В формах ее проявления

Дальнейшую свою конкретизацию определения сущности получа­ют в формах ее проявления. Они выступают собственной противоположностью сущности, в них она полагает себя как некая собственная отрицательность. Вполне очевидно, что нельзя успешно применить определения сущности без их дополнения знанием форм проявления сущности, которые выполняют функции прикладных форм, а их нахождение — задачу прикладного исследования. Покажем это на при­мере форм проявления стоимости и прибавочной стоимости.

Можно сказать, что доведенными до практической приложимости будут теоретические определения стоимости, которые присоединяют к ней и форму ее проявления — цену и ее модификации. Понятие стоимости приложимо к отдельному товару в форме цены, а приба­вочной стоимости — к отдельному товару в форме прибыли, земель­ной ренты, процента.

Предположим, что надо применить понятие стоимости таким об­разом, чтобы при ее помощи определить стоимость данного товара. Нам известно, что его стоимость образует общественно необходимый труд, нужный для его производства, и величина этого труда составляет стоимость интересующего нас товара. Исчисляя затрачиваемый труд непосредственно, мы можем узнать лишь реальное его количество. Один производитель или данный коллектив может израсходовать труда на производство того же самого товара меньше или больше, чем другие работники или коллективы. Что же касается количества обще­ственно необходимого труда, то из этих измерений его не вывести. Но его надо знать, чтобы на деле воспользоваться понятием стоимости.

Для этого нужно найти формы проявления стоимости и, обраща­ясь к их «услугам», решить прикладную задачу по определению сто­имости данного товара. Такую «услугу» оказывает форма проявления меновой стоимости — цена, выраженная в деньгах, и соответствую­щий механизм образования цен. В итоге оказывается, что, например, цена производства как модифицированная форма стоимости данного товара легко поддается определению. Она будет равной сумме издер­жек его производства и средней прибыли в данной отрасли.

Нельзя, однако, делать вывод, что категории стоимости или при­бавочной стоимости, взятые как таковые, вообще не приложимы. Сто­имость всей массы продукции данного общества будет соответствовать реальным затратам на ее производство труда. Точно так же мы можем воспользоваться общим определением прибавочной стоимости для ус­тановления общего объема прибавочной стоимости, получаемой, на­пример, классом капиталистов в целом. Если же речь идет о величине прибавочной стоимости, получаемой данным капиталистом, то для ее определения нужны уже модифицированные формы прибавочной сто­имости, например, прибавочная стоимость в форме прибыли. В этом случае вступают в действие законы самой этой модифицированной формы, согласно которым распределяется прибыль между капиталис­тами, причем распределяется в зависимости от величины всего аван­сируемого ими капитала, а не только от объема присвоенного ими прибавочного труда. Следовательно, модифицирующие сущность формы нужны для того, чтобы ее применять к области особенного и частного.

В методологическом отношении эти формы должны выводиться в конечном счете из сущности, из первоначальных исходных принци­пов, Их выведение — одна из специфических функций прикладных исследований, овладение которой имеет серьезное значение для дея­тельности исследователя-прикладника. Причем речь должна идти об их выведении, а не о простом наложении принципа на форму его проявления, ведущим к их отождествлению. Особенно важным здесь является выбор логического механизма перехода от общих принципов к их превращенным формам. Легко, например, понять превращенную форму (прибыль), если известно ее основание (прибавочная стоимость). В обратном же порядке невозможно понять ни того, ни дру­гого.[105] О методологической значимости этой проблемы свидетельствует осуществленный К. Марксом логический переход от первого и второго томов «Капитала» к его третьему тому, что в свое время вызвало ряд дискуссий среди экономистов.[106] Многим из них, как известно, не уда­лось решить эту проблему. Опубликование третьего тома «Капитала» показало, что К. Маркс объяснил движение превращенных форм сто­имости и прибавочной стоимости (цены производства, прибыли, ренты и т, д.) на основе общих принципов трудовой теории стоимости. При этом им были разрешены противоречия между сущностью и формами ее проявления, основанием и обоснованным, общим и особенным и разрешены не путем отрицания противоречий, и не словесно, а логи­чески обоснованными методами.

