Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
К вопросу о рае на земле
Нам предстоял долгий путь, через весь город, на Зверинец, ипоэтому бабка положила в кошелку хлеба, яблок, две бутылкиводы. Кирилловская улица была усыпана соломой, бумагами, конскимнавозом: никто не убирал. Все витрины разбиты, стекло хрустелопод ногами. Кое-где бабы стояли в открытых окнах и смываликрестообразные бумажки. В ручье, вытекающем из Бабьего Яра, толпа брала воду: черпали кружками, стаканами, наливали в ведра. Воды вводопроводе не было, поэтому весь город потянулся вереницами сразной посудой к ручьям, к Днепру, подставляли под водосточныетрубы бочки или тазы, чтобы собирать дождевую воду. На линии стоял трамвай -- там, где его застало отключениетока. Я вскочил внутрь, бегал среди сидений, сел на местовагоновода и стал крутить рукоятку, звякать. Красотища: весьтрамвай твой, делай с ним, что хочешь. Лампочки в нем ужеповывинчивали и начали вынимать стекла. Брошенные трамваи стояли с промежутками по всей линии ииные не только без стекол, но уже и без сидений. На заборах еще висели советские плакаты с карикатурами наГитлера, но в одном месте они были заклеены свежими. На черномлисте желтыми линиями были нарисованы картинки счастливойжизни, которая теперь будет: упитанные чубатые мужики вшароварах пахали волами землю, потом размашисто сеяли излукошка. Они весело жали хлеб серпами, молотили его цепами, ана последней картинке всей семьей обедали под портретомГитлера, украшенным рушниками. И вдруг рядом я прочел такое, что не поверил своим глазам: " ЖИДЫ, ЛЯХИ И МОСКАЛИ -- НАИЛЮТЕЙШИЕ ВРАГИ УКРАИНЫ! " У этого плаката впервые в жизни я задумался: кто я такой? Мать моя -- настоящая украинка, отец -- чистокровный русский.Значит, я наполовину украинец, а наполовину " москаль", то естьвраг сам себе. Мои лучшие друзья были Шурка Маца -- наполовину еврей, тоесть жид, а Болик Каминский -- наполовину поляк, то есть лях.Получалась сплошная чертовщина. Немедленно сообщил бабке. -- Не обращай внимания, сынок, -- сказала она. -- Тобольшие дураки написали. Я подумал, что действительно дураки. Но кто им разрешилтакой бред печатать и расклеивать по заборам? На Подоле улицы кишели озабоченными, занятыми людьми -- всетащили вещи, шныряли с мешками. Старик и старуха, надрываясь, волокли зеркальный шкаф. Ехал ломовик с испитым лицом, везослепительный концертный рояль. И тут все магазины, парикмахерские, сберкассы разбиты, усыпаны стеклом. Немецкиесолдаты ходили компаниями и поодиночке, тоже носили разноебарахло. Они никого не трогали, и на них не обращали внимания.Каждый грабил сам по себе. Чем ближе к Крещатику, тем больше попадалось навстречуофицеров; они ходили четко, чеканя шаг, с высоко поднятойголовой, все они были в фуражках, расшитых серебром инадвинутых на самые брови. Висели красные немецкие флаги.Центр полотнища у них был занят белым кругом с чернойсвастикой. Иногда рядом с таким флагом свисал" жовто-блакитный" флаг украинских националистов -- из желтой иголубой полос. Друзья, значит. День был прекрасный. Осень, желтели каштаны, грело солнце.Бабка размеренно шла и шла себе, а я носился по сторонам, какборзой щенок. И так мы миновали Крещатик, где дядьки тащилиряды кресел из кинотеатра, поднялись на Печерск, буквальнозабитый войсками. И вдруг перед нами открылась Лавра. Киево-Печерская Лавра -- целый город, обнесенный стенами сбойницами, город фантастический: сплошные церкви, купола, купола, белоснежные дома, белоснежная колокольня, и все этоутопало в зелени... Я успел ее узнать и полюбить, потому что вней были все главные музеи Киева, она так и называлась" Музейный городок". Там -- страшные лабиринты пещер с мощами в гробах подстеклом, сюда ходили экскурсии при свете проведенных тусклыхэлектрических лампочек. В центре -- старинный Успенский собор, и у его стены могила Кочубея, казненного Мазепой. Когда-то наднею стоял Пушкин и списывал стихи, отлитые