Мэри-Джо. Филипп Джиан Вот это поцелуй!

Филипп Джиан Вот это поцелуй!

Натан

Ей выбили зубы. Сначала я думал, что вырвали. Но нет, Мэри-Джо оказалась права.

– Ну что? Не права я была?

Я встал. Колено опять заныло. Я вздохнул.

– Бедняга… Вот бедняга-то… Еще вчера я видел, как она тут бегала… Давала круг по парку… Каждый божий день… Бедная девчушка!

– Ты хочешь сказать: поблядушка.

– Я тебя умоляю! Ее звали Дженнифер.

Мы с Мэри-Джо обменялись невеселыми улыбками. И отправились обедать.

Ей ничто не портило аппетита! А у меня при воспоминании о некоторых особенно жутких деталях до сих пор сводило желудок (этот превращенный в кровавое месиво рот, конечно, не самое ужасное, что я видел в жизни, но все-таки). Зато Мэри-Джо все было нипочем.

– О чем задумался?

Ни о чем конкретном я не думал. Просто устал. А она уже успела в момент смолотить омлет и гору жареной картошки. И теперь пристально на меня смотрела, поэтому я решил спросить, не нашел ли Фрэнк минутку, чтобы со мной поговорить.

– Он о тебе не забыл. Наберись терпения. Я кивнул. Мэри-Джо заказала десерт.

– Ну, о многом все же не мечтай.

Я опять кивнул. Никаких иллюзий я и не строил. Мне вообще стоило большого труда по-настоящему увлечься этим делом.

– Натан, послушай… Тут один шанс на миллион.

– На десять миллионов.

Она опустила руку под стол и погладила меня по ляжке. Один на десять миллионов – бесконечно малая величина.

Фрэнк вспомнил эту девушку. Дженнифер.

– Ну да, блондинка. Да, да, очень хорошо помню. А она зачем туда шлялась? Щитовидку лечить? Я, кажется, пару раз сталкивался с ней в парке… Или светлая шатенка… Нет, не могу сказать точно…

Мэри-Джо принимала душ. Она тоже бегала. Полгорода бегало с восхода до заката. С каким-то остервенением. Другая половина накачивалась зельем, тем или иