Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Крещатик




Германские войска вошли на Крещатик девятнадцатого сентябрясорок первого года с двух сторон. Одни колонны шли с Подола, это были те, которых встречалиеще на Куреневке, бравые, веселые, на автомобилях. Другиевходили с противоположной стороны, через Бессарабку, эти былина мотоциклах, прямо с поля боя, закопченные, и шли они тучей, захватывая тротуары, наполнив весь Крещатик треском ибензиновым дымом. Это походило на колоссальный и неорганизованный парад, полный задержек, путаницы и бестолковщины. Очевидно, по заранее намеченному плану войска стализанимать пустые здания Крещатика. Дело в том, что там былобольше учреждений и магазинов, чем квартир, да и из квартирбольшинство эвакуировалось. Крещатик был пуст. Комендатура облюбовала себе дом на углу Крещатика иПрорезной, где на первом этаже был известный магазин " Детскиймир". Немецкий штаб занял огромную гостиницу " Континенталь", Дом врача превратился в Дом немецких офицеров. Все было продумано, четко и организованно: прямо натротуарах ставились движки с динамомашинами, дававшими ток; воду привозили из Днепра цистернами. Грабеж Крещатика начался немного позже, чем в другихместах, -- ночью, когда войска были заняты своим устройством.Грабители бежали на Крещатик со всего города. Среди нихорудовали немцы С грозным криком и подзатыльниками ониразгоняли толпу и лезли грабить сами. Как в разворошенноммуравейнике, каждый куда-нибудь что-нибудь тащил. После обедавдруг ожил Бессарабский рынок: первые торговки вынесли горячиепироги с горохом, вареную картошку, хотя толком не знали, какую спрашивать цену. Шли больше на обмен; давай пачкумахорки и наедайся " от пуза". Открылись две парикмахерские. Расчет предприимчивыхпарикмахеров был точный: к ним повалили немецкие офицеры. Все это происходило так весело, чуть ли не празднично, исолнышко светило, подогревая хорошее настроение. Ключи от запертых квартир хранились в домоуправлениях.Немцы вместе с домоуправами или дворниками пошли по квартирам, вскрывая их и беря все, что им нравилось. Мебель и перинытащили в свои казармы. Кое-что прихватили себе и дворники. Никто ничего этого не вернул, когда появились приказыкомендатуры. Но оружие и радиоприемники понесли. Возможно, кто-то один понес, и все, испугавшись, понесли. Особенно многонесли противогазов, их складывали в доме № 27, вкафе-кондитерской напротив комендатуры, их там уже лежали горыдо потолка. Одними из первых созвали (по спискам в отделе кадров)работников киевского радио. Радиокомитет был на углу Крещатикаи Институтской. Только что назначенный немец-шеф вышел наэстраду, оглядел собравшихся в зале и начал очень необычно: -- Евреи, встать! В зале наступила мертвая тишина. Никто не поднялся, толькопошевеливались головы. -- Евреи, встать!! -- повторил шеф громче и покраснел. Опять никто не поднялся. -- Жиды, встать!!! -- закричал шеф, хватаясь за пистолет. Тогда в разных местах зала стали подниматься музыканты --скрипачи, виолончелисты, -- несколько техников, редакторы.Наклонив головы, гуськом побрели к выходу. Шеф дождался, пока за последним из них закрылась дверь, ина ломаном русском языке объявил, что мир должен услышатьголос свободного Киева. Что в считанные дни нужно восстановитьрадиостанцию и с завтрашнего дня -- все за работу. Ктоуклонится, будет рассматриваться как саботажник. Начинаетсямирная созидательная работа. Притихшие, озадаченные люди поднялись, чтобы расходиться. И тут раздался первый взрыв. Это было двадцать четвертого сентября, в четвертом часудня. Дом комендатуры с " Детским миром" на первом этажевзорвался. Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не толькона Крещатике, но и на параллельных ему Пушкинской иМеринговской улицах. Эти стекла рухнули со всех этажей наголовы немцев и прохожих, и многие сразу же были поранены. Над Прорезной поднялся столб огня и дыма. Толпы побежали --кто от взрыва, кто, наоборот, к месту взрыва, смотреть. Впервый момент немцы растерялись, но потом стали строить цепь, окружили горящий дом и стали хватать всех, кто оказался наулице и во дворе. Волокли какого-то долговязого рыжего парня, страшно егобили, и разнесся слух, что это партизан, который принессдавать в " Детский мир" радиоприемник, а в нем была адскаямашина. Всех арестованных вталкивали в кинотеатр здесь же рядом, искоро он оказался битком набит израненными, избитыми иокровавленными людьми. В этот момент в развалинах того же самого дома грянулвторой, такой же силы, взрыв. Теперь рухнули стены, икомендатура превратилась в груду кирпича. Крещатик засыпалопылью и затянуло дымом. Третий взрыв поднял на воздух дом напротив -- скафе-кондитерской, забитой горами противогазов и с немецкимиучреждениями. Немцы оставили кинотеатр и с криками: " Спасайтесь! Крещатиквзрывается! " -- бросились бежать кто куда, а за нимиарестованные, в том числе и рыжий парень, Поднялась невероятная паника. Крещатик действительновзрывался. Взрывы раздавались через определенные промежутки в самыхразных частях Крещатика, и в этой системе ничего нельзя былопонять. Взрывы продолжались всю ночь, распространяясь наприлегающие улицы. Взлетел на воздух цирк, и его искореженныйкупол перекинуло волной через улицу. Рядом с цирком горелазанятая немцами гостиница " Континенталь". Никто, никогда не узнает, сколько в этих взрывах и пожарепогибло немцев, их снаряжения, документов и т. п., так какникогда ничего на этот счет не объявлялось. Стояла сухая пора, и потому начался пожар, который можнобыло бы сравнить, пожалуй, лишь с пожаром Москвы в 1812 году.На верхних этажах и чердаках было заготовлено много ящиковбутылок с горючей смесью. Время от времени эти ящики ухали стяжелым характерным звуком, обливая здания потоками огня. Этои доконало Крещатик. Немцы, которые так торжественно сюда вошли, так удобнорасположились, теперь метались по Крещатику, как в мышеловке.Они ничего не понимали, не знали, куда кидаться. Жители -- ктоуспел схватить узел, а кто в чем стоял -- бежали в парки надДнепром, на Владимирскую горку, на Бульвар Шевченко. Быломного обгоревших. Немцы оцепили весь центр города. Пожар расширялся: горелиуже и Пушкинская, и Меринговская, поперечные улицы Прорезная, Институтская, Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Пассаж. Былотакое впечатление, что взрывается весь город. До войны в Киеве начинали строить метро, и теперь поползлислухи, что то было не метро, в закладка чудовищных мин подвсем Киевом. Бежали из домов далеко от Крещатика, потому чтоникто не знал, где произойдет следующий взрыв. Откуда-то немцы срочно доставили на самолете длинныешланги, протянули их от самого Днепра через Пионерский парк истали качать воду мощными насосами. Но вода до Крещатика недошла: среди зарослей парка кто-то шланги перерезал. Над чудовищным костром, каким стал центр Киева, образовались сильные воздушные потоки, в которых, как в трубе, неслись горящие щепки, бумаги, головни, посыпая то Бессарабку, то Печерск. Поэтому на все крыши повылезали немцы, полицейские, дворники, засыпали головни песком, затаптывалиугли. Погорельцы ночевали в противовоздушных щелях, настадионе. Немцы не могли даже достать трупы своих погибших, онисгорали дотла. Горело все, что немцы награбили за эти дни. После нескольких дней борьбы с пожаром немцы прекратилисопротивление, вышли из этого пекла и только наблюдали