Гай ;; пик нгоьратимости

уже достигнуто! И прежде всего, решен главный вопрос любой революции: о власти. К тому же революция есть насилие...

Спустя девять десятилетий мы в состоянии не только узнать, но и нагнать те последствия этого шага, которые трудно было предвидеть тогда револю­ционерам.

Разгон Учредительною собрания резко ожесточил раскол в российском обществе, будущее которого широкие слои населения связывали именно с работой первого парламента. Ведь насилие над полузаконным и малопоч­тенным в обществе Временным йравительством совсем не то, что насилие над полномочным представителем избирателей. В стране разгорелась Граж­данская война. Враждующие стороны приступили к решению оружием того, что не удалось решить политическими средствами.

Конечно, вручи Учредительное собрание мандат на власть Совнаркому, контрреволюционные силы не успокоились бы. Вероятно, не все из них со­гласились бы ждать следующих выборов. Но поставить под ружье такую часть народа им бы не удалось никак.

Гражданская война не только разорила и измучила страну. Насколько можно судить по доступным данным, в ходе ее погибло и эмигрировало много миллионов. Важнейшее социально-политическое следствие состоит и в том, что в боях, от тифа и голода погибла наиболее активная часть и без того крайне немногочисленного индустриального пролетариата страны — основной социальной базы Октябрьской революции и коммунистической партии. По мере восстановления заводов и фабрик на их место пришла из деревень масса вчерашних крестьян, с неразвитым классовым сознанием, пропитанная феодально-крепостническими предрассудками, — вполне под­ходящая основа для формирования новой деспотии.

Кроме того, из страны за рубеж бежало большое число представителей просвещенного слоя, тоже весьма тонкого в тогдашнем российском обществе. Произошло резкое интеллектуальное обеднение его. Вынужденное невежество в технике, управлении, политике пришлось компенсировать волюнтаризмом, отчего тоже стал быстро набирать силы зарождавшийся сталинизм.

Наконец, разгон Учредительного собрания враз и надолго внес в массовое сознание руководящих кругов и народа страны устойчивое предубеждение (и без того подготовленное беспомощностью Государственных дум) против представительных институтов демократии, отношение к ним как к чему-то несерьезному, ритуальному, стоящему в стороне от самого дела. Иначе го­воря, к тому, что в иных странах давно, а у нас сейчас называется правовым государством, гражданским обществом. Это предубеждение делает неизбеж­ной анонимность власти (таинственность механизма принятия решений, исключение личной позиции представителя власти, запрет на распростране­ние информации и т.п.).

Возвращаясь к той январской ночи, можно уверенно сказать, что никто из голосовавших за декрет ВЦИК, включая и его инициаторов, не предпола-

гал столь радикальных последствий. Для них это был сравнительно частный акт в стремительной политической борьбе, когда приходится срочно реаги­ровать на изменение обстановки, стремясь опередить удар противника сильным выпадом. Они не хотели стольких жертв и страданий (в том числе и для себя, как оказалось). Но тем более им было бы невыносимо представить жесткое извращение их намерений по мере того, как подобные акции пре­сечения после этого стали прямо необходимыми (надо же защищаться, а лучшее средство тут — нападение). Неумолимые ближние цели все более подавляли те самые — дальние, отклоняли от них ход событий.

Между тем и без этого шага возможны были маневры и варианты. После него выбора уже не оставалось: на заносившиеся один за другим кулаки бе­лого движения нельзя было ответить вооружением народа (да и какого имен­но?), а понадобились профессиональная армия, не менее квалифицированная контрразведка, цензура, сверхцентрализация, принудительная экономика... Малейшая уступка означала потерю всего так дорого стоившего. Гражданская война ожесточает нравы куда больше международной, а внутрипартийная борьба их отнюдь не смягчает. И. В. Сталин или Л. Д. Троцкий — разницы особой не было. Непослушный социальный материал по-прежнему «не пони­мал своего счастья». Оставалось его основательно переработать.

Избавляясь от живительных разногласий и далее (запрет левых эсеров и анархистов — товарищей по штурму Зимнего — и других партий, запрет на фракции внутри самих большевиков, запрет на возражения генсеку в Полит­бюро и т.д.), общество окаменело. Монолитом неслось оно в единственном направлении, все больше увязая на историческом бездорожье.

Разгон Учредительного собрания не только разрушил созданный уже бы­ло социальный механизм бескровного взаимодействия противоречивых интересов. Без такого механизма антагонист подлежал уже только уничто­жению, для верности — с захватом близких к нему прослоек и кругов, а для полной гарантии — ведь, поднявшись, он стал бы действительно яростно мстить! — и тех, кто недалек от последних, хотя бы и по настроениям. Оста­навливаться было и впрямь рискованно.

Но даже когда выяснилось, что важнейшее условие успеха социалистиче­ской революции в России — подобные же революции на Западе — не испол­нилось и пришлось экономике вернуться к капитализму, то от него к тому времени остались лишь запуганные остатки нижней гильдии. Развить с их помощью производительные силы до уровня социалистического обобщест­вления, тем более при враждебно настроенном иностранном капитале, те­перь уже и не получилось бы. Обратимость процесса потеряна, «точка воз­врата» пройдена...

Глава; V ИНВГРГИОННЫГ ЦИКЛЫ