Вооружение маньчжурских войск.

Традиционно считается, что маньчжурская армия была отсталой и не имела на вооружении достаточного количества огнестрельного оружия. Однако эти утверждения не отражают динамики развития вооружения маньчжурских Восьмизнаменных войск и базируются на сведениях периода Сяньфэн (1851-1862), Тунчжи (1861-1874) и Гуаньсюй (1875-1908), когда разложение феодального строя в Китае не только привело к деградации его вооруженных сил, но и к отмене самой структуры Восьмизнаменных войск (1902).

Корейская позднесредневековая повесть «Сказание о госпоже Пак» описывает вооружение и снаряжение маньчжурских войск при штурме горной крепости Намхан: «Вдруг небо и земля сотряслись от грома пушечных залпов. Одетые в броню всадники, словно стальные клещи, с четырех сторон окружили крепость. Вот они уже приставили к стенам длинные осадные лестницы, вот тянут вверх ружья и пушки, а вот уже железные ядра градом посыпались на головы защищавших крепость»[93].

Корейские и китайские источники дают представление о ранней стадии развития вооружения маньчжурских войск – воины, как правило, имели на вооружении панцири типа куяк, железные шишаки с бармицей, однотипные с монгольскими. Основными видами холодного оружия считались пика и меч. Каждый воин должен был иметь лук и уметь стрелять из него, поражая цель на расстоянии не менее 60 м. Для ведения полевого боя с китайскими и корейскими войсками, плохо подготовленными для рукопашной, этого вооружения было вполне достаточно.

Однако маньчжуры прекрасно понимали значение огнестрельного оружия и внимательно относились к проблеме перевооружения своей армии. В войсках стали создаваться отряды пеших стрелков их огнестрельного оружия (не позднее 1625 г.[94]). Конница получила на вооружение многоствольные ручницы саньянцян (типа корейских самхёльчхон). Захват большого количества огнестрельного оружия в ходе вторжений в Корею Чонмё хоран (1627) и Пёнджа хоран (1636) позволили маньчжурам сформировать собственные артиллерийские части (1631).

Ружья маньчжурских войск не позже, чем с 1657 г., производились по образцу корейских ружей чочхон[95], которые восходили по своей конструкции к аркебузам, завезенным в Китай из Португалии в 1516 г. Установленный Палатой Строительных работ[96] к началу XIX в. калибр ружья составлял 5 фэн [97] (15 мм.), вес пули – 6 фэн [98] (22, 4 г.), а заряда – 3, 5 фэн (13 г.). Поскольку с 1657 г. маньчжурские ружья производились по корейским образцам, имевшим аналогичный калибр, логично предположить, что описанные Н.Я. Бичуриным нормативы Палаты Строительных работ возникли задолго до издания «Статистического описания Китайской империи».

Длинный ствол аркебузы позволял достичь высокой начальной скорости пули, что благотворно влияло на дальнобойность и точность огня. Однако, в свою очередь, вследствие повышенной длины ствола при незначительных размерах ложа маньчжуры были вынуждены применить сошки, чтобы облегчить стрельбу со стационарных позиций, а незначительный для подобного оружия вес пули и заряда не позволял эффективно пробивать доспехи, чем, наряду с относительно малым распространением ручного огнестрельного оружия, и объясняется длительное сохранение защитных доспехов на вооружении маньчжурской армии.

На вооружении армии и флота состояли мечи и сабли, изготовленные по типу широко известной японской катаны. Часть этих мечей, изготовленных в Корее по японскому образцу (вэгом), Цины закупали для нужд своих военных, часть – ковали самостоятельно. Однако авторы «Муе тобо тхонджи» (1790) уверяют, что «[японские] мечи крайне прочны и остры – китайским (имеется в виду продукция китайских мастерских Палаты Общественных работ при династии Цин – прим. А.П.) и не сравниться»[99].

С доимперских времен маньчжуры имели традицию широко применять защитные доспехи. Например, при штурме войсками Нурхаци улаской крепости Ихань-алинь (1608) «было убито более тысячи человек, захвачено 300 комплектов лат и все население города»[100]. Впоследствии все воины получали доспехи на время ведения боевых действий. В законах империи содержатся требования к местным воинским начальникам и администрации предпринимать меры для закупки доспехов из металла и ваты для выдачи мобилизуемым на войну солдатам. Как следует из вышесказанного, часть выдаваемых доспехов была металлическая (монг. хуяг, кит. тунсин динъя), а часть – стеганая на вате (монг., маньчж. олбок).

Мощные композитные луки монгольского типа дополняли вооружение как пеших, так и конных частей, на протяжении всего рассматриваемого периода.

Помимо штатного оружия, к которым относились копья, сабли, луки и огнестрельное оружие, на вооружении состояли такие специфические образцы, как боевые цепы (монг. гуйвуур), алебарды (монг. дам илд, маньчж. джанъку), секиры (монг. сух балт, маньчж. г’ардари) и т.д. Техника владения этими видами оружия существовала также в Китае и Корее и дожила до наших дней.

На вооружении артиллерийских частей, помимо пушек местных образцов (например, цзяньцзюнь пао, примененных под Албазином) состояли пушки португальской системы – фоланьцзи пао[101] и голландской – хунъи пао[102]. С 1631 г. маньчжуры стали самостоятельно отливать пушки, используя знания и труд китайских мастеров: «Прежде в нашем государстве не изготовляли огнестрельного оружия. Изготовление пушек началось с этого времени»[103]. В период Албазинских войн была предпринята попытка ввести артиллерийские гранаты. При помощи иезуитов даже была отлита первая партия из 30 гранат[104], однако, в связи с внезапной смертью Вербиста[105], дальнейшего развития этот вид боеприпасов не получил. Именно пушки хунъи пао рекомендовал использовать опытный военачальник Лантань, проводивший рекогносцировку крепости Албазин: «Полагаем, что без использования пушек хунъи пао разрушить Албазин невозможно»[106]. Легкие веглеры использовались как для вооружения речных судов[107], так и конных отрядов[108]. Однако трудно утверждать наличие конной артиллерии в маньчжурских войсках на основе того, что в ряде походов кавалерийским частям придавалось некоторое количество фоланьцзя пао[109]. Также дискуссионным, но не невозможным в принципе, является вопрос о применении маньчжурами картечи – незадолго до утверждения династии Цин минский полководец Ци Цзигуан (1527-1587) применял в полевых боях пушки, стрелявшие крупной картечью[110].

Для ведения осадных работ маньчжуры широко применяли весь богатейший арсенал китайской осадной техники. Еще в 1629 г. со слов киргизского князя Ишея казаки докладывали красноярскому воеводе Андрею Дубенскому, что есть к востоку от Китая Дучюн-кан[111], «а бой де у нево огнянной, и лучной, и копейной, и всякой, и люди де у него всякие; а городы, которые не может взять приступом, и он топит водою»[112]. Под «всяким боем» подразумевается весь комплекс осадной и крепостной техники, не вошедший в огненный (ружья и пушки), лучный (луки и стрелы) и копейный (копья и прочее древковое оружие). В 1655 г. О. Степанов докладывал о вооружении маньчжурских войск, штурмовавших оборонявшийся его отрядом Кумарский острог: «И щиты у них были на арбах, а те арбы были на колесах, и щиты деревянные, кожами поволочены, и войлоки были, а на тех арбах были лестницы, а по конец лестниц колеса, а в другом конце гвозди железные и палки, и на тех арбах привязаны были дрова и смолье, и солома для зажегу, и у них острог копейчатой был же; да у них же, богдойских людей, у всякого щита были багры железные и всякие приступные мудрости»[113].

Таким образом, следует констатировать, что в XVII в. маньчжурские войска имели на своем вооружении практически все виды известного в регионе оружия и военной техники[114]. Комплекс вооружения не был застывшим, а динамично развивался по мере увеличения потребностей вооруженных сил империи в том или ином виде оружия.

Заключение.

В период образования мощной военно-феодальной Цинской империи (1583-1683), молодое маньчжурское государство обладало боеспособными вооруженными силами, снаряженными по последнему слову техники XVII века. Боеспособность маньчжурских войск в этот период объясняется рядом факторов, среди которых немалую роль играет то, что маньчжурские племена не были скованы традиционными китайскими представлениями о порочности военного начала у и превалировании гражданского начала вэнь[115]. Отсутствие на первом этапе образования маньчжурской империи государственных институтов китайского образца[116] также способствовало выработке оригинальной военно-административной структуры общества, позволившей малочисленному народу успешно сражаться на нескольких фронтах одновременно, неизменно одерживая победы.

Следует признать, что встречающиеся в советской литературе многочисленные негативные оценки маньчжурских Восьмизнаменных войск описываемого периода тенденциозны и не отражают реального положения вещей. Отсутствие в советской, а затем и российской историографии систематического изучения военной системы цинского Китая, некритическое восприятие оценок китайских вооруженных сил времен Опиумных войн и Боксерского восстания, контаминация этих сведений с состоянием дел в XVII в. приводят к грубому искажению исторической правды и неверным оценкам первого этапа развития русско-китайских отношений, начавшихся с вооруженной конфронтации в бассейне Амура в 1650-х годах.

Идеологическая подоплека подобных оценок очевидна, однако следует признать, что разработка проблемы в существующем до настоящего момента виде не дает объективного объяснения причин успеха маньчжурских войск в военном противостоянии с Русским государством в XVII веке. Выражения «упадочнические настроения и низкий боевой дух многочисленного маньчжурского войска»[117], «особенно страшились маньчжуры рукопашного боя с русскими казаками»[118], «маньчжурские войска даже при наличии артиллерии и семи-, восьмикратного численного превосходства не могли одолеть русские части, вооруженные ручным огнестрельным оружием»[119] и т.д., являются конъюнктурными, антинаучными и лишь затемняют картину, не давая по настоящему оценить положение, складывавшееся на дальневосточных рубежах России во второй половине XVII века.

Колониальной политике царского правительства противостояли отнюдь не разрозненные племена или же незначительные феодальные владения, а мощная в военном отношении империя, обладавшая развитой внешнеполитической доктриной, владевшая огнестрельным оружием и имевшая огромный опыт ведения боевых действий в современных условиях. В ходе ожесточенных колониальных войн на территории Приамурья четко выявились недостатки дальневосточной политики Русского государства, его военная слабость в порубежных землях, недостаточное хозяйственное освоение вновь присоединяемых земель. Заключение в 1689 г. Нерчинского мирного договора посольством Ф.А. Головина явилось единственной мерой, которая была способна сохранить за Русским государством большую часть новоприобретенных земель. Подобное взрывоопасное положение объективно сохранялось в русско-китайском пограничье вплоть до окончания маньчжуро-ойратских войн, в результате которых Россия и Китай были вынуждены перейти от политики скрытой конфронтации к политике сотрудничества в приграничных районах. Ослабление военно-феодальной империи Цин в конце XVIII века и превращение Китая в объект колониальной экспансии западных держав способствовали пересмотру Нерчинского договора и возвращению северной части Приамурья в состав Российской империи.