отстаю, как бы ни старалась за ним успеть.

Встаю со стульев, шатаясь, словно пьяная, бреду по коридору, хватаясь за стены для опоры. Мучительным усилием воли останавливаю свой порыв, чтобы проверить уснул ли сын. Снова постанываю, и иду к лифтам. Захожу в кабину, будто во сне. Нажимаю кнопку первого этажа. Жду, пока механизм опустит меня вниз, считая секунды.

Я снова опаздываю…

Когда я выхожу из клиники и ловлю такси, вижу на светящемся циферблате время и вздыхаю. У меня ещё пятнадцать минут. Я успею, по крайней мере, должна.

Задумчиво гляжу в окно, наблюдая за дождевыми каплями, которые текут так же быстро, как и время. Сегодня, завтра, послезавтра – всё это обязательно будет и никуда не денется. Это неизбежно. Пора бы смириться. Только вот, у меня не получается. И никогда не получится…