И ее отрицательные последствия

Без прикладных форм общие определения сущности не могут быть успешно применены к познанию конкретных явлений и практике. Они, не доведенные до необходимого уровня конкретизации, не по­лучившие прикладную форму, становятся ненужными для практики. Вместе с тем из сказанного ранее следует, что общие законы и опре­деления нельзя механически распространять на частные области или явления прежде всего потому, что в этом случае не учитывались бы особенности последних. Отсюда — вся важность знания частного и индивидуального, о чем говорилось выше. На основе этого знания вырабатываются прикладные формы, которые имеют относительно самостоятельные функции, отличные от функций фундаментальных положений социологической науки. Вместе с тем преобразование общих принципов в прикладные формы имеют определенные границы: они, с одной стороны, диктуются фундаментальными положениями, с другой — особенностями прикладных форм. Абсолютизация послед­них ведет к столь же отрицательным и даже к более серьезным пос­ледствиям, чем механическое, прямое применение общих принципов, непосредственное подведение под общие определения решение част­ных вопросов.

Модификации, которые претерпевают фундаментальные положе­ния в прикладные разработках, хотя и имеют относительную самосто­ятельность, собственные закономерности, не должны выводиться из-под общего подчинения исходным теоретическим принципам. Преоб­разование последних в прикладных формах имеет свои рамки, за пределами которых неизбежно наступают искажения и ошибки в самих приложениях. Поэтому, признавая необходимость использования опосредствующих звеньев, особенного и специального, нельзя из них де­лать нечто вроде стены, заграждающей реализацию теории. Они долж­ны быть мостом от теории к практике, а не препятствием на этом пути.

Это условие в практике социологических исследований не всегда соблюдается. Границы модификации теоретических принципов неред­ко нарушаются, что сопровождается существенными ошибками в при­кладном социальном познании. В этом случае уже не принимается во внимание общий принцип и абсолютизируются модифицированные, частные формы его проявления.

Наиболее слабую форму названных погрешностей составляет при­дание и сущностным принципам, и формам их проявления равного значения, их расположение как бы рядом друг с другом на правах взаимного дополнения. В экономической науке подобные погрешности встречались, например, у А. Смита и Д, Рикардо. Так, А. Смит, с одной стороны, улавливал внутреннюю связь экономических катего­рий или скрытую структуру буржуазной экономической системы, с другой стороны, ставил рядом с этим связь, как она дана видимым образом в явлениях конкуренции и как она, стало быть, представляется чуждому науке наблюдателю, а равно и человеку, который увлечен процессом буржуазного производства и практически заинтересован в нем. В итоге у А. Смита два названных способа понимания уживались, хотя и противоречили друг другу. В одном случае А. Смит проникал во внутреннюю связь буржуазного общества, в его «физиологию», в другом — лишь описывал то, что внешне проявляется в жизненном процессе.[115]

Вульгарная политическая экономия в последующем сделала выбор в пользу второго метода исследования, т.е. абсолютизировала значи­мость форм проявления, отбрасывая их сущность. Так, если А. Смит и Д. Рикардо отождествляли прибыль с прибавочной стоимостью, вы­ражали абстрактные законы прибавочной стоимости непосредственно в форме эмпирической прибыли, то представители вульгарной поли­тической экономии, наоборот, явления этой эмпирической прибыли выставляли непосредственно в качестве законов прибавочной стоимос­ти. Таким образом, видимость отсутствия закономерности они выда­вали за сам закон. Для них выразить явление в его наиболее плоской форме означало то же самое, что познать его законы. Вульгарная политическая экономия изобилует такого рода подменами сущности внешними формами ее проявления: закон спроса и предложения вы­дается в качестве закона стоимости, а цена — в качестве стоимости; полезность веши объявляется ее стоимостью, потребительская стои­мость техники — свойством капитала производить прибыль, плодоро­дие земли — источником создания ренты и т. д.

Для нашего времени наиболее характерен отрыв цены как формы денежного выражения стоимости от сущности последней — затрат труда и превращение таким образом понятой цены в основание некоей новой, «незатратной» парадигмы самой же теории трудовой стоимости. Стоимость вроде бы трудовая, но без затрат самого труда. Основные понятия теории трудовой стоимости переосмысливаются настолько, что ее центральным звеном становится «незатратная трудовая стоимость».[116] Абсолютизация формы (цены) доводится до состояния, про­тивоположного содержанию (стоимости), а затем подводится под ту же самую категорию стоимости. Ясно, что после такой «операции» от принципа трудовой стоимости ничего не остается, он превращается в антитрудовую парадигму полезности. Последняя же, в свою очередь, насильно подгоняется под стоимость. Поэтому не следует удивляться тому, что в нашей литературе альтернатива затратной характеристике стоимости в пределах самой стоимости не выдвигалась, вопрос о незатратной парадигме не ставился.[117]

Нетрудно догадаться, что «парадоксы» теории, подмена сущности видимостью не могут не сопровождаться такими же «парадоксами» на практике, если руководствоваться ими в хозяйственных делах, приме­нять их к социальному развитию. Если экономические показатели и их расчеты ведутся на основе этого рода экономических форм и не выходят к сфере сущности, то они заведомо искажают реальную дей­ствительность.

Желание иметь дело только с внешними, эмпирически данными формами, с тем, что является модификацией фундаментального прин­ципа, и не брать в расчет сам принцип — довольно часто встречаю­щаяся погрешность в прикладных исследованиях. В гносеологическом отношении это означает, что непосредственно существующими объяв­ляются лишь опосредствующие формы, явления сущности, а не сами сущность или законы. Объективность последних прямо не отрицается, но они не признаются непосредственно существующими. Бывает, на­пример, что закон или общий принцип считаются «мысленными» сущностями, «вещами в себе», не имеющими непосредственного су­ществования в самой непосредственной действительности, т.е. они как бы не составляют данную нам часть социального мира, лежат «по ту сторону» видимой социальной действительности. Единственным непосредственно существующим и действительным в этом смысле объявляется только наблюдаемое в форме особенного или единичного. Так, суждение о том, что целостность системы, образующейся на основе ее субстанции и сущностного отношения, не тождественна некоему системному качеству, присущему системе в целом, но не отдельным ее составляющим элементам, подводится иногда под мето­дологию «Капитала», в котором К. Маркс открыл якобы целую группу закономерностей системного бытия и развития социальных систем, исходной и ключевой среди которых является закономерность «вто­рого качества». При этом утверждается, что в раскрытом Марксом внепредметном существовании стоимости, абстрактного труда, мораль­ного износа и других феноменов была якобы обнаружена нематериальная «душа» системного качества.[118] Согласно А. Вагнеру, например, К. Маркс, разделив на два вида стоимость — потребительную и ме­новую, — удалил из науки потребительную стоимость. Между тем, стоимость для К. Маркса — это опредмеченный общественный труд. «Я исхожу, — писал К. Маркс, — не из " понятий", стало быть также не из " понятия стоимости", и потому не имею никакой нужды в " разделении" последнего».[119]

В современных экономических исследованиях наиболее часто от­рицается способность тех или иных методик или показателей, разра­ботанных для предприятий, отражать общие закономерности развития народного хозяйства. Особенно это относится к показателям так на­зываемого микроуровня хозяйства, которые с самого начала считаются показателями, не имеющими отношения к общественному производ­ству в целом, поскольку последнее относится к макроэкономическому уровню. Поэтому для работы в условиях хозрасчетных механизмов в качестве эффекта, например, от новой техники принимается рост при­были; и хозрасчетная эффективность оценивается соответственно от­ношением этого эффекта к величине связанных с новой техникой затрат. Что же касается народно-хозяйственной эффективности техни­ки, то хотя она вроде бы и должна измеряться сопоставлением эффекта в виде прироста национального дохода (в сопоставимых ценах) с затратами на новую технику, но в соответствующих формулах прирост национального дохода опять-таки уходит в «конечный счет», а реаль­ным итогом соотношения затрат и результатов выступает прибыль, т.е. отдельное поглощает общее. Из этой ситуации неизбежно возни­кает первенство особенного и отдельного (прикладных форм и меха­низмов) перед общим, фундаментальным принципом. На языке эконо­мистов-конкретников это значит, что на отдельных предприятиях общие экономические законы не действуют и не должны использо­ваться.

В результате абсолютизации прикладных форм, особенно хозяй­ственных элементов, разработанных только для отдельных хозяйственных образований (предприятий), общие экономические законы остаются в стороне, «без права» на приложимость. В этих условиях можно встретить суждения о том, что, например, основные экономические законы не является законом движения непосредственной экономичес­кой деятельности. Подобные суждения вызываются или сопровожда­ются абсолютизацией особенных форм или конкретных показателей. Так, в учебниках по политической экономии утверждается, что обще­ственное производство подчинено росту благосостояния и всесторон­нему развитию человека, а в планах в системе различного рода пока­зателей этот общий принцип не учитывается. Речь здесь идет не о том, чтобы непосредственно выразить этот принцип в какой-то вели­чине, а о том, чтобы выразить этот общий уровень в какой-либо форме (например, прибавочную стоимость — в форме прибыли). Но главное заключается в том, чтобы в своих особенных формах законы эконо­мической основы общества учитывались на всех уровнях хозяйство­вания, поскольку они являются законами деятельности людей во всех сферах, где они действуют и где функционируют реальные экономи­ческие отношения.

Формы проявления, следовательно, могут мешать людям в прак­тической деятельности, если за ними не видеть первоначальных ис­ходных принципов и соответственно если эмпирические формы ста­вить вместо внутренних закономерностей развития социальных явле­ний. Поэтому при разработке разного рода методик, нормативов, прак­тических рекомендаций важно исходить из собственных законов системы, согласовывать прикладные формы с фундаментальными поло­жениями теории общества. Однако, как пишет В.Н. Черковец, «не­редко бывает так, что методика, используемая для практических целей, не сопровождается раскрытием ее экономического смысла. Получает­ся, что не теория предшествует методике, а методика ставит теорию перед необходимостью искать какие-то объяснения. Но не всегда на­ходятся достаточные объяснения. Этому даже есть причина, поскольку методика обычно опирается на эмпирические явления экономической действительности в том виде, в каком они непосредственно выступают в хозяйственной практике. Конечно, это не снимает задачи наведения теоретических мостов между сущностью и явлением».[120]

У нас еще в достаточной мере не проделана работа по переводу фундаментальных положений политической экономии и других обще­ственных наук на язык реальных практических форм, т.е. не выпол­нена работа, аналогичная сделанной К. Марксом в третьем томе «Капитала» по модификации исходных экономических категорий. И не­удивительно поэтому, что мы нередко сталкиваемся с фактами, когда применяемые конкретные экономические формы противоречат общим экономическим принципам, а эти противоречия не находят разреше­ния. «В нашей экономической теории и практике, — отмечал в свое время А.Г. Аганбегян, — имеется одно весьма существенное проти­воречие, которое заключается в следующем. Все мы признаем, что социалистическое производство развивается для наилучшего удовлетворения потребностей, создания условий для всестороннего развития человека. Но в то же время при осуществлении хозяйственных и других мероприятии этой целью никогда не руководствуемся».[121]

Погрешности, порождаемые преувеличением значимости конкрет­ных форм проявлений сущности (рассмотренные на материале «Капи­тала» и экономических исследований), имеют место и в философии вообще, как в гносеологии, так и в социологии. В современных усло­виях чаще всего они встречаются при обсуждении вопроса о соотно­шении сушностных закономерностей развития общества и его особен­ных конкретных форм в разных странах. Общие закономерности об­щественного развития отождествляются с абстрактно-всеобщим, ли­шенным реального, объективного содержания. Соответственно идее закономерности общественного развития противополагается понятие конкретного, которое вроде бы «должно подкрепить претензию уста­новления принципиально нового соотношения всеобщего и конкрет­ного... Конкретизация означает будто бы радикальное изменение всех моментов общего в каждой новой ситуации».[122] В этом отношении отрицательным для изучения общества является сложившийся в соци­ологии многовариантный парадигматический ее статус, состоящий, по свидетельству Г.В. Осипова, из четырех основных парадигм: соци­ально-исторического детерминизма, социальных фактов, социальных дефиниций и социального поведения.[123] Настоятельная потребность в познании основ общественного бытия вынуждает социологов, в част­ности американских, искать способы перехода от плюрализма пара­дигм к теоретическому монизму. Ставится вопрос об объединении структурно-системного и деятельностного принципов, субъективного и объективного подходов, макро- и микросоциологических теорий. Э. Гидденс, Дж. Ритцер, например, полагают, что разграничение макро- и микроуровневого подходов нельзя признать полезным, и что лучшим примером единой, интегрированной социальной парадигмы являются работы К. Маркса.

В социологических исследованиях личности абсолютизация кон­кретных форм и сопровождающие ее погрешности обычно проявля­ются в неприятии определения сущности личности человека как со­вокупности (ансамбля) общественных отношений. Под предлогом того, что это определение будто бы сводит сущность человека к некоему безличному началу — общественным отношениям, к личности чело­века относят лишь то, что ему конкретно принадлежит, какая роль им выполняется. «Именно то (и только то) в личности, что определено ее социальными функциями, выступает здесь в качестве сущности человека. Все остальное несущественно, точнее, не является предметом собственно социологического анализа».[124] Распространен такой подход и в анализе образа жизни. Его обычно тоже сводят к явлениям и формам повседневной жизнедеятельности человека. Последние, напри­мер, у А.С. Ципко, выступают вместо действительной сущности об­раза жизни — общественных отношений, а сами эти отношения характеризуются как «проявление человеческой сущности», [125] т.е. мир явлений конкретной жизни людей отождествляется с сущностью об­раза их жизни, явление занимает место сущности.

Обращение к общественным отношениям, как сущности личности человека, его образа жизни вовсе не означает, что этим сущность сводится к чему-то абстрактно-общему, лишается своих индивидуаль­ных проявлений. Наоборот, именно потому, что в своей действитель­ности сущность человека есть совокупность общественных отноше­ний, она не есть некая всеобщность, «не есть абстракт, присущий отдельному индивиду».[126] Определение сущности человека, как ансам­бля общественных отношений, позволяет познать человека как богатую совокупность разнообразных индивидуальных сторон, отношений, вы­полняемых им функций, ролей в самых разнообразных сочетаниях.

Когда же сущность не отличают от форм ее проявления, а пос­ледние принимают как непосредственно совпадающие с сущностью, процесс исследования лишается исходных фундаментальных принци­пов. Без них прикладное социологическое исследование становится беспредметным.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. 1: Наука логики. М., 1975. § 112-159.

2. Макаров М.Г. Сложность и вариативность категорий философии. Л., 1988.

3. Маркс К. Капитал. Т. IV, Ч. II. Гл. Х. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26. ч. II.

4. Смирнов И.К. Метод исследования экономического закона движения капита­лизма в «Капитале» К. Маркса. Л., 1984.

5. Энгельс Ф. Письмо И. Блоху. 21 сентября 1890; Письмо к Шмидту. 27 октября 1890 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37.