старинными буквамина чугунной плите, и с этого началась его " Полтава". Тампохоронен даже основатель Москвы Юрий Долгорукий. Мы с бабкой сели в траву и стали смотреть. Церкви, стены, купола -- все это так и сверкало под солнцем, выглядело такимкрасивым, необычным. Мы долго-долго молча смотрели, и мир былу меня в душе. Потом бабка сказала: -- Не доверяй, сынок, людям, которые носят фуражку на самыеглаза. -- Почему? -- Это злые люди. -- Почему? -- Я не знаю. Меня мать так учила. Немцев сегодня какувидела, так сердце упало: враги! Враги, дитя мое. Идет горе. У бабки слово " враг" было очень емкое; и болезнь случаласьпотому, что в человека забирался враг, и антихриста обозначалооно: " пойдет по земле враг". -- Дед говорит: рай на земле. -- Не слушай его, старого балабона. Рай на не6е -- у бога.На земле его никогда не было. И не будет. Сколько уж тех раевлюдям сулили, все кому не лень, все рай обещают, а несчастныйчеловек как бился в поте лица за кусок, так и бьется, а емувсе рай обещают... Твой дед селедку да ситец помнит, а как япо чужим людям за пятнадцать копеек стирала от темна до темна, -- он это помнит? А ты спроси у него, как его петлюровцырасстреливали в Пуще-Водице. Да что там говорить, не видела яна земле добра! Вон там рай. Она кивнула на Лавру и стала бормотать молитву. Мне стало тревожно, не по себе. Я-то ведь давно былбезбожником, и учился в советской школе, и знал точно, что итого, бабкиного, рая нет. На Зверинце жила тетя Оля с мужем. Они работали на" Арсенале" и эвакуировались с ним. Перед самой войной онипостроили домик на Зверинце. Уезжая, пустили туда житьодинокую женщину по имени Маруся, но все документы идоверенность оставили бабке, чтобы она наведывалась иприсматривала. Домишко не сгорел, не был разграблен, Маруся встретилахорошо, у нее сидел веселый, смуглый и небритый дядька, которого она отрекомендовала своим мужем. Бабка тут жерасцеловала ее и поздравила. Сосед Грабарев из-за забора окликнул бабку. Она ахнула: -- А вы почему тут? -- Вот, ужасная глупость вышла, -- сказал Грабарев. -- Яведь, Марфа Ефимовна, вывозил " Арсенал", уехал на Урал, жду, жду семью, шлю телеграммы, а они никак не могут выехать. Тогдая все бросил, примчался сюда, а они только-толькоэвакуировались. Я обратно, а Киев уже окружен. Вот они уехали, а я застрял. Был он грустный, ссутулившийся и постаревший. Я отметил, что у него фуражка сидит на затылке, и стало мне его жаль. -- О, господи, -- сказала бабка, -- но вы же коммунист! -- А что вы думаете, из-за этого окружения мало коммунистовв Киеве осталось? Да и какой я там коммунист: числился, тольковзносы платил. Летом меня ведь исключали, вы разве не слышали? Только до конца не довели: война приостановила. Ну, теперь яостался в оккупации -- точно исключили. Бабка сочувственно покачала головой. -- Что ж вы делать будете? -- Работать. Столярничать. Он насыпал мне полный картуз яблок и передал через забор. Мы остались ночевать. Мне хорошо спалось на новом месте, носреди ночи меня разбудила бабка: -- Сынок, проснись, дитя мое! -- тормошила она, --Переберись под кровать! Пол и стекла дрожали от стрельбы, отвратительно завывалисамолеты. Мы с бабкой кинулись под кровать, где уже лежалоодеяло, и прижались друг к дружке. Это бомбили советскиесамолеты, и в кромешной тьме взрывы бомб казались особенноблизкими и мощными. Кровать так и ходила ходуном, и весь домикпошатывало, как при землетрясении. -- Оченаш, жои си на небеси... -- страстно шептала бабка итрясла меня. -- Молись! Молись! Я стал бормотать: -- Да прииде царство твое. Я -- ко на неби, та -- ко наземли. Хлеб наш насушный... Утром Маруся сказала бабке; -- Я вас очень уважаю, Марфа Ефимовна, но только вы сюдабольше не ходите. Этот дом будет наш с мужем. Советы невернутся, а вам он не нужен, мы его запишем на себя. Бабка всплеснула руками. -- Так сейчас все делают, -- объяснила Маруся. -- Домаэвакуированных берут себе которые