Последний охотник

Бомж Павел Сырцов, не открывая глаз, застонал и, икнув, ощутил где-то в глубинах носа кислятину. Он лежал на ящиках под открытым небом. Ему было хреново, так хреново, что его желудок давно сжался бы в горошину и исторг бы всё свое содержимое, если бы оно у него было.

Скажи кто-нибудь Сырцову пару лет назад, что можно зверски охмелеть от бутылки «Клинского», смешанного с настойкой боярышника, он послал бы высказавшего это предположение в город Закудыкинск. Но, оказалось, что забалдеть от этого всё-таки можно, и сейчас Сырцову хотелось опохмелиться. Очень хотелось, но он знал, что это нереально, и поэтому не открывал глаз.

Что ни говори, а в жизни есть вопросы актуальнее, чем «За что папу убил, Клавдий?» Например, что можно увидеть и чем можно опохмелиться в пять часов утра на промышленной свалке в Капотне?

Его имени мы не знаем. Поэтому назовем его просто – Пожиратель.

У него не было глаз, но он видел; не было ушей, но он слышал; не было носа, но он осязал. Он неподвижно висел во Вселенной. Пожиратель не дремал и не бодрствовал — он ждал. Он ждал очень долго — полтора миллиарда лет, но не испытывал нетерпения, как не испытывал вообще ничего, кроме огромного, никогда не оставлявшего его желания настичь и уничтожить добычу. Он был охотник до мозга костей, хотя ни мозга, ни тем более костей у него тоже не было и не могло быть.

Когда-то Пожиратель ел досыта, все они ели досыта, но последние миллиарды лет добычи становилось все меньше, и ему приходилось всё реже охотиться и всё дольше ждать. Последний период ожидания был самым долгим, и в нем начинало уже зарождаться смутное беспокойство, не уничтожил ли он всю добычу и не обрек ли этим себя на медленную голодную смерть.

Прошло еще несколько миллионов лет. Экономя энергию, неподвижный и безгласный, Пожиратель ждал. Внезапно едва уловимый пульсирующий сигнал, долетевший из глубин соседней Галактики, вызвал его из небытия. Несуществующие глаза открылись, отсутствующий слух обострился. Сомнений не оставалось: этот сигнал был запахом добычи. Пожиратель взял след. Его безукоризненное чутье, не имевшее ничего общего с четырьмя-пятью известными человеку чувствами, никогда не ошибалось.

Он был последним сыном древнего народа шлепкунов. Некогда его народ пережил угасание старой Вселенной и рождение новой. Им было известно всё, или, вернее, почти всё в мироздании — только одна задача так и осталась нерешенной: как победить врага, жестокого и неумолимого, с каждым годом все сокращавшего их численность, пока от всего народа не остался лишь один его представитель. Тогда надобность в отдельном имени отпала, и, забыв, как его звали при рождении, он стал называть себя по имени своего народа — Последний Шлепкун.

Он жил в постоянном страхе. Всю свою жизнь он скрывался точно так же, как скрывались его мать, его отец и все предки. Бороздя Вселенную, он прятался где мог, но знал, что это не поможет, и в конечном счете он обречен. Рано или поздно Пожиратель возьмет его след.

Он устал. Безумно устал. Радовало только то, что и пожиратель остался один. Последний из пожирателей. Остальные погибли, обессилев, потому что могли питаться только шлепкунами. Охотник и дичь — их связывали узы, ведущие еще из прошлой Вселенной. Один шлепкун и один пожиратель — два древних народа, два непримиримых врага.

Вдали от Млечного Пути, в галактической глуши, Шлепкун отыскал населенную планету, где один из неразумных видов напоминал его собственный, и затаился, надеясь затеряться. Последний Шлепкун был очень осторожен. Он не безумствовал, не мечтал и не получал ни одного из тех трехсот тысяч совершенных наслаждений, которые были известны его народу. Он лишь дрожал и боялся.

Порой Последний Шлепкун со страхом прислушивался к постоянным и равномерным пульсациям Вселенной и робко думал, что если бы каким-то чудом пожиратель погиб, то, возможно, он нашел бы способ возродить свой народ, занявшись, например, клонированием собственных клеток. Но мечты эти оставались лишь мечтами: в глубине души он знал, что рано или поздно Пожиратель доберется до него.

