Рассказ Ричарда

В романе Стивена Кинга «Мизери» есть такая сцена: герой про­сыпается и понимает, что у него безумно болят лодыжки — хозяйка дома, где он оказался, раздробила их молотком. Когда я в интенсивной терапии больницы Лидса метался между комой и сознанием, в памяти все время вставала эта сцена. Я видел мед­сестру с пластмассовой чашкой. Я не мог понять, кто она такая, откуда здесь взялась, почему я лежу в кровати. Она протянула мне чашку. В ней был морфий. Хотел ли я его?

В книге Стивена Кинга герою дают морфий, чтобы приглушить боль. Поэтому именно эту сцену я и вспоминал. Этот мужик с пе­ребитыми ногами сравнивал свою боль с черными кусками дере­ва, торчащими из моря — у самого берега. Морфий — как море, он смывает боль, прячет ее. Я подумал, какая это замечательная метафора. И тут медсестра поднесла чашку к моим губам. Мор­фий смыл боль, которая меня мучила, и я снова отключился.

На земле мне было не страшно. Тропинка вела вперед, пригла­шая пойти по ней. По обеим сторонам дороги вздымались горы, между которыми раскинулись прохладные долины. Все это напоминало мой любимый Озерный край. В траве покачивались на бар­хатных стеблях цветы. Над головой раскинулось голубое небо. Кругом стояла упоительная тишина, и только легонько шелестела на ветру трава. Я был совершенно счастлив и никак не желал слу­шаться тех людей, которые не хотели, чтобы я уходил. Они серди­лись на меня все больше и больше. Минди тоже разозлилась. По­этому я послушался и сделал то, что мне велели. Я вернулся.

Минди на самом деле разозлилась. Я этого не знал, но, оказы­вается, она стояла надо мной и орала. Потом мне рассказали, что поначалу дела обстояли плохо, и Минди спросила у медсестры, можно ли на меня покричать — чтобы я отреагировал. Та сказа­ла, что это может помочь. Тут Минди как начала вопить! Это ме­ня и вернуло. Показатели улучшились. Я хоть и был по-прежнему без сознания, но мне полегчало.

Я смутно помню, что происходило в больнице Лидса. Я обязан этим людям жизнью, но не помню, как они за мной ухаживали. Время, проведенное в коме, — это совершенно особое время. Мне рассказывали, что я просыпался, но я не мог отличить сна от яви. Это была жизнь между двумя мирами.

Кровать мне нравилась. В ней было приятно лежать. Но я пере­жил тяжелую аварию. Мне было легче просто поверить в это. По­тому что никаких доказательств этому я не находил. Да, я, судя по всему, находился в больнице, но при этом не было никаких подтверждений тому, о чем говорила Минди. Я мог двигаться, бо­ли я не испытывал, все было в норме. Только одно было странно: мне все время хотелось спать. И я спал.

Потом я начал вспоминать. Что-то случилось с машиной. Я пы­тался выправить ситуацию. Что-то было не так с рулем. Помню, мне показалось, что я проиграл эту битву. Мне оставалось толь­ко одно — умереть. Но я не умер. Я повредил мозг. Повредил то, в чем, собственно, и заключался весь я.

Это очень чувствительный орган. Мне оставалось только ду­мать. В голове мелькали какие-то разрозненные картинки. Меня закинуло обратно в ту пещеру, из которой я вышел, и я сидел в темном углу. Мне нужно было набраться сил. Мне нужно было спать. И я спал.

Минди снова со мной заговорила. Машина попала в аварию, и я повредил голову. Я держал ее за руку — или она меня, — и мне было грустно. Но теперь я ей верил. Я был в больнице. Я был пациентом. Меня кормили. Я спал, когда хотел. Приходила медсест­ра, тыкала меня иголками, но это было малой платой за то, что я оказался в центре внимания.

Взревел реактивный двигатель. Прямо у меня в голове. Вокруг меня было много людей, и все они делали что-то очень важное. Минди была со мной. Были еще какие-то люди. Я снова оказался в команде. Здорово! Двигатель гудел все громче.

— Последнее, что я помню, — это рев двигателя, — сказал я. Кто-то засмеялся. Я хвастался. Приятное ощущение. Я попал в аварию на автомобиле с реактивным двигателем. Поэтому меня и погрузили в вертолет. А потом — ничего.

Короткие вспышки сознания стали потихоньку выстраиваться в картинку, которую я пытался осмыслить. Наконец, через две не­дели после того, как я сел в ту машину, я осознал, что попал в ава­рию. Минди объясняла мне это снова и снова, а я ей долго не ве­рил. Но в больничной палате в Бристоле я все-таки принял это. Я чувствовал свою вину за аварию. Может, я сделал что-то не так? Может, все случилось из-за меня? Я поехал слишком быстро? Но теперь я хотя бы поверил тому, что говорила Минди. И разобрать­ся в случившемся было уже проще.

В конце концов оказалось, что принять все не так уж и сложно. Если последнее, что ты помнишь, — это рев двигателя, а потом ты мчишься в драгстере со скоростью 300 миль в час... то нечего удивляться, что ты через пару недель выходишь из комы в боль­нице. Куда труднее, если больной выходит из комы и не узнает женщину, про которую все говорят, будто это его жена, а он пом­нит только, как мальчишкой ездил на велосипеде за хлебом. Мне было легче: я получил травму при столь необычных обстоятельст­вах, что мне легче было примириться с действительностью.

Минди была со мной постоянно, и я привык рассчитывать на нее, как рассчитываешь на воздух и воду. Она не просто поддер­живала меня, она была моей опорой, моей защитой. Она была мо­им переводчиком, помогала мне освоиться в одолевавших меня чувствах. Могу только представить, чего ей это стоило. Когда она уходила, я не мог справиться ни с чем. Ей приходилось жить за нас обоих.

До этого я попадал в больницу только однажды — шестилет­ним мальчишкой. Провел там несколько дней — мне делали опе­рацию на ухе. На меня волнами накатывали воспоминания об одиночестве, о тоске по дому. В той больнице был старый водо­провод, и в трубах по ночам что-то завывало. Три десятка лет спу­стя я вспоминал по ночам эти завывания. Я крепко спал и вдруг почему-то просыпался, лежал тихонько и вспоминал страхи, му­чившие меня в шесть лет.

