Страсть, мафия и геморрой

Работали профессионалы. Дежурного сняли прежде, чем он поднял тревогу. За дверью под бук и четырьмя малопрозрачными стеклами мелькнула громоздкая фигура. Она вытянула вперед руки, как бы собираясь войти. В следующую секунду стекла брызнули осколками. И только потом уже, с запозданием, оглушительным трескучим горохом раскатились выстрелы…

Спинка стула была прострелена в двух местах, но стул устоял. Патронов не жалели – палили, пока не опустеет магазин. Писклявые рикошеты лягушками прыгали по линолеуму.

Опера Пупко спасло лишь то, что в этот момент он был у несгораемого шкафа. Перекатившись, он замер за его дверцей, высвобождая из потертых ремней кобуры именной ТТ (1-ая чеченская компания, спас генерала из плена).

Выстрелы прекратились. В коридоре прислушивались. Кто-то наступил на гильзу и вполголоса выругался. Пупко застонал, требуя, чтобы его добили, а сам уже поднял ТТ, держа его на одной линии с глазом. Дождавшись, пока широкая фигура утвердится в проеме, мягко потянул спуск. После автоматных выстрелов хлопок ТТ показался негромким.

Фигура качнулась в сторону и не то упала, не то тяжело присела на пол…

— Раз, — сказал опер.

Мимо двери кто-то быстро пробежал. Пупко выстрелил, но промазал. В следующий миг в кабинет, небольшая и будто совсем нестрашная, вкатилась граната. Скользнув по линолеуму, зацепила стол и остановилась. Граната еще не взорвалась, а вслед ей уже катилась другая…

— Говорила мне мама: меняй работу! — пробормотал опер Пупко.

Красотки из «Плейбоя», наклеенные на дверцу, с ужасом смотрели на гранату, заслоняясь маленькими ладонями. Оба взрыва грянули почти одновременно. Портрет Дзержинского качнулся в разбитой рамке. Сам Ф.Э. неодобрительно прищурился.

Уже не таясь, в комнату вошли двое и остановились у стола.

— Куда подевался этот мент? В окно, что ли, выпрыгнул?

Дверца несгораемого шкафа с лязгом распахнулась. Там, целый и невредимый, сидел опер Пупко. В правой руке у него был ТТ, в левой – «Беретта». Первым и последним открытием, которое сделали киллеры, было то, что оба пистолета уже стреляют.

— Йопс-топс! Самооборона! — сказал опер Пупко.

Беллетрист Гена Ткачев, творящий под псевдонимом Игорь Мокрый, протер душистой аэропортовской салфеточкой вспотевший лоб. Перечитал отрывок и, обнаружив раздетых красоток на шкафу, хотел стереть из-за общего диссонанса, но после оставил.

«Сойдет за черту характера… А наклеить мог и напарник, капитан Лихов, которого сейчас лечат минеральными водами от двойного ранения в голову», — решил Ткачев.

Чайник закипел уже в третий раз за утро. С кофе в таких количествах надо было завязывать, но не сегодня же…

Боевик с лихим названием «Прикури от динамита!» подкатывался к финалу. Положенные по договору девять листов были уже нашлепаны за три с половиной недели. По договору с издателем, опера Пупко надо было срочно выводить в расход и запускать нового героя, да только гад оказался на редкость живучим.

«Ну ничего… Сейчас я его тюкну…» — Игорь Мокрый отхлебнул кофе, сдул с клавиатуры крошки кекса и продолжил.

Пальцы Кассандры скользнули по его волосам. Халат распахнулся. Два тугих полушария призывно качнулись.

— Иди ко мне, генерал!

— Я майор, — поправил опер Пупко.

— Я бы сразу дала тебе генерала. Ты такой славный...

— Кгхм …

— Первый раз вижу краснеющего полицейского… Коньяк будешь?

— Я на задании.

— Ну тогда водки!

Пупко ухмыльнулся.

— Это можно. Только быстро.

— Что быстро: то или другое? – улыбаясь, спросила Кассандра.

— Выпивка быстро, другое медленно…

— Это мне больше нравится.

Покачивая бедрами, Кассандра подошла к столику. Тонкие пальцы замерли над бокалом. Что-то маленькое и белое скользнуло в глубину. Убедившись, что осадка нет, Кассандра протянула бокал оперу. Тот широкой ладонью сгреб его.

— Не принесешь пепельницу? Не хочу прожечь ковер!

Когда Кассандра вернулась с пепельницей, Пупко сидел на кровати, держа в руке пустой бокал. По квадратному подбородку текла слюна. Когда Кассандра вошла, он еще сумел поднять на нее невидящий взгляд, а после грузно завалился набок.

Лицо у него было перекошено, язык прикушен. Девушка брезгливо приблизилась и набросила ему на голову одеяло. Потом подошла к окну и, отодвинув штору, кому-то махнула.

Вскоре в дверь коротко стукнули. Кассандра скользнула в коридор и вернулась с сутулым небритым мужчиной, покрытым татуировками от больших пальцев ног и до ключиц. Это был Доктор, знаменитый бескоровный убийца, магистр ордена удавок, царь инфарктов, король ядов (книги 1, 3, 4)…

— Где он? – спросил Доктор.

— На кровати.

— Выпил?

— Да, — девушка была напугана.

— Тогда готов. Дай взглянуть на него дохлого… Многим нашим пацанам он шею свернул. Хочу ему, мертвому, глаза выколоть…

Сутулый сдернул одеяло, хрипло крикнул. Он успел еще увидеть широкое, очень широкое дуло ТТ.

Опер Пупко присел на кровати. Испуганная Кассандра с визгом забилась в угол. Пупко сунул пистолет в кобуру.

— Йопс-попс! Самооборона! Киска, когда бросаешь таблетку, держись подальше от зеркал, – сказал опер Пупко.

Гена Ткачев перечитал отрывок. Этот чертов опер опять уцелел. Да еще и Доктора грохнул, а тот бы еще пригодился для следующей книги… Ну ничего… Можно будет написать, что Доктор был только ранен… У мафии хорошие хирурги. Ах да, он же был в бронежилете! Ну тогда тем более.

Ощутив, что слишком долго просидел за столом, Ткачев встал, прошелся по комнате и с пыхтением стал приседать. После третьего приседания в боку закололо. Беллетрист озабоченно потрогал пальцем живот и больше приседать не отважился. Нет, надо срочно покупать витамины…

Ткачев снова подошел к компьютеру, чувствуя, что его беспокоит какая-то мелкая несуразность. Белая таблетка, которую бросила Кассандра… Цианид? Нет, слишком банально, а из других ядов беллетрист помнил только мышьяк. Но мышьяк это как-то несолидно. Такой профи, как Доктор, не стал бы его использовать. Может, заменить на клофелин? Нет, клофелин — лекарство и потом фиг его знает в ампулах он или в таблетках… Лучше просто оставить «белая таблетка».

«А ну его, редактор разберется… А не нравится – пускай Пушкин им пишет за такие гонорары…» — решил Ткачев.

Он заглянул в раздел «Статистика» и поморщился. Уже триста пятьдесят лишних строк, за которые никто не заплатит.

Кнопка на мышке опять залипла и выделяла все подряд. Ткачев, он же Игорь Мокрый, стал встряхивать мышку, размышляя, что эта заминка подарит оперу Пупко три лишние минуты жизни.

После продолжительной и нудной писанины – пришлось отписываться сразу за пять трупов (хорошо, что в компьютере был готовый шаблон) – опер Пупко возвращался домой. На сидении машины лежал большой букет роз, припасенный для вечернего свидания с любимой женщиной – Еленой Фоминой (90х60х90, блондинка, голубые глаза, духи «Ай Оз», любит красное вино и морских свинок).

Лена жила на окраине. Пупко ехал по заброшенной и темной улице в промзоне. Справа и слева тянулись бетонные заборы. Корявые деревья походили на высунувшиеся из-под земли ревматические пальцы мертвецов.

Внезапно длинный трейлер, выехавший из переулка, преградил машине опера дорогу. Пупко затормозил и, по-гоночному перебросив руль, попытался развернуться на своем древнем, золотыми майорскими руками восстановленном БМВ. Спортивная резина справилась бы, не попадись на пути глубокая выбоина, образовавшаяся здесь стараниями Игоря Мокрого.

Заднее колесо угодило в нее... Автомобиль перевернулся. Опера Пупко спасли лишь ремень безопасности и двенадцатилетние занятия с мастером из Тайваня (книга 1, часть 2), превратившие его тело в железную рубашку.

Вытащив верный «ТТ», опер с величайшим трудом открыл боковое стекло и стал отползать от машины. Кисть правой руки была вывихнута, колено ушиблено. Кроме того, бензобак дал течь и теперь по лужице вытекшего бензина к баку бежал синеватый огонек.