С этой точки зрения логику перехода от исходных принципов к их превращенным формам можно построить на основе анализа соот­ветствующих звеньев логики «Капитала». Подчеркивая необходимость такого анализа для обоснования методологии прикладных исследова­ний, укажем лишь на некоторые его моменты, связанные с переходом от прибавочной стоимости к прибыли и ее норме.[107]

Прибыль в качестве первого превращения своей основы — при­бавочной стоимости — предполагает, что последняя ставится в оди­наковое отношение ко всем составным частям отдельного капитала, т. е. к капиталу в целом. В этом случае претерпевает превращение определение объекта отношения — капитала. В нем погашается раз­личие между переменной и постоянной частями, и, следовательно, созданная дополнительная стоимость становится как бы безразличной к своему источнику — переменному капиталу» представленному в рабочей силе (в ее потребительной стоимости). В результате изменения формы своего выражения прибавочная стоимость приобретает новое, отличное от своей первоначальной формы численное выражение; та же самая величина прибавочной стоимости изменяет свое количест­венное выражение, поскольку она исчисляется уже не по отношению к части целого, а ко всему целому. Прибыль, следовательно, представ­ляет другое отношение, чем прибавочная стоимость, как по форме. так и по численному выражению.

В результате своего второго превращения прибавочная стоимость приобретает форму избытка стоимости над издержками производства, т.е. в форме прибьии она выступает избытком над стоимостью всего авансированного капитала. В этом случае изменению подвергаются издержки производства — из действительных издержек, равных со­держащемуся в товаре всему рабочему времени, они превращаются в издержки капитала, в которые уже не включена прибыль, т.е. они делаются равными тому, сколько стоит производство товара капита­листу, а не тому, сколько оно действительно стоит. При этом указанное превращение является не только формальным, но и реальным, ибо здесь приходящаяся на отдельный капитал прибыль фактически пред­ставляет величину, отличную от произведенной данным капиталистом прибавочной стоимости — большую или меньшую, чем прибавочная стоимость.

Все эти превращения, однако, не снимают первоначальных исход­ных законов стоимости, когда возникает вопрос о совокупной прибыли и выраженной через нее средней норме прибыли, т.е. когда берется отношение совокупной прибавочной стоимости к совокупному капи­талу, тогда опять выявляются первоначальная твердая основа и общий закон, выведенный из уже исследованной в первом томе «Капитала» общей природы капитала. Средняя норма прибыли изменяется в соот­ветствии с изменением органического строения капитала, в котором принимается опять-таки в качестве главного — различие постоянного и переменного капиталов.

Формы проявления и превращения сущности широко использова­лись классиками социологии при анализе социальной действительнос­ти. Их знание они считали обязательным условием приложения зако­нов и фундаментальных принципов социологической науки к тем или иным частным вопросам. «В противном случае, — отмечал Ф. Эн­гельс, — применять теорию к любому историческому периоду бьшо бы легче, чем решать простое уравнение первой степени».[108]

Укажем, прежде всего, на модифицирующие функции форм про­явления сущности в процессе применения материалистического мето­да. Согласно материалистическому пониманию истории, писал Ф. Эн­гельс, в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете являются производство и воспроизводство действительной жизни. Если же кто-либо искажает это положение, утверждая, что экономический момент является единственно определяющим момен­том, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, аб­страктную, бессмысленную фразу. Эконохшческое положение состав­ляет базис, но на ход исторического процесса оказывают также влия­ние и во многих случаях определяют преимущественно его форму различные моменты надстройки: политические формы классовой борь­бы и ее результаты, государственный строй, правовые формы и даже политические, юридические, философские теории и религиозные воз­зрения.[109]

В системе общественного развития производство средств произ­водства является в последнем счете решающим по отношению к об­мену, торговле, распределению, потребительному производству и дру­гим его звеньям. Так, чтобы правильно применить принцип опреде­ляющей роли производства по отношению к распределению, нужно еще этот определяющий фактор рассмотреть через призму собствен­ных законов распределения, и лишь посредством его соединения с последними можно разработать те или иные способы распределения материальных благ на практике.

При исследовании форм общественного сознания, идеологической области также нельзя не учитывать относительную самостоятельность идеологии, ее подчиненность не только общему принципу определяю­щей роли общественного бытия, но собственным правилам и законо­мерностям, т. е. законам движения самих идеологических форм. Связь и взаимодействие между общественным бытием и идеологией не ис­черпывается однонаправленной причинной зависимостью: бытие — причина и только причина, развитие идей — следствие и только след­ствие. Идеология обладает известной самостоятельностью и независи­мостью от развития материальной основы общества. Но эта самосто­ятельность относительна, так как она существует в определенных и притом ограниченных рамках, именно в пределах общей подчиненнос­ти идеологического развития изменениям общественного бытия.[110] Если иметь в виду идеологические области, то преобладание экономического развития неоспоримо, в конечном счете, также и над ними. Эко­номика не создает здесь ничего заново — она лишь определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала. Но даже и это она производит по большей части косвенным образом. Важнейшее же прямое действие, скажем, на фило­софию оказывают политические, юридические, моральные отражения.[111]

Рамки условий, в которых происходит преобладающее влияние экономики на идеологию и которые предписываются идеологическому развитию самой идеологией, образуются, во-первых, при воздействии на характер идей специфических законов самой идеологии. Во-вторых, это рамки, создаваемые необходимой преемственной связью данной идеологии с предшествующим мыслительным материалом, которая (связь) в известной мере вызывается внутренней логикой самого идеологического развития. В-третьих, это границы тех форм, которые по­рождаются самой идеологией и предписываются всякому идеологичес­кому развитию так, что каждая идея необходимо должна приспосо­биться к существующим идеологическим формам и укладываться в них.

Если подойти к проблеме взаимоотношения идеологии и эконо­мики с точки зрения категорий формы и содержания, то в самом общем и известном смысле относительная независимость идеологии, как и всякой формы, состоит в том, что форма не сразу и не автоматически меняется вслед за изменением содержания, а отстает от него в своем развитии. Отсюда следует, что идеология как форма отражения общественного бытия относительно безразлична к этому бытию как своему непосредственному объективному содержанию. Содержание как наиболее революционный элемент подвержено постоянному изме­нению и развитию, а форма в известных пределах сохраняет устойчи­вость. Она, несмотря на изменчивость содержания, в рамках опреде­ленной меры остается той же самой и не реагирует на все изменения содержания. С другой стороны, форма может опережать развитие содержания, «забегать» вперед. Бывает так, что те или иные общест­венные идеи появляются намного раньше тех экономических условий, в которых они впоследствии получают свой полный расцвет.

Идеология как форма отражения общественного бытия кроме этого бытия имеет и свое специфическое содержание и особые формы. Идеологическое представление хотя и вырастает из экономических отношений, с ними не совпадает и совпадать не может. Идеологичес­кое содержание, являясь формой по отношению к экономическому содержанию, в свою очередь, имеет собственные формы в виде права, морали, религии, философии и т. д. Относительная самостоятельность идеологии касается, прежде всего, этих ее форм. Они выступают не как непосредственные, а как опосредованные формы экономического со­держания, представляют как бы форму отраженного, следовательно, вторичного идейного содержания, а не непосредственного материаль­ного содержания. Если, например, объективная реальность была бы непосредственно содержанием религиозных форм, то религия была бы не религией, а простой копией действительности. Точно так же если бы материальная действительность составляла непосредственное со­держание художественных форм, то они потеряли бы свою художест­венную ценность. Непосредственным содержанием этих форм является отраженная и переработанная в сознании действительность. Связь идеологических форм и самой действительности опосредована идео­логическим содержанием этих форм, которые выступают уже как пере­работанное отражение общественного бытия в сознании.

В идеологических формах происходит согласование (еще одна переработка) идей в определенную внутреннюю стройную логическую систему, в которой и состоит логическое развитие идеологических форм. В процессе этого согласования неизбежна трансформация идей, поскольку они должны приспосабливаться к существующим идеоло­гическим формам, подгоняться под эти формы и укладываться в них. По этой причине в общественном сознании экономические отношения предстают в специфических «костюмах» идейных, волевых и других отношений. При этом данная «одежда шьется» по мерке самих идео­логических форм. Поэтому чисто земные идеи, вырастающие из эко­номического положения, «надевая эту одежду», должны необходимо видоизменяться в ней, иногда до неузнаваемости.