Когда я бодрствовал, то беспрестанно уговаривал врачей отпу­стить меня домой. Мне хотелось вернуться в ту жизнь, где я ухо­дил на работу, а потом возвращался домой к Минди и девочкам. Память у меня еще не восстановилась. Я понимал, кто я, узнал де­тей, узнал родителей и братьев. Но про сегодняшнее я помнил только несколько минут. Поэтому я постоянно путался, это меня изводило, а я изводил окружающих.

Минди

Поездка очень утомила Ричарда. Я тоже устала. Пришел Рик Не­льсон, нейрохирург.

Рик — человек удивительно спокойный, с мягким голосом. Он покорно слушал возбужденный рассказ Ричарда и все время по­глядывал на меня. Он пытался оценить, насколько трезво рассуж­дает Ричард, и сразу догадался, что это — не настоящий Ричард. В конце беседы Рик извинился и попросил у Ричарда разрешения побеседовать со мной с глазу на глаз, узнать мое мнение. Разре­шение было получено.

Я была союзницей Ричарда, и если бы я вдруг переметнулась, он бы потерял ко мне всякое доверие. Рик нашел отличный вы­ход. Мне было очень трудно обсуждать состояние мужа у него за спиной. Я чувствовала себя предательницей, однако понимала, что врачам нужно знать каждую мелочь.

Рик сразу нашел у Ричарда все хрестоматийные признаки. Он очень хотел всем доказать, что полностью поправился, при этом вопрос о том, в каком городе он сейчас находится, приводил Ри­чарда в замешательство.

Мне было больно обсуждать его психическое состояние. Ри­чард человек очень умный, однако мысли у него путались. Врачи сравнивали его состояние с каталожным ящиком, который урони­ли на пол и все карточки разлетелись в разные стороны. Мы пы­тались помочь ему их собрать. Это дело непростое и долгое, тут главное — запастись терпением. И еще был нужен отдых. Мозг Ричарда перенапрягся, и лучшим лекарством был сон. Если перетруждать мозг, объяснил Рик, это отбросит Ричарда назад, и то­гда уже трудно будет что-либо сделать.

В Бристоле моя жизнь текла совсем иначе. Я каждую ночь про­водила с Ричардом, но мы были гораздо ближе к дому, к девочкам, и мне надо было уделять внимание и им. Ричард подолгу спал днем. Тогда я мчалась домой и возвращалась поскорее — чтобы он не слишком беспокоился. Не все шло гладко. Иногда мне зво­нили из больницы еще до того, как я успевала добраться до дома. И когда я занималась с девочками, я все время думала о том, что мне надо поскорее вернуться к Ричарду. Я все меньше успевала читать детям на ночь, и прощаться с ними становилось все труд­нее. Они звонили папе, желали ему спокойной ночи, и я тут же уезжала. Выбегала из дома и неслась к машине.

В дороге я говорила по телефону. Телефонов у меня было два. Один всегда стоял на подзарядке. Я слушала сообщения, отзвани­вала тем, кому успевала. Разговоры были короткими. Многие друзья хотели знать, как он себя чувствует, но первым делом я всегда звонила родителям Ричарда. А потом маме. Разговоры с ней всегда меня поддерживали, придавали сил.

Иногда накатывала усталость, но тут уж мне помогали сила во­ли и желание поскорее оказаться с Ричардом. Это как когда оставляешь ребенка с милыми, но чужими людьми.

Ричард

Посттравматическая амнезия — отличное лекарство от скуки. Я мог по десять раз читать одну и ту же газету, всякий раз забы­вая, что читал ее всего несколько минут назад. Находил в боль­ничном меню картофельную запеканку с мясом и радостно сооб­щал, что обожаю ее. А когда ее приносили, я успевал забыть, что сам ее и заказал, радовался тому, что принесли мое любимое блю­до, и удивлялся, откуда в больнице про это узнали.

К тому времени, когда я понял, что такое посттравматическая амнезия, я уже почти избавился от нее. Но оставался страх — я боялся доверять своим ощущениям, и это было ужасно. Чем боль­ше я осознавал, тем больше пугался. На этом этапе я уже пони­мал, что что-то не так, но не знал, как это исправить, не знал, как это на меня влияет. Ведь я вполне мог все себе вообразить. Но я хотя бы осознал, что попал в аварию, что нахожусь в больнице, что могу поправиться. И я по-прежнему очень хотел домой.

Врачи входят к тебе в палату с особым выражением лица — не­много усталые и немного настороже. Стоило врачу переступить порог, я тут же начинал болтать без умолку — пытался доказать, что выздоровел и пришел в себя.

— Доброе утро, Ричард. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, нормально. Гораздо лучше. Правда, погода меня беспокоит — по-моему, надвигается антициклон.

Я делал взмах правой рукой — показывал на окно. Которое бы­ло слева.

— Вы знаете, что лебеди — однолюбы?

— Нет, Ричард. А вы знаете, какой сегодня день недели?

— Нет.

Я действительно этого не знал. Мог отчетливо вспомнить то, что случилось много лет назад, но никак не мог ухватить настоя­щее. Никак не мог обрести ощущения времени и места. Факты и мысли все время ускользали. Я начал осознавать, что со мной что-то не так, что я не могу чего-то понять. И меня это пугало. У ме­ня была мозговая травма. Это повлияло на мой рассудок. Может, и о своей мозговой травме я думаю неправильно. А еще я не знал, какой сегодня день недели. И где я нахожусь. И почему. Я был там, потому что получил мозговую травму, и все вокруг пытались мне помочь. Я так пугался, когда не мог ответить на вопрос, на ко­торый должен был знать ответ, что мне становилось еще хуже. Я беспокоился еще больше, потому что знал, что не могу сделать что-то очень простое.

Никогда не забуду, как я боролся со спутанностью сознания. Я был сосредоточен исключительно на себе — как карапуз, кото­рый не понимает, что в мире помимо его воли есть какая-то еще. Я был центром собственной вселенной, и все остальные тоже должны были вращаться вокруг меня. Оказалось, что это важный опыт, и с тех самых пор я совершенно иначе отношусь к людям, у которых по разным причинам путается сознание.

Порой это бывало приятно. Например, я спрашивал, что будет на ланч, хотя заказал его за пять минут до этого. Больше всего пе­реживали те, кто был со мной рядом. Куда труднее видеть, что любимый человек не в себе, нежели спрашивать у медсестер, где тут ближайший бар. Но бывали и вспышки сознания, и тогда ста­новилось по-настоящему страшно. Поэтому-то я так сочувствую тем, кто так же пострадал и чьи прогнозы не столь утешительны.

Когда я пришел в состояние, близкое к нормальному, на меня стали накатывать лавины чувств. Когда мы только попали в Бри­столь, меня стала мучить совесть. Я осознал, сколько боли и стра­даний доставил Минди, моим дочкам, братьям и, разумеется, ро­дителям.

Мне хотелось повидаться с родителями, объяснить им, что я ни в чем не виноват, просто что-то сломалось в машине. Мне хотелось попросить у них прощения, сказать, чтобы они за меня не беспо­коились. Это было как в детстве, когда я падал с велосипеда и стра­дал не только от боли, но и от угрызений совести — я ведь этим причинял боль и своим родителям. Помню, как-то раз я пришел до­мой с разодранной рукой. И помню, какое лицо было у мамы.

Каково же ей было сейчас? Теперь я на себе испытал, что чув­ствуют родители, когда их ребенку больно. Я лежал в больнице, одновременно ощущая себя и десятилетним мальчишкой, и отцом. Мне так и не удалось рассказать об этих чувствах родителям — я пытался, но у меня не получалось. На меня навалился такой груз вины, что казалось, он меня раздавит в лепешку. Вину испытыва­ют многие из людей, оправляющихся после травм — душевных и телесных. Позже меня накрыла вторая волна — я мучился от то­го, что мне повезло, а многим — нет. Я лежал без сна и думал о том, что я пережил кошмарную аварию и выкарабкался, а некото­рые получают куда более тяжелые увечья, просто свалившись с лестницы. И вину эту я испытываю до сих пор. А тогда, в бри­стольской больнице, я винил себя только за то, что доставил столько беспокойства родителям, братьям и жене.

Когда память стала возвращаться, встала еще одна проблема — чем занять время. Но я вовсе не мечтал, лежа на больничной кой­ке, поскорее вернуться на работу. Я вообще не понимал, что это такое. Я знал, что работа — это то, чем я занимался, пока жил в реальном мире, понимал, что я взрослый человек, у меня жена и дети, что работа дает мне возможность платить за дом, в котором мы живем. Но я не мог понять, как я могу работать. Я хотел иг­рать. Это был регресс — я чувствовал и думал как ребенок.

Шел дождь. Я рассматривал машины внизу — их цвета, фор­мы. Мне захотелось провести рукой по их металлическим кузо­вам, мокрым от дождя. Мне хотелось выйти в мир, вспомнить, ка­ково там. Но больше всего я мечтал сходить в магазин — что-ни­будь купить. И просто поглазеть на вывески и витрины.

Я вспомнил, как меня мальчишкой повезли в торговый центр в Бирмингеме. Мне надо было купить ботинки к школе. По пути нам встретился киоск с портфелями. Я восхищался их глянцевыми бо­ками, а мама разговаривала с продавцом. И вдруг я оказался у лот­ка, где торговали едой. Это меня не интересовало. Я думал, как вернусь домой и соберу из «Лего» бэтмобиль. Я все думал, из чего сделать стальной нож на носу, который мог перерезать любую проволоку. И еще мне пригодилась бы проволока, та, которой па­па подвязывал кусты. Но главное, конечно, это крылья.

Меня позвали мама с Энди. Пора было идти. И картинка вмиг поменялась. Теперь я был в Солихалле, рядом с домом. Я оказал­ся на Мэл-сквер, где в центре площади бьет большой фонтан. Мы бежали по бортику фонтана, кричали, смеялись. Мама тоже смеялась.

Я отвернулся от окна, оглядел свою палату. Как же мне хоте­лось на улицу! Хотелось пойти в магазин, купить новый набор «Лего». Самое приятное — достав кубики из шуршащих пласти­ковых пакетиков, собирать модель с картинки. Точно! Мне нуж­но «Лего». С ним прошло мое детство. Я все свободное время со­бирал машины и мотоциклы своей мечты. И мои творения отправ­лялись в путешествия по джунглям под журнальным столиком или в мрачное ущелье, находившееся в темном углу между папи­ным креслом и стеной. Я понимал, что я уже не десятилетний мальчик, что мне тридцать шесть лет и я лежу в больнице. Но я знал, что, поскольку я больной, мне разрешено делать то, что до­ставляет мне удовольствие.

Нам, взрослым, редко выдается время подумать о себе и о сво­ей жизни. В моем тогдашнем положении я мог часами размыш­лять о жизни и о своем месте в ней. Но, возможно, чтобы оконча­тельно прийти в себя, нужно было вернуться в прошлое, вспом­нить, кто я есть.

Пришел доктор Джон Холлоуэй. Я уже узнавал его и запомнил его имя. Мне нравилось с ним беседовать — он был человек спо­койный и уверенный в себе. Мы обсудили мое самочувствие. Он взял со стола молитвенник, присланный каким-то доброжелате­лем.

— Вы это читаете? — спросил он.

— Ну, иногда заглядываю. — Мне хотелось показать, что я че­ловек с духовными запросами. Короче, как всегда, похвастаться.

Он продолжал меня выспрашивать. Я молчал. Джон ждал.

— Мы стараемся не упускать из виду вспышки энтузиазма, ко­торые бывают у пациентов на этой стадии, — сказал он.

— Нет, я не ударился в религию. Если вы это имеете в виду.

— Ясно, — с облегчением вздохнул он.

У нас с ним были вполне доверительные отношения, мы обсуж­дали, как подобные аварии могут влиять на человека. Мне эти разговоры нравились, а Джон, по-видимому, определял, как идет процесс выздоровления. Он рассказал мне, что навязчивые мыс­ли или желания могут возникнуть невесть откуда. Человек вдруг хочет отдать все свои деньги, сменить работу или ударяется в ре­лигию. Очень часто люди, побывавшие на пороге смерти, возвра­щаются к жизни с новыми устремлениями. Я бы с удовольствием побеседовал на эту тему еще, но Джон, видно, решил, что время еще не пришло. Он попрощался и ушел. А я заснул крепким сном.

Пришла Минди. Я проснулся. Мы поговорили о том, что проис­ходит в мире. Минди рассказала, что моя авария наделала много шума. Я не помнил, как она показывала мне газеты, а врачи счи­тали, что не нужно слишком меня нагружать. Статьи про то, как я чудом избежал смерти, могли мне навредить.