пожариздали. Крещатик продолжал гореть в полном безлюдье, только времяот времени в каком-нибудь доме с грохотом рушились перекрытияили падала стена, и тогда в небо взлетало особенно много углейи факелов. Город насквозь пропитался гарью; по ночам он былзалит красным светом, и это зарево, как потом говорили, быловидно за сотни километров. Взрывы затихли только двадцать восьмого сентября. Главныйпожар продолжался две недели, и две недели стояло оцепление изавтоматчиков. А когда оно было снято и немцы туда пошли, то улиц, собственно, не было: падавшие с двух сторон здания образовализавалы. Месяц шли работы по расчистке проездов. Раскаленныеразвалины дымились еще долго; даже в декабре кой-гдевыбивались из-под кирпича струйки дыма -- я это видел сам. Взрыв и пожар Крещатика должны, по-моему, войти в историювойны как одна из трагических и героических страниц. Нужнопонимать, что значил Крещатик для Киева. При соответствующеммасштабе это все равно, как если бы взорвался и сгорел центрМосквы на Садовом кольце, Невский проспект в Ленинграде совсем, что его окружает, или, скажем, сердце Парижа в пределахБольших бульваров. Это была первая в истории строгоподготовленная акция такого порядка. Именно после Крещатикавозникло у немцев это правило: обследовать каждый занятый доми писать: " Мин нет". Ни одна столица Европы не встретила гитлеровские войскатак, как Киев. Киев не мог больше обороняться, он был оставлени, казалось, распластался под врагом. Но он сжег себя сам уврагов на глазах и унес многих из них в могилу. Они вошли, какпривыкли входить в западноевропейские столицы, готовясьпировать, но вместо этого так получили по морде, что самаземля загорелась у них под ногами. В эпопее Крещатика еще много неясного. Существует многослухов и легенд: о неизвестном герое-смертнике, которыйворвался в вестибюль " Континенталя", включил взрыватели ипогиб при этом сам; о том, что другой герой взорвал во времясеанса кинотеатр Шанцера, когда он был набит немцами, ипрочее. Все это трудно проверить. Немцы не объявили ровноничего и никого не казнили публично. Хотя, по-видимому, подпольная группа, совершившая феноменальную акцию сКрещатиком, все же в большинстве своем погибла. (В сборнике документов " Киевщина в годы ВеликойОтечественной войны. 1941 -- 1945" (Киев, 1963г.) приводитсявыдержка " Из справки КГБ при Совете Министров УССР одиверсионно-разведывательной деятельности группы подпольщиковг. Киева под руководством И. Д. Кудри". В этом документе рассказывается о ряде подвигов группычекистов, которую возглавлял Иван Данилович Кудря, по кличке" Максим", в которую входили Д. Соболев, А. Печенев, Р.Окипная, Е. Бремер и другие, и в частности там говоритсяследующее: " В городе... не прекращались пожары и взрывыпринявшие особенный размах в период с 24 по 28 сентября 1941года, в числе других был взорван склад с принятыми отнаселения радиоприемниками, немецкая военная комендатура, кинотеатр для немцев и др. И хотя утвердительно никто не можетсказать. кто конкретно осуществлял подобные взрывы, уносившиев могилу сотни " завоевателей", нет сомнения, что к этомуприложили руку лица, имевшие отношение к группе " Максима".Главное же состояло в том, что заносчивым фашистским" завоевателям" эти взрывы давали понять, что хозяиномоккупированной земли являются не они". Известно, что Д. Соболев погиб при одной из своихмногочисленных и дерзких операций; А. Печенов застрелился впостели, раненный, когда его хватали гестаповцы; " Максим". Р.Окипная и Е. Бремер были схвачены в Киеве, в июле 1942 года.но где они умерли, достоверно не известно. В 1965 году И. Д.Кудре -- " Максиму" посмертно присвоено звание Героя СоветскогоСоюза.)