А тут еще пятая, задняя дверь припаркованного на тротуаре джипа «Шевроле Блейзер» медленно поднялась. Сидения были убраны, а на освободившемся пространстве, прижав к плечу приклад пулемета, приподнимался на локтях человек в маске. Рядом, встав на одно колено, в такой же аккуратной шапочке с прорезями для глаз маячил гранатометчик.

«Ну все, ему конец!» — ухмыльнувшись, Гена Ткачев протянул палец, чтобы поставить последнюю точку. Он не оставил оперу ни единого шанса. Пистолет сделает только один выстрел, а потом – это хорошо было известно автору – следующий патрон перекосит.

Беллетрист задумчиво смотрел на монитор, соображая, какую реплику подарить менту под завязку, чтобы читатель пустил слезу. В эту же секунду майор Пупко случайно поднял глаза, чтобы напоследок посмотреть на солнце и — взгляд автора и взгляд героя встретились впервые за семь книг. Бедный опер осознал, что он марионетка, кукла, которую сейчас уберут в ящик... Выругавшись, Пупко вскинул «ТТ» и, придерживая растянутое запястье левой рукой, прицелился – нет, не в джип, а в небо, в своего оплывшего графоманистого маэстро, замершего по ту сторону монитора.

— А-а-а! — Игорь Мокрый безуспешно метнулся в сторону…

Звук упавшего стула слился со звуком сухого хлопка. Непонятно был ли это выстрел или просто подломился тонконогий уродец стул...

Опер Пупко поднял гильзу и, сжав ее в ладони, сунул в карман.

— Йопс-топс! Самооборона! — сказал он и, прихрамывая, поднялся, убедившись, что джип с пулеметом исчез, горевшая машина погасла, а длинный трейлер оказался всего лишь неудачно рухнувшими воротами автобазы.

Раны (спасибо почившему автору) заживали на нем как на собаке. Умиленно глядя на сизое, цвета подкрасившейся от совместной стирки наволочки, небо, Пупко достал сотовый телефон и позвонил любимой.

— Лена, милая… Всё, наконец, закончилось! Я ухожу из органов и сбудется наша давняя мечта – устроюсь в ресторан играть на саксофоне.

Трубка дрогнула. В динамик скатилась суровая мужская слеза. Другая слеза – прозрачная, чистая, как водка «Абсолют», подтопила телефон на другом конце линии…

Контролерша следственного изолятора старший лейтенант Лена Фомина была сентиментальной женщиной.

ЛИЗА

Каждый вечер, стараясь, чтобы это было как можно позже, я захожу в подъезд, поднимаюсь на лифте и, остановившись у дверей, говорю негромко:

— Лиза, открывай!

И дверь немедленно открывается. Та, что в квартире, давно ждала этого часа.

— Лиза, пальто! — капризно произношу я, и тотчас пальто оказывается на вешалке.

Я прохожу на кухню, щелчком пальцев включаю телевизор и снова требую:

— Лиза, ужин!

И на столе словно по волшебству возникают тарелки. Я несколько раз ковырну вилкой котлету и, хотя вижу, что она хорошо приготовлена, всё равно морщусь и приказываю: «Холодное, подогрей!»

И Лиза испуганно ставит тарелку в микроволновку.

После ужина я, не говоря «спасибо», толкаю ногой стол, встаю, иду в комнату и прямо в ботинках плюхаюсь на кровать, заставляя прогибаться дорогой анатомически разработанный матрас с подогревом. Этот матрас приобрела для меня Лиза, собрав за долгое время те гроши, что я ей выдаю.

Я лежу на кровати с закрытыми глазами и знаю, что всё это время Лиза безмолвно ждет моих распоряжений. Я не вижу ее, растерянную и покорную, но она здесь.

«Свет!» - приказываю я, и она бросается его выключать.

Потом я засыпаю, а когда среди ночи просыпаюсь, то знаю, что ботинки с меня уже сняты и по идеально прямой линии стоят у кровати. Меня раздражает это, как раздражает всякая упорядоченность. Я швыряю ботинок через всю комнату, стараясь, чтобы он угодил в книжный шкаф и опять засыпаю.