Я знал, что ребята из «Топ Гир» навещали меня в Лидсе, но это­го я тоже не помнил. Мы с ними были настоящей командой. И шу­тили, что работаем мы на игровой площадке для взрослых. И вот один из нас здорово расшибся на этой площадке. Все хотели знать, как себя чувствует их товарищ. Для меня много значило то, что они приехали.

В больницу мешками приносили письма, открытки, подарки от тех, кто переживал за мою судьбу. Каждый день Минди приноси­ла немного. И вот настал момент, когда я смог сам их читать. Я не чувствовал себя знаменитостью, которая купается в восхищении людей, которых никогда не встречал. Я читал их как человек, ко­торый лежит в больнице и которому тысячи друзей искренне же­лают поскорее выздороветь.

Было много писем от тех, кто побывал в похожей ситуации. Они охотно делились опытом с товарищем по несчастью. Один парень получил травму, упав с мотоцикла. Судя по письму, он был из тех, кто больше всего любит скорость и риск.

Однако ведущему «Топ Гир» он писал не о том, с какой скоро­стью он несся. Он писал, что не надо бояться мозговой травмы.

С ним случилось то же самое, и он поправился. Как же мне это помогло, как утешило! Мне писали тысячи людей со всего света, писали с заботой и любовью. Эти письма помогали мне вернуть уверенность в себе и своих силах. И у меня болит душа о тех, кто куда больше заслужил такую поддержку, но не получил ее.

Минди принесла коробку «Лего», которую купил мне Джеймс Мэй. Это была модель зеленого трактора. Пакетики с кубиками выглядели так же, как в моих мечтах. Инструкции оказались для меня довольно сложными, и мне пришлось сосредоточиться. Уж не знаю, что думала Минди, когда я с головой погрузился в заня­тие, рассчитанное на тех, кто лет на тридцать меня младше. Лю­ди приходили и уходили, а я все собирал трактор. Доктор Холлоуэй сказал, что раз мне нравится «Лего», что ж, пусть я в него иг­раю. И еще он сказал, что строить по двухмерным картинкам трехмерные конструкции мне даже полезно. Это поможет мне лучше ориентироваться в пространстве, поможет сосредоточи­ваться. Это-то я и мечтал услышать. Я попросил Минди купить еще «Лего», и она, радуясь моему энтузиазму, тут же помчалась в магазин.

Минди

Ричарду до чертиков надоела палата.

— Мне нужно выйти. Мне очень хочется просто пройтись по магазинам. Ну прошу тебя!

Ричард ненавидит ходить по магазинам. И всегда старается увильнуть от этого занятия. Так почему же теперь его туда так потянуло?

Он согласился дать мне список того, что ему нужно. В списке были журналы «Классические авто» и «Классические мотоцик­лы», ручка и бумага — писать письма, набор «Лего».

Я отправилась в огромный торговый центр на окраине Бристо­ля. Первые три просьбы я выполнила сразу. А вот «Лего» никак не могла найти. Отыскала только в «Бутсе», в детском отделе, два более-менее подходящих набора.

Еще десять минут я провела в кондитерской — покупала обо­жаемые Ричардом шербет, мармелад, рахат-лукум. И все время поглядывала на часы — время летело слишком быстро. За час мне нужно было вернуться к Ричарду, обиходить его и умчаться домой.

На глазах у изумленных покупателей я пулей выскочила из ма­газина. По дороге в больницу я от души костерила водителей, ко­торые ползли как черепахи. Наконец я добралась до больницы. Мы с Ричардом рассмотрели покупки, попили чаю, и мне уже бы­ло пора отправляться в Глостершир.

Ричард

Через несколько дней вся палата была завалена коробками с «Ле­то» — практически превратилась в магазин игрушек. Нет, в лабо­раторию испытания «Лего». И главным сотрудником этой лабора­тории был я. Я как раз собирал корабль, когда пришли Минди с девочками. Я спросил, не хотят ли дочки ко мне присоединиться, и они с радостью согласились.

Мне было хорошо рядом с Иззи и Уиллоу. Я знал, кто я и зачем я здесь. Я был их папой, который получил травму и поэтому лежит в больнице. Я не задумывался о времени, пока Минди не сказала, что уже поздно и девочкам пора домой. Мы обнялись на прощание, и я вышел с ними в коридор. На ногах я держался еще не очень твердо, но не хотел этого показывать. Лифт пришел слишком бы­стро. Мы улыбнулись друг другу, и двери стали закрываться.

Я успел заметить, как Иззи подняла глаза на мать. Она была го­това расплакаться. Ей было всего шесть лет, она скучала по папе, боялась за него. По дороге в палату я тоже плакал.

Минди

Едва двери лифта закрылись, Иззи разрыдалась. Я тут же склони­лась к ней. Похвалила ее за храбрость. Она на самом деле меня изумляла. Иззи чувствовала, как и чем она может помочь папе. Она даже взяла себя в руки и, когда мы вышли на улицу, весело помахала Ричарду, смотревшему на нас из окна. Уиллоу сделала то же самое. Мы с Элей шли сзади и плакали. Уиллоу, к счастью, наших слез не заметила.

— Молодец, Иззи, — похвалила я старшую.

Она молча кивнула. По щекам ее снова текли слезы.

— Иззи, ты в порядке? — спросила Уиллоу.

Иззи снова кивнула. Мы поехали домой. Все вместе, только без папы. Иззи было тяжело, но она все понимала. А я снова и снова повторяла:

— Иззи, он поправится. Даю тебе слово.

Она кивала, плакала, обнимала меня. Но она девочка упорная, и она мне верила. Она взяла на себя ответственность за Уиллоу, решила быть сильной ради маленькой сестры.

Когда-нибудь она осознает, что ей пришлось пережить, удивит­ся своей силе духа и, может быть, поймет, почему она стала та­кой. Я знаю только одно: маленькая девочка решила стать больше чем дочкой, она стала Ричарду другом.

Как же было чудесно оказаться с ними дома! Мы въехали в во­рота, я услышала, как лают на кухне собаки, и поняла, что скуча­ла по их лаю.

Эля открыла дверь, мы выпустили собак. Они завиляли хвоста­ми, Ти-Джи лизнула меня в руку, Капитан прыгнул на меня, Пабло залаял, а Крузо истошно завыл. Все они старались показать, как они мне рады. Уиллоу с Иззи рассмеялись.

— Минди, они по тебе истосковались, — улыбнулась Эля.
Мы с девочками отправились с ними погулять, и они радостно

понеслись на холм.

Мы отправились навестить Хэтти, нашу огромную дворовую собаку. Она тут же легла на спину — чтобы ей почесали пузо. Хэтти — сторожевая собака, и всю предыдущую неделю она ста­рательно облаивала незваных гостей, толпившихся у ворот. Она была раза в три больше Уиллоу, но с детьми вела себя как овеч­ка. Она считала их своими детками и очень серьезно относилась к роли защитницы.

Когда дети уезжали, она умолкала и ждала их возвращения, ле­жала в будке и смотрела на ворота — не появится ли машина.

Эля на скорую руку приготовила девочкам ужин, а я пошла на­верх — собирать одежду для Ричарда. Иззи увидела чемодан и расстроилась.

— Мам, ты что, опять уезжаешь? — Она обхватила меня за
ноги.

Мы с ней ушли в холл, чтобы Уиллоу нас не увидела, сели на ступеньку. У нас был «взрослый разговор». Мы говорили о папе, о его здоровье, о том, почему я должна быть с ним рядом.

— Я скучаю по папе, — всхлипнула Иззи. Но все поняла.

— Папа тоже по тебе скучает, детка. Но мы поможем ему по­правиться, правда?

Она кивнула, вытерла слезы:

— Мамочка, я так тебя люблю!

Я даже не пыталась сдержать слезы. Но она сделала вид, что не заметила их.

Мы спустились вниз, сели ужинать с Элей и Уиллоу. И тут по­звонили из больницы. Мне нужно было опять уезжать.

Ричард

Мне, как и многим людям, в больнице плохо. Но здесь, в Бристо­ле, я приноровился к новому распорядку, привык к нему. И мне стало намного легче. Я просыпался, болтал с медсестрами, завт­ракал, играл в «Лего». Потом приносили ланч. Я ел, спал несколь­ко часов, играл в «Лего» и ждал, что принесут к чаю.

В каком-то смысле я снова стал десятилетним мальчишкой. И скучал по своим братьям так, как не скучал лет двадцать. Мне хотелось, чтобы они сидели на полу со мной рядом и собирали очередную конструкцию из «Лего». У них была сложная взрослая жизнь, а я вернулся в детство, и мне не хватало двух лучших дру­зей.

С тех пор я не раз разговаривал с ними, и оказалось, что они ис­пытывают те же чувства. Что бы с нами ни происходило, в глуби­не души мы остались сорванцами, которые гоняли на велосипе­дах по Треугольнику, рыли землянки в поле за домом, играли в машинки. Они много раз навещали меня в больнице, но о первых посещениях я не помнил ничего. А потом я смотрел на них с не­доумением. Не мог понять, что это за взрослые дядьки и куда по­девались мои братья.

Но эти мысли быстро прошли. Я отлично умел отвлечься. Це­лый день я собирал модель бэтмобиля, купленного Минди. При­шел доктор Холлоуэй, поинтересовался, как продвигаются дела. Я стал объяснять, что есть трудности. По его вопросу я решил, что он тоже собирает бэтмобиль, и хотел помочь ему советом. Только через несколько минут я сообразил, что он шутит. И впер­вые за долгое время смутился. А это было само по себе хорошим признаком.

Когда-то мне посоветовали заниматься спортом. И я стал бе­гать каждый день, поэтому, несмотря на полученную мозговую травму, я был в неплохой физической форме. Но я сильно поху­дел — ведь две недели меня кормили только через капельницу.

Мне предложили походить в больничный спортзал, и Минди привезла мой спортивный костюм. Женщина, занимавшаяся лечебной физкультурой, была очень дружелюбна, и я решил похва­статься тем, как поднаторел в йоге. Но, увы, у меня ничего не вы­шло. Она спросила, не хочу ли я попробовать станок для гребли. Я радостно согласился. Через четыре минуты я был практически без сил. Оказывается, физическую форму легко потерять. Свою я потерял, загремев на больничную койку. Но как же было здорово начать заниматься.

Мне впервые представилась возможность преодолеть себя. Врачи считали, что физкультура пойдет мне только на пользу. Станок для гребли безумно скрипел. И я несколько дней беспоко­ился, не мешаю ли я скрипом другим пациентам. Мне было тяже­ло, но я греб и греб. Минди как могла подбадривала меня, терпе­ливо выслушивала мои рассказы. Я уже греб по семь минут, и мне разрешили перейти на беговую дорожку.

Я мечтал в одиночестве пробежаться по парку. Тренеры уста­навливали параметры на тренажере, а я представлял себе усы­панные золотой листвой дорожки, вдыхал ароматы осени.

Я собирался покинуть больницу. Врачи разрешили, но домой мне было не вернуться. Мне объяснили, что дом оцепили репор­теры и телевизионщики, и врачи опасались, что для меня это бу­дет слишком сильным стрессом. Я только-только начал прихо­дить в себя, и рисковать не стоило. Врачи не могли предсказать, насколько вероятны припадки или какие-то иные осложнения. Однако статистика имелась.

Описаны и исследованы тысячи случаев, и делается это и ради самих больных, и ради тех, кто еще может оказаться в таком со­стоянии. Так вот, по статистике в случаях, подобных моему, опа­саться надо прежде всего перевозбуждения. Для меня любая перемена обстановки могла обернуться стрессом, и оказывать­ся под объективом камер мне никак не стоило. Однако доктор Холлоуэй понимал, что мне надо потихоньку начинать общаться с миром.

Так что был разработан план. Нам надо было незаметно пере­браться в какое-то другое место. Минди нашла подходящее. И че­рез пару дней нам предстояло туда отправиться.

Эта таинственность меня раздражала. Никто не должен был знать, куда мы едем, даже друзья, потому что, если бы все откры­лось, оказалось бы, что кто-то в этом виноват. Мы не хотели обре­менять кого-нибудь секретом, который и так мог раскрыться.

Мне сказали, что нас предупредят с вечера, а уедем мы утром. Мне нужно было только заранее собрать вещи. И я каждый день собирал и разбирал сумку — находился в состоянии полной го­товности.

Минди

Ричарду давали все меньше лекарств. Состояние его улучшалось, он все меньше спал, занимался физкультурой уже по два раза в день. В основном это были пилатес и аэробика, а также несколь­ко упражнений по релаксации. Ему отлично помогали — врачи и тренеры радовались малейшему достижению, помогали ему на­брать силу.

Ричард набирался не только физических сил, но и оптимизма. Физические нагрузки всегда действовали на него положительно. Я и раньше, когда он хандрил, советовала ему сходить в спортзал или на пробежку. И всякий раз он возвращался бодрым и счаст­ливым. Сейчас о бодрости говорить было рано, но его тело вспо­минало все, что умело раньше. Он стал более подвижным, и ему сократили количество уколов. После инъекций, препятствующих свертыванию крови, у него весь живот был в синяках.

Рик Нельсон, побеседовав с ним, отметил, что Ричард стал го­раздо лучше оценивать свое состояние. Он лучше понимал, что с ним произошло, какого прогресса он добился, и это было хоро­шим знаком.

Ричарда познакомили с доктором Джоном Холлоуэем, дирек­тором местного реабилитационного центра для больных с мозго­выми травмами. Ричарду он понравился с первого взгляда, и он тут же включил свое обаяние. Но Джон отлично умел отмести все лишнее и знал, как вывести пациента на разговор по душам. Он рассказал Ричарду о том, насколько серьезно его заболева­ние, но сделал это так, чтобы не вызвать в Ричарде ненужной тре­воги. Послушав их разговор, я успокоилась — Джон сумел подо­брать ключ к Ричарду. Он помогал нам несколько месяцев. К не­му можно было обратиться и днем, и ночью, и его поддержка бы­ла для нас неоценимой.

Каждый раз, когда я выходила из больницы или входила в нее, меня встречали несколько фотографов. Они держались уважи­тельно, в больницу проникнуть не пытались. Так же деликатны были и фотографы у нашего дома. Они просто ждали, когда появится Ричард. Но мы все равно смертельно устали от внимания прессы. У меня не было времени проверять, соответствует ли ин­формация, которую поставляют журналистам, истине, и меня это тревожило. К агенту Ричарда обращались многие издатели — всех интересовала история Ричарда, и я никак не могла решить, что делать. К счастью, меня связали с человеком, который знал, что делать. Гэри Фэрроу, специалист по связям с обществен­ностью, стал для нас палочкой-выручалочкой. Поначалу он зани­мался только общением с прессой, но когда состояние Ричарда улучшилось, его роль изменилась.

А Ричарду уже не терпелось сменить обстановку. Он начинал злиться, и оставаться в больнице ему было бы просто вредно. Здесь была одна сложность: как перевезти его, не привлекая вни­мания прессы. От вспышек фотоаппаратов у него вполне мог слу­читься эпилептический припадок. А уж если бы он оказался до­ма, журналисты вполне могли бы устроить настоящую осаду.

Врачи посоветовали мне найти какое-нибудь тихое местечко, где Ричард мог бы расслабиться. Они поставили только одно условие: никаких долгих перелетов. Мы с Гэри подумывали об Ирландии, но это было слишком сложно. В Озерном крае почти не осталось по-настоящему уединенных мест. И тогда мы выбра­ли Шотландию. Домик в горах.

Это была отличная идея. Но действовать следовало осторожно. В наш план мы не посвящали никого, даже Ричарда — не дай бог, пронюхают журналисты.

Гэри собрал отряд бывших спецназовцев. Операция «Джойс­тик» предполагала следующее:

Чтобы сократить количество посвященных в опера­цию людей и свести до минимума вероятность быть замеченными третьими лицами, мы планируем от­править порознь членов семьи и сам объект на услов­ленное место, откуда они будут доставлены на трей­лере «уиннебаго» к пункту конечного назначения. Один сотрудник будет отправлен вперед. Он наймет машину, которую можно будет использовать в слу­чае, если «уиннебаго» не сможет проехать к пункту конечного назначения. Радиосвязь должна быть обес­печена на протяжении всей операции.

Труднее всего было держать все это в секрете от самого Ричар­да, но это было необходимо — он непременно разболтал бы, что собирается уезжать.

В пятницу вечером мне нужно было быть дома. Уезжала Эля. Она и так задержалась на две недели, но ей пора было возвращать­ся в Польшу. Ричард понимал, что мне обязательно нужно с ней по­прощаться и остаться с девочками. Правда, он рассчитывал, что я привезу девочек в субботу, но в субботу у меня дома должна была собраться вся наша группа для последнего совещания. В воскресе­нье вечером мы должны были уехать. Так что я сказала Ричарду, что мы уедем в понедельник с утра, и взяла с него слово молчать.

Я позвонила маме Ричарда и предупредила ее, что мы «нена­долго исчезнем», попросила ее купить еще один мобильный и дать мне номер. Я намеревалась сделать то же самое. Общаться мы с ней собирались по «секретным» телефонам.

В воскресенье днем к Ричарду должен был приехать его брат Энди. Я надеялась, что это отвлечет его.

Суббота. К нам домой прибыли два человека, отвечающих за операцию. Их сопровождали несколько машин — в задачи осталь­ных участников операции входило контролировать обстановку. Журналисты засели в соседнем лесочке с длиннофокусными объ­ективами и фиксировали все. Наши ребята собирались отыскать их. Я встретила своих сообщников так, будто это были мои дав­нишние друзья. Мы сидели на кухне, пили чай и обсуждали дета­ли нашего плана.

Воскресенье. Днем приехала дочка одного из ребят. Эта восем­надцатилетняя девушка должна была сыграть важную роль. А по­ка что она познакомилась с Иззи и Уиллоу, поиграла с ними и на прощание пообещала, что скоро снова появится.

Я купила запас корма для собак, кошек и пони, написала запис­ки соседям, которые должны были присматривать за домом и живностью, и стала собирать вещи. Девочки играли в саду.

В воскресенье вечером я, как обычно, уложила девочек спать, а сама принялась носиться вверх-вниз с сумками и чемоданами. Команда уже заняла положение у дома. Они удостоверились, что за домом никто не наблюдает. А другие члены нашей группы про­чесывали местность вокруг бристольской больницы.

одиннадцать вечера ребята подогнали внедорожник к задней двери и стали грузить приготовленный мной багаж.

Тогда девушка, которая уже появлялась днем, помогла мне раз­будить Иззи и Уиллоу.

— Девочки, мы едем в путешествие! — сообщила я.

Они были сонные и счастливые. Мы усадили их на детские си­денья, запустили в машину Капитана и Ти-Джи. За остальными собаками должны были присмотреть наши соседи и друзья, кото­рые любезно предложили свою помощь.