ПРИКАЗ

Утром 28 сентября к нам вдруг зашел Иван Свинченко из селаЛитвиновки. Он шел домой из окружения. Это был очень добрый, простодушный и малограмотный дядька, отец большой семьи и великий труженик. Приезжая в город набазар, он обычно ночевал у деда с бабкой, не забывал для менякакой-нибудь немудрящий гостинец из села, только я егодичился, может, потому, что у него был дефект речи: вразговоре он захлебывался, и иногда слышалось одно" бала-бала". Он явился оборванный, грязный, где-то уже, сменивсолдатскую форму на штатское тряпье. Вот что с ним произошло. Вместе со своей частью он перешел из Киева на левый берегДнепра, в Дарницу, там они кружили по проселкам и лесам, ихбомбили, косили пулеметами с воздуха, трепали, потом частьпотеряла управление, и все стали кричать, что надо идти подомам. В глухом лесу наткнулись на партизан. Партизаны были хорошоэкипированы, с возами, продовольствием, имели много оружия, они пугали немцами и звали к себе. Иван затосковал. -- То я подождав, баба-бала, ночи и утик! -- объяснил он. Несколько дней он шел полями и лесами, и повсюду брелитакие же. Бабка кормила Ивана, сердобольно ахала. Дед пошел было наулицу, но почти тотчас затопотал обратно по крыльцу и ввалилсяв комнату: -- Поздравляю вас! Ну!.. Завтра в Киеве ни одного евреябольше не будет. Пусть уезжают. Вывозят их. Приказ висит. Мы побежали на улицу. На заборе была наклеена серая афишкана плохой оберточной бумаге, без заглавия и без подписи: +------------------------------------------------------------+| Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в||понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол||Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ). Взять с собой||документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье||и проч. || Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет||найден в другом месте, будет расстрелян. || Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и||присвоит себе вещи, будет расстрелян. |+------------------------------------------------------------+ (Центральный государственный архив Октябрьской революции.Фонд 7021, опись 65, ед. хр. 5.) Ниже следовал этот же текст на украинском языке, еще ниже, петитом, на немецком, так что афишка получилась трехэтажная. Яперечитал ее два раза, и почему-то холодок прошел у меня покоже. Да еще день был холодный, ветреный, на улице пустынно. Яне пошел в дом, а, взволнованный, побрел к базару. Через пару домов от нас -- двор огородного хозяйства. Тамодна к одной лепились мазанки, сарайчики, коровники, и тамжило и работало много евреев. Я заглянул -- у них во дворестояла тихая паника, они метались из халупки в халупку, таскали вещи... Афишки висели и в других местах, я останавливался, перечитывал, все равно чего-то не понимая. Во-первых, Мельниковской и Дохтуровской улиц в Киеве нет. Есть улицаМельника и Дегтяревская. Сочиняли явно сами немцы -- и сплохими переводчиками. Эти улицы действительно возле русскогои еврейского кладбищ на Лукьяновке. И там еще есть товарнаястанция Лукьяновка. Значит, их повезут? Куда? И Шурка Маца поедет? Но мать его русская. Значит, ехать емуодному? Мне стало жалко его, жалко с ним расставаться. В Куреневском отделении милиции, где когда-то служил мойбатя, теперь была полиция. В окне выставили портрет Гитлера.Гитлер смотрел строго, почти зловеще, он был в разукрашенномкартузе. И картуз этот был надвинут на самые глаза. Конечно, я не мог пропустить вывоз евреев из Киева. Явыбежал на улицу. Они выходили еще затемно, чтобы оказаться пораньше у поездаи занять места. С ревущими детьми, со стариками и больными, плача и переругиваясь, выползло на улицу еврейское населениеогородного хозяйства. Перехваченные веревками узлы, ободранныефанерные чемоданы, заплатанные кошелки, ящички с плотницкимиинструментами... Старухи несли, перекинув через шею, венкилука (запас провизии на дорогу). Понимаете, когда все нормально, разные калеки, больные, старики сидят в домах, и их не видно. Но здесь должны быливыйти все -- и они вышли. Меня потрясло, как на свете многобольных и несчастных людей. Кроме того, еще одно обстоятельство. Здоровых мужчинмобилизовали в армию. Все, кто мог эвакуироваться, у кого былиденьги, кто мог уехать с предприятием, те непременно уехали. Аосталась самая настоящая шолом-алейхемовская беднота, и вотона выползла на улицы. " Да зачем же это? -- подумал я. -- Нет, это жестоко, несправедливо, и очень жалко Шурку Мацу: зачем это