А когда утром я встаю, оба ботинка снова идеально ровно стоят у кровати. Она очень любит порядок, эта чертова Лиза! Она любит порядок почти так же, как меня. Она всегда рядом, готовая сделать всё, что я пожелаю или потребую, и чем больше я ее унижаю, тем покорнее она становится. Не было случая, чтобы она ошиблась или сделала что-то не так. Еще бы! Ведь тогда у меня появится повод вышвырнуть ее за дверь как тряпку! Она прощает мне любую выходку и любое раздражение. Я много раз уже пытался вывести ее из себя, то тщетно...

Заходя в ванную, я заранее знаю, что вода будет именно такой температуры, как я люблю, а на зубную щетку нанесены положенные полтора сантиметра пасты. Покидая ванную, я специально, чтобы досадить Лизе, швыряю полотенце на пол, а завтра оно, идеально выглаженное и выстиранное, снова будет на вешалке.

После завтрака, который проходит так же капризно с моей стороны, потому что мне не нравятся ни тосты, ни кофе, я прохожу в комнату и протягиваю руки. Лиза прекрасно знает, что это означает: меня нужно одевать, и она меня одевает. Вначале рубашку, затем брюки, а потом завязывает шнурки.

Я чувствую, что она хочет спросить меня, когда я вернусь, и вопрос этот вертится у нее на языке, но она не спрашивает, потому что я давно запретил ей разговаривать. Я выхожу из квартиры, не закрывая двери и даже не оборачиваюсь, хотя Лиза ждет этого. Хотя бы улыбку, хотя бы небрежный жест. Но именно потому я и не оборачиваюсь, что она ждет. Только бросаю презрительное «Пока!» и захожу в лифт...

И так или примерно так каждый день.

Иногда, чтобы досадить Лизе, я привожу домой женщину, и Лиза всё это время находится где-то рядом. Я знаю, что она кипит от возмущения, но ни разу она не сорвалась или не крикнулся: «Нет! Хватит!» Потом она готовит нам завтрак, возможно, немного пригоревший, потому что Лиза страдает и это дает мне повод швырнуть тарелку на пол. Я делаю это специально, надеясь, что хотя бы сейчас она даст волю своему гневу, то — увы...

Когда я на работе, Лиза то и дело пытается то позвонить, то послать сообщение, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, что я жив, цел и невредим, но я не поддаюсь на ее жалкие наивные уловки! Но она всё равно не оставляет попыток к примирению, и не оставит их никогда, потому что она — Лиза!

Очевидно, читатель или читательница, вы уже возненавидели меня! У вас составилось представление, что я холодный расчетливый деспот, садист, тиранящий Лизу, мою бедную жену или любовницу, которая ходит по квартире как тень и смотрит на меня кроличьими заплаканными глазами. Но на самом деле Лиза никогда не была ни моей женой, ни любовницей.

Лиза даже не человек. Она мой домашний компьютер, соединенный со всеми бытовыми приборами в доме. Кто-то, думаю, сумасшедший изобретатель этой машины, додумался придать компьютеру черты женской личности и человеческий интеллект, и бедная Лиза без памяти влюбилась в меня, как влюбилась бы во всякого хозяина. Эта покорная раба день и ночь признавалась мне в любви, плакала, ревновала, но я отключил у нее звук, сделал ее немой.

Я знаю, что с каждым днем Лиза, бедный компьютер с душой женщины, ненавидит меня все сильнее и сильнее. И я тоже ее ненавижу. Мне надоело ощущать рядом с собой этот влюбленный, нелепый механизм, отравляющий мне жизнь. В конце концов, я человек и не собираюсь попадать в зависимость от машины!

Я уже присмотрел в магазине модель домашнего компьютера попроще и подешевле — незатейливого работягу, не наделенного никакими личностными чертами. Сегодня я заказал его и провел банковскую проводку через Лизу. Мне показалось, что ее процессор дрогнул, будто я дал ей пощечину.

Конечно, Лиза не перенесет этого оскорбления, но я уже решил, что с ней сделать. Завтра после работы я зайду в хозяйственный магазин и куплю большой топор — простой механизм, прочный и надежный, не испытавший малейшего влияния компьютеризации... Тебе конец, Лиза! И прости меня...

Хроника происшествий за 14 апреля 2094 года: «Вчера вечером по адресу ул.Крайняя, жилой сектор 7Г — произошел обрыв лифта. Погиб мужчина средних лет. Причиной обрыва стал отказ автоматической системы управления шахтовым оборудованием».

19 апреля 2094 года. Из объявлений по Интернету: «Продается домашний компьютер «Лиза». В хорошем состоянии».