Преодолев два парсека за тринадцать с половиной дней, Пожиратель вошёл в атмосферу. Здесь, в атмосфере, ощутив живительное присутствие кислорода, его тело приняло свою начальную форму — торпедообразную и узкую, позволявшую стремительно продвигаться и лавировать в плотных воздушных потоках.

Внизу сквозь белые разводы тумана виднелся большой континент. Вибрация добычи шла оттуда. Пожирателю потребовалось несколько мгновений, чтобы определить ее точное положение в пространстве. Нацелившись на добычу, пожиратель стремительно помчался вниз, трепеща от охотничьего азарта. Жидкость, составлявшая его разумную субстанцию, забулькала внутри твердых стенок тела. В такие минуты он ничего не видел и ничего не замечал, одержимый всепоглощающей охотничьей страстью. В какой-то мере это делало его уязвимым, и он знал это.

Спустя двадцать секунд он достиг поверхности планеты. Увидел добычу и, больше не скрываясь, стал медленно подкрадываться к ней. Он мог убить ее в мгновенном прыжке, но не стал этого делать. Он наслаждался каждым мгновением. Предвкушение — пик удовольствия.

Шлепкун тоже увидел Пожирателя. Парализованный ужасом, он замер, не в силах двинуться. Его упругое, лишенное конечностей компактное тело сразу стало рыхлым. О побеге он и не мыслил. Он понял, что погиб. Теперь у него осталось лишь одно желание, чтобы всё закончилось как можно быстрее…

Павел Сырцов наконец открыл глаза, с трудом привел себя в вертикальное положение и осоловело огляделся. Его по-прежнему мутило и было так хреново, что не было сил даже материться. Неожиданно где-то сбоку Сырцову почудилось движение. Он повернул голову. На большом ящике из-под телевизора, служившим ему столом, он увидел наполовину полную бутылку, которая медленно катилась по ящику и вот-вот могла упасть. Бутылка была без наклейки, но интуиция опытного алкаша подсказывала, что это то, что нужно. Не задумываясь, Сырцов схватил бутылку и, свернув ей пробку (ему показалось, что она при этом тихо пискнула), забулькал. Напиток был странным на вкус, но несомненно крепким и алкогольным.

«Наболтали, гниды, не пойми чего!» — проворчал Сырцов, вытирая губы.

Когда бутылка опустела, Сырцов поставил ее у ящика.

Последний Шлепкун не верил своим глазам. Несколько секунд назад неуязвимый пожиратель был уничтожен гуманоидом, которого никто не принимал всерьез. Всё произошло так быстро, что пожиратель не успел ничего предпринять. Его мыслительная субстанция была растворена желудочным соком гуманоида, а торпедовидное тело с каждой секундой все больше заисвестковывалось.

Несколько секунд Шлепкун осмысливал произошедшее, а потом его внезапно захлестнула пьянящая волна счастья.

«Свершилось! Я свободен! Я восстановлю нашу цивилизацию — великий деятельный народ шлепкунов! Я… я…»

Внезапно Шлепкун вспомнил об отважном гуманоиде и преисполнился к нему искренней благодарности. Ему стало неловко, что, прожив на планете несколько тысячелетий, он, парализованный ужасом, так и не удосужился изучить их обычаи или обратить на них хотя бы малейшее внимание.

«Я подарю их народу наши знания! Мудрость, бессмертие, межзвездные перелеты! Я научу их, как получить все триста восемь тысяч высших ментальных наслаждений! Этого же отважного гуманоида я сделаю правителем и поставлю во главе всех государств. Я вылечу его от всех болезней и сделаю его тело телом двадцатилетнего атлета!» — с воодушевлением подумал Шлепкун.

Полный желания одарить своего спасителя, Шлепкун кое-как вскарабкался на ящик. Это оказалось чудовищно трудно, потому что его маленькое тело было неповоротливо и вдобавок лишено конечностей.

Когда взгляд гуманоида упал на него, Шлепкун ощутил настоящее счастье. Видит! Он меня видит!

Бомж Сырцов пораженно икнул, не без удовольствия выругался и протянул руку.

«Что ты собираешься делать, безумец? Разве ты не видишь, что я...» — попытался телепатически крикнуть Последний Шлепкун, но было уже поздно…

Сырцов надкусил внезапно появившийся на ящике соленый огурец и с хрустом разгрыз его. Огурчик к водочке – что может быть лучше?