Я объяснила девочкам, что съезжу за папой и скоро мы все встретимся. Они не волновались, не задавали вопросов и с радо­стью отправились навстречу приключениям. Ведь в них должен был участвовать и их обожаемый папочка.

Я села во вторую машину, и мы поехали к автостраде. Первая машина отправилась на север, где на одной из заправок их дол­жен был ждать «уиннебаго». Нам еще предстояло заехать в боль­ницу Бристоля.

За пятнадцать минут до прибытия я позвонила медсестре и предупредила, что мы скоро будем.

— Он спит, — сказала она. — Будить его?

— Нет, спасибо, я сама его разбужу.

Я отлично знала Ричарда и понимала, что он не спит.

Ричард

Это было даже лучше, чем Рождество для пятилетнего мальчиш­ки. Через несколько часов мне предстояло отправиться в мир — как будто впервые. Я лежал на больничной койке, и меня била дрожь — так я был возбужден. В тот день ко мне заезжал мой брат Энди. Мы отлично провели время: он поиграл со мной в «Лего», и я под страшным секретом рассказал ему, что завтра мы уез­жаем, но об этом не знает никто, даже сотрудники больницы.

Я полностью доверяю своим друзьям и родственникам. Им до­статочно было знать, что мы отправляемся в надежное место, что врачи этот план одобрили, а если мне вдруг понадобится помощь, ее тут же окажут. Позже я понял, что надо было просто сказать, куда мы едем. Но врачи настаивали на конспирации. А это толь­ко усиливало мою паранойю.

Когда наконец раздался стук в дверь, он меня не разбудил. Я и так бодрствовал, лежал с открытыми глазами, напряженный —

как лыжник на старте трассы. Но я не вскочил с кровати, а спо­койно спросил:

— Что, уже пора?

— Да, идем.

Я схватил сумку, в которую засунул сколько мог «Лего» и одеж­ду. Больше брать было нечего. Мы вышли в коридор. Нервы у ме­ня были напряжены. Все напоминало мне то ли сцену из боевика, то ли детство, когда меня рано утром увозили на отдых. Мы шли по коридору, и Минди держала меня за руку.

Я почему-то догадался, что одетый в темное человек, который нас сопровождал, не думает ни о боевиках, ни о детстве. Он от­лично знал дорогу и шел так, что сразу было понятно: в его жиз­ни бывали такие ситуации, когда неверно сделанный шаг приво­дил к серьезным осложнениям.

Мы прошли вестибюль и оказались на улице. Ветер ударил мне в лицо. Мне захотелось раскинуть руки и побежать. Но я сдер­жался. У входа нас ждала машина, задняя дверца была открыта. Я взглянул на небо, на силуэты домов, вдохнул прохладного ноч­ного воздуха и забрался в салон.

— Девочки нас ждут, Ричард. С ними все в порядке. И еще они
прихватили с собой пару собак.

Я пребывал в радостном возбуждении. Для меня был важен каждый миг, я хотел запомнить все. Однако, оказавшись в маши­не, я заснул буквально через мгновение и проснулся, только ко­гда мы нагнали трейлер. Я вышел, как мужчина взял свою сумку и передал ее кому-то.

Девочки сидели в трейлере на диване. С ними были Капитан и Ти-Джи. И мир вдруг снова стал разноцветным — я оказался до­ма, со своими девочками. Я обнял их, и они с восторгом кинулись показывать мне, что есть в трейлере. Они показали мне большую спальню сзади, свои койки и шкафчики наверху, показали, какое место выбрала себе Ти-Джи.

Минди внимательно за нами наблюдала. Она была со мной на первом этапе выздоровления, а теперь мы подошли к следующе­му. Я устал, но так перевозбудился, что не мог заснуть. Минди се­ла со мной рядом на диван, девочки заснули. Ти-Джи устроилась в ногах — охраняла их сон.

Мы разговаривали о жизни, которая нас ожидала, о том, как все изменится. Врачи уверили нас, что я восстановлюсь полностью, но это процесс мучительный и долгий. Но пока что об этом мечтать было рано: я был так слаб, что даже не мог вообразить, что когда-нибудь приду в норму. Однако мы с Минди договори­лись, что раз уж нам представилась возможность продолжить на­шу совместную жизнь, мы сделаем для этого все, что в наших си­лах.

Мы поблагодарили ребят, которые доставили нас к трейлеру. Нам представили двух водителей, которые должны были отвезти нас в Шотландию, в горы.

Врачи объяснили, что избыток внешних раздражителей может привести к судорогам. Я закрыл глаза и стал ждать. Я понятия не имел, каково это — перенести эпилептический припадок. Я огля­дел спальню. По бокам были окна, и через жалюзи можно было разглядеть огни на трассе. Минди взглянула на меня:

— Спи, дорогой.

За последние недели я почти привык к страху, но от этого ощу­щения не стали приятнее.

— Минди, я волнуюсь. Говорят, мигающие огни могут вызвать
эпилептический припадок, даже если видишь их на экране теле­визора. Если так могут реагировать обычные люди, сидящие у те­левизора, то что же будет со мной? — раздраженно сказал я. — А здесь, — я обвел рукой спальню, — огни только и мерцают.

Минди задвинула шторки на окнах. В полумраке Минди по­смотрела на меня.

— С тобой все будет хорошо. Врачи сказали, все у нас получит­ся. Тебе нужно поспать. Помнишь, они сказали, что опасность возрастает вместе с усталостью? Ложись.

Она сняла покрывало, отошла в сторонку.

— Извини, я просто испугался. Обидно пройти такой длинный
путь и...

Я умолк. Я понимал, что сон мне необходим. Закрыл глаза, но заснуть никак не мог. Я лежал и ждал, когда начнется припадок, прислушивался к своему организму, нет ли чего необычною.

Наш трейлер подбросило — видно, попалась выбоина на доро­ге. Я откинул одеяло и встал.

— Не могу спать. Наверное, я зря на это пошел.

— Ты что, хочешь вернуться?

— Господи, конечно, нет! Просто... Нет, это глупость. Они же сказали, никаких вспышек света, никакого резкого шума. Но когда трейлер наезжает на какую-нибудь неровность, он так грохо­чет! У меня случится этот идиотский припадок, и я на всю жизнь останусь таким. Отберут водительские права, нам не на что будет жить. Почему нельзя было полететь самолетом? Кому есть дело до того, что парень из программы про машины, который стукнул­ся головой, сел в самолет? Что ты устроила!