нуждающие, тем более что этодом коммуниста. Кончилось их время! Доверенность вашу мне непоказывайте, она советская, недействительная, и не забывайте, что вы сами родственница коммуниста. Вышел небритый веселый ее муж, стал в дверях, уперев руки вбока. Бабка и про совесть упоминала, и про бога, и что онапойдет жаловаться -- он только, забавляясь, усмехался. Обратный путь наш был унылым. Бабка шла как оплеванная. У начала Крещатика нас вдруг остановил патруль. -- Юда? -- спросил солдат у бабки. -- Пашапорт! Бабкаиспуганно полезла за пазуху доставать паспорт. Рядом проверялидокументы у какого-то старичка. -- Да, я еврей, -- тоненьким голосом сказал он. -- Ком! (" Пойдем! " -- нем.) -- коротко приказал немец, истаричка повели. -- Я украинка, украинка! -- испуганно заговорила бабка. Солдат вернул ей паспорт и отвернулся. Мы скорее кинулисьвниз по улице Кирова на Подол. Тетка сказала бабке: -- Утром видели, как по улице бежала девушка-еврейка, выстрелила из пистолета, убила двух офицеров, а потомзастрелилась сама. И они стали евреев вылавливать. Говорят, ихгонят разбирать баррикады... Господи, то их строили, теперь --разбирать, а все жителям, ходят по дворам, выгоняют. У афишной тумбы стояла кучка людей, читая объявления. Янемедленно протолкался. Это были первые приказы комендатуры.Привожу их по памяти: ПЕРВЫЙ. Все вещи, взятые в магазинах, учреждениях и пустыхквартирах, должны быть не позднее завтрашнего утра возвращенына место. Кто не выполнит этого приказа, будет РАССТРЕЛЯН. ВТОРОЙ. Все население обязано сдать излишки продовольствия.Разрешается оставить себе запас только на двадцать четыречаса. Кто не выполнит этого приказа, будет РАССТРЕЛЯН. ТРЕТИЙ. Все население обязано сдать имеющееся оружие, боеприпасы, военное снаряжение и радиоприемники. Оружие ирадиоприемники надлежит доставить на Крещатик в комендатуру, военное снаряжение -- на Крещатик, 27. Кто не выполнит этогоприказа, будет РАССТРЕЛЯН. Волосы у меня поднялись дыбом; побледнев, я отошел: явспомнил про свои награбленные щетки, гири, лампу, пуговицы... Только сейчас я обратил внимание, что на улице совершеннонет грабителей, только кучки людей читают приказы и быстрорасходятся. Мы с бабкой пришли домой очень встревоженные. Мама сложилакучкой мое награбленное добро и коротко велела: -- Неси. -- Не надо гири! -- завопил дед. -- У нас есть весы, пустьдокажут, что это не наши гири! А пуговицы я выкину в уборную. В общем, меня заставили возвращать лампу и щетки, потомучто вся улица видела, как я их нес. Страшно и стыдно мне былоидти к базару. Еще никто ничего не сносил я оказался первым, ия долго выжидал, пока поблизости не будет прохожих. Выбравтакой момент, сунул лампу в витрину, зашвырнул щетки -- иходу. Дома все озабоченно обсуждали, что делать с продуктами.Учитывали торбочки с горохом, гречкой, сухари, -- их былонедели на полторы, и дед был готов на казнь, только несдавать. -- Это они пугают! -- жалобно кричал он. -- Это пустьтакие, как Шатковский, пусть те, кто грабил масло бочками, возвращают! Мы сначала поглядим, Вечером меня послали поглядеть. Магазины были такие жеразбитые и пустые. В витрине уже не было моей лампы, не было ищеток. Никто ничего не вернул и не сдал. Но на всякий случай дедспрятал продукты в сарае под сено. Узлы и чемоданы были в" окопе" под землей. Оружия и приемника у нас сроду не было. Пришли двое солдат на другой день. Мы так и затряслись. Ноони походили по дому, взяли старый бабкин платок и ушли, несказав ни слова. Мы ошарашенно смотрели вслед: никак не моглипривыкнуть. Бабка сказала: -- И правда, замки не нужны, можно палочкой подпирать... Ужи три дня прошло, а они все грабят. -- Значит, продлили на пять, -- не сдавался дед. -- Киев --большой город, столица, вот им позволили Грабить пять дней.Двадцать четвертого числа все кончится. Он очень ошибался. Двадцать четвертого сентября все только началось.
Данная страница нарушает авторские права?