Так, в правовом сознании экономические отношения принимают юридическую форму, выступают как отношения волевые. Новые идеи каждый раз должны приспосабливаться к существующим правовым формам, считаться с предшествовавшей правовой системой. В процес­се приспособления нового идейного содержания к существующим пра­вовым формам происходит перевод этого содержания, выражающего новые имущественные отношения, в некие как бы неизменные и само­стоятельные правовые формы, В них неизбежно происходит модифи­кация общественных идей, так как последние, получив правовую форму, необходимо должны представляться в виде общечеловеческих идей, хотя в действительности они суть отражения определенных ин­тересов данной эпохи. Это объясняется тем, что развитие общей идеи права состоит не в чем ином, как в применении одинакового масштаба ко всем людям, так как право по своей природе есть именно приме­нение этого общего мерила. Идеи в правовых формах скрывают свое непосредственное классовое содержание и делаются весьма абстракт­ными, общечеловеческими.

Правовая форма идеи равенства, например, в каждую эпоху все более и более удалялась от реального изменяющегося содержания и приобретала все более и более общий и абстрактный характер. Идея равенства в самом начале своего возникновения исходила из того, что все люди имеют нечто общее, и насколько простирается это общее, они равны. Уже здесь эта правовая форма абстрагировалась от клас­сового содержания, выглядела как общечеловеческая. Потом была вы­двинута идея неограниченного общечеловеческого равенства. Она по форме опять-таки выводилась из равенства людей, но уже распростра­нялась на всех граждан какого-либо государства как на равных по своей политической и социальной ценности, т. е. равных перед зако­ном. В итоге представление о равенстве принимает абсолютную, все­общую форму. Равенство было объявлено правом каждого человека, хотя оно имело в качестве своего субъекта фактически весьма нерав­ных людей.

Итак, определения сущности могут быть успешно применены лишь с учетом форм ее проявления. Взятые вместе, они позволяют решить вопрос об отношении социальной теории к самой социальной действительности.

Во-первых, здесь возникает проблема приложимости абстрактных определений сущности, не учитывающих ее проявления. Правильно ли, что при оценке людей важно усмотреть их сущность, а не их дела и поведение? [112] Такой подход будет верным, поскольку человек рас­сматривается с содержательной стороны, а не просто с точки зрения его непосредственного поведения. В то же время нельзя игнорировать обстоятельство, что сущность человека, его внутреннее содержание находят свое подтверждение только в том, как они выявляются в поведении и делах человека. Оценки его сущности вне его дел будут субъективными, лишаются объективного содержания. Применимость сущностных принципов, однако, не исчерпывается обоснованием их объективности. Важно, во-вторых, определить, в какой мере их разум­ность может стать действительностью, если даже существующая социатьная действительность непосредственно противоречит этой их ра­зумности. Следуя Гегелю, этот вопрос можно поставить так: все ли наукой доказанное разумно и действительно и все ли действительное разумно?

Ф. Энгельс в свое время разъяснял это суждение Гегеля так: все действительное в человеческой истории рано или поздно становится неразумным, а все, что есть в человеческих головах разумного, пред­назначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противо­речило оно существующей, кажущейся действительности. Атрибут действительности принадлежит тому, что в то же время неооходимо.[113] Последнее же является свойством сущности, а не просто наличного бытия, непосредственно существующего. Определения сущности должны применяться не ко всему тому, что существует, скажем, в нашем современном обществе, а лишь к тому, что обладает свойством необходимости, призвано заменить наличную существующую дейст­вительность на новую, более богатую по своей сущности,

Соответственно высокая фундаментальная теория по отношению к социальной действительности не должна рассматриваться лишь как нечто абстрактное, далекое от существующей действительности и трудно реализуемое. Несмотря на истинность и разумность той или иной идеи, иногда, например- полагают, что ничего подобного ей в жизни не встречается и вряд ли может встретиться. Но и идея, по словам Гегеля, не столь бессильна, чтобы ее осуществление или не­осуществление зависело от нашего субъективного произвола. Она, наоборот, действенна и способна к осуществлению, ибо сама дейст­вительность «не так дурна и неразумна, как это воображают лишенные мысли или порвавшие с мышлением бессильные практики. В отличие от голого явления действительность как единство внутреннего и внеш­него так мало противостоит разуму, что она, наоборот, насквозь ра­зумна, и то, что неразумно, именно поэтому не должно рассматри­ваться как действительное».[114]

Мы не должны, следовательно, абсолютизировать формы прояв­ления сущности, наделять их свойством действительности как необ­ходимости, имеющим своим основанием сущность.