Она стояла, держась за косяк. Я винил ее во всем. Врачи пре­дупреждали, что у больных с мозговой травмой бывают вспышки гнева. Наверное, это со мной и происходило. Мы оба это понима­ли, и поэтому я злился еще больше. Я злился не потому, что уда­рился головой, а потому, что меня все хотели убить, все хотели свести на нет ту огромную работу, которую я над собой проделал. Все шло не так — оттого, что люди действовали не подумав.

— Дорогой, прошу тебя, поспи.

Голос у нее был нежный и ласковый. Я натянул одеяло на голо­ву, чтобы не видеть отблесков огней, и ждал, когда случится при­падок. Интересно, как это будет? Поймет ли это Минди или я просто скорчусь в судорогах и умру? Наш трейлер несся вперед, мы ехали из одного мира в другой.

Минди

Девочки лежали, прижавшись друг к другу, на диване, в ногах у них пристроилась Ти-Джи.

Ричард никак не мог заснуть — боялся припадка. Окна были занавешены почти наглухо, но это его не успокаивало. Я понима­ла, что убеждать его бессмысленно. Наконец он улегся, накрыв­шись одеялом с головой.

Я вышла из спальни и поняла, что он вышиб сдвижную дверь из полозьев. Я попробовала поставить ее на место, но Ричард, услы­шав шум, сердито заворчал. Однако мне нужно было быть рядом с Ричардом. Лечь с ним я не могла — дверь стала бы хлопать. Вы­ход был только один. Я вставила руку между дверью и стенкой, уперлась ногой в противоположную стенку — чтобы не свалить­ся, если вдруг засну.

Так я провела всю ночь, время от времени перехватывая руку. С рассветом легче не стало. Пока Ричард спал, я не могла оста­вить свой пост. Солнце взошло, день обещал быть солнечным.

Мы снова были все вместе, снова были семьей. Ричард вечером нервничал, но это было вполне понятно. На него свалилось слишком много информации извне. Но он должен был справиться. Мне безумно хотелось лечь с ним рядом, но я понимала, что его нельзя тревожить. Поэтому я так и продолжала удерживать дверь.

Ричард

Я проснулся. Трейлер ехал вперед, но кошмары, мучившие меня ночью, улетучились. Иззи и Уиллоу так и спали на диване вместе с Ти-Джи. Минди стояла в дверях. Вид у нее был усталый, но, ко­гда я отодвинул дверь, она ласково меня поцеловала.

— Доброе утро, дорогой! Тебе все-таки удалось поспать? — за­ботливо спросила она.

— Да. Спасибо тебе. Извини, что я на тебя наорал. Я испугал­ся, — сказал я и смущенно опустил голову.

— Я все понимаю. Ну, мы уже в Шотландии. Ребята — настоя­щие асы, — кивнула она на двух водителей впереди.

— Ах да! Доброе утро, парни!

Мы ехали между невысоких холмов. А на горизонте виднелись огромные горы — на фоне голубого неба.

— Во сколько мы будем на месте?

— Ребята сказали, около половины пятого. Все зависит от до­роги. Есть хочешь?

— Очень. А что у нас есть?

— Мы можем остановиться и купить все, что ты захочешь.

И тут мной снова овладело беспокойство. Я не хотел никого ви­деть. При мысли о том, что мне придется встречаться с незнакомы­ми людьми, меня начинало подташнивать. Меня пугали даже двое водителей. Я боялся всех, кого не знал. Минди заметила мой испуг.

— Дорогой, мы можем припарковаться где-нибудь в сторонке.
Нам все равно надо остановиться — выгулять собак. Ты можешь
даже не выходить — ребята купят все, что ты скажешь. Как на­
счет сэндвича с беконом?

Я уже не хотел есть, при мысли о возможной встрече с незна­комцами у меня пропал аппетит. Но купить на заправке сэндвич с беконом мне хотелось — так принято делать в настоящем мире.

— Да, давай! Я с удовольствием. Давайте остановимся.

Мы подъехали к заправке, и я спрятался в спальне. Из окошка я видел вокруг множество машин. Меня передернуло, свело мыш­цы. Минди отправила Ти-Джи и Капитана гулять с одним из води­телей. Я и подумать не мог о том, чтобы показаться на людях.

И сидел в темном углу спальни. Это был важный шаг: сделать то, что нужно сделать. У меня появился список необходимых дел. Но я всячески хотел их избежать.

Минди

Мы все съели настоящий шотландский завтрак, точнее, попробо­вали понемногу. Девочки носились туда-сюда, и я заметила, что, когда они начинали слишком громко визжать, Ричард устало при­крывал глаза. Ему было трудно. После аварии он существовал со­вершенно в другом мире, а теперь снова оказался в домашнем бедламе.

Я спросила, не хочет ли он прилечь, но он был тверд:

— Я належался на десять лет вперед. Теперь я хочу быть с то­бой и с девочками.

Он усадил Уиллоу на колени. Иззи с радостью взялась за ка­рандаши и раскраску, собаки мирно лежали на полу — словно по­чувствовали, что нужно ненадолго притихнуть, дать Ричарду вре­мя привыкнуть.

Когда начался последний этап нашего путешествия, Ричард старался не смотреть в окно. Его мозгу трудно было переварить такое количество быстро меняющихся образов. Каждый раз, когда «уиннебаго» замедлял ход, он с удовольствием наслаждался ви­дом, показывал девочкам что-нибудь интересное. Мы видели гор­ные потоки, текшие по склонам, видели густые леса, а впереди бы­ла цель нашего путешествия — Северо-Шотландское нагорье.

В четверть пятого мы подъехали к воротам. Там нас встретила молодая женщина, она же на своей машине показала нам дорогу к коттеджу, который мы сняли на три недели. «Уиннебаго» с тру­дом проехал по узкой извилистой дороге. И вот наконец перед на­ми предстал чудесный домик, стоявший на полянке в лесу. У по­рога стоял «лендровер». Я заказала его специально для нас, и Ри­чард пришел в восторг. Мы вошли в дом, и восторг Ричарда еще усилился. В гостиной горел огонь в камине, нас ждал горячий чай. Ребята занесли в дом багаж. Ричард извинился и ушел в спальню. Он безумно устал. А я им гордилась. Ему понравился домик, он был готов расслабиться. Ему просто нужно было время от времени отдыхать от окружающих.