вдруг еговыгоняют, как собаку?! " В судорожном возбуждении я шнырял от кучки к кучке, прислушивался к разговорам, и чем ближе к Подолу, тем большелюдей становилось на улице. В воротах и подъездах стоялижители, смотрели, вздыхали... По Глубочице поднималась на Лукьяновку сплошная толпа, мореголов, шел еврейский Подол!.. О, этот Подол! Сплошь разговоры: куда повезут, как повезут? В одной кучке только и слышалось: " Гетто, гетто! " Подошла взволнованная немолодая женщина, вмешалась: " Люди добрые, это смерть! " Старухи заплакали, какзапели. Разнесся слух, что где-то тут прошли караимы (я первыйраз слышал это слово, понял только, что это что-то вродесекты) -- древние старики в хламидах до пят, они всю ночьпровели в своей караимской синагоге, вышли и проповедовали; " Дети, мы идем на смерть, приготовьтесь. Примем еемужественно, как принимал Христос". Кто-то возмущался: как можно так сеять панику! Но уже былоизвестно, что какая-то женщина отравила своих детей иотравилась сама, чтобы не идти, У Оперного театра из окнавыбросилась девушка, лежит, накрытая простыней. Вдруг все вокруг заволновались, заговорили, что впереди, наулице Мельника, стоит оцепление, туда впускают, а обратно нет. Тут я испугался. Я устал, у меня гудела голова от всегоэтого, и я испугался, что не выберусь обратно и меня увезут.Стал проталкиваться против толпы, выбрался, потом долго шелдомой по опустевшим улицам -- по ним почти бегом спешилиредкие опоздавшие. Придя домой, увидел деда, он стоял на середине двора, напряженно прислушиваясь к какой-то стрельбе, поднял палец. -- А ты знаешь, -- сказал он потрясенно, -- ведь ихстреляют. И тут до меня дошло. Из Бабьего Яра неслись отчетливые, размеренные выстрелы из пулемета: " та-та-та, та-та..." Тихая, спокойная, размеренная стрельба, как на учениях. НашБабий Яр -- по эту сторону от кладбищ. Чтобы попасть наЛукьяновку, стоит только перейти его. Дед выглядел озадаченным и испуганным. -- Может, это стрельбище? -- предположил я. -- Какое стрельбище! -- закричал дед. -- Вся Куреневка ужеговорит. Виктор Македон прибежал -- жену провожал, едваспасся, матерь божья, царица небесная, что ж это?! Мы пошли в дом, но сидеть там было невозможно. Стрельба, стрельба. Дед пошел к Македону узнавать, там сидело многонароду, и этот парень (он женился перед самой войной)рассказывал, что там смотрят паспорта и бросают их в костер, аон закричал " Я русский", тогда от него жену оторвали и повелив Яр, а его полицейский выгнал... На дворе было холодно, все так же дул пронзительный ветер, как и вчера. Я все выбегал, прислушивался. Бабка вынесла мнепальто и шапку, слушала сама. Мне показалось, что она плачет.Обернулся -- она крестилась, стоя лицом к Бабьему Яру, бормоча: -- Оченаш, жои си... На ночь стрельба прекратилась, но утром поднялась снова. ПоКуреневке говорили, что за первый день расстреляно тридцатьтысяч человек, остальные сидят и ждут очереди. Бабка пришла от соседей с новостью. Во двор огородногохозяйства прибежал четырнадцатилетний мальчик, сын конюха, рассказывает ужасы: что там всех раздевают, ставят над рвамипо несколько человек в затылок, чтобы одной пулей убиватьмногих; положат штабель убитых, присыпают, потом снова кладут, а много недобитых, так что земля шевелится, и некоторыевыползают. Он вылез и прибежал. -- Его надо спрятать! -- сказала мама. -- В " окоп". -- Сынок, -- воскликнула бабка, -- беги скоренько, покличьего, накормим да сховаем. Я поспешил в огородное хозяйство. Но было уже поздно. У ворот стояла телега, запряженнаяпонурым коньком, на ней сидел немецкий солдат с кнутом. Другойсолдат, с ружьем под мышкой, вел из ворот бледного мальчишку.Собственно, он даже не вел, а они как-то вышли рядом. Они подошли к телеге, сели на нее с двух сторон, и солдатдаже сдвинул сено, чтобы мальчишке было удобнее. Он положилружье в сено, а мальчишка пег боком, опершись на локоть. Егобольшие глаза спокойно и безразлично скользнули по мне. Солдат взмахнул кнутиком, чмокнул, и телега тронулась --так просто и буднично, словно они поехали на луг косить сено. Из самого оврага Бабьего Яра спаслись несколько человек. Привожу рассказ, записанный лично мною со слов женщины, матери двоих детей, актрисы Киевского театра кукол ДиныМироновны Проничевой. Привожу так, как она рассказывала, недобавляя ничего.

Данная страница нарушает авторские права?


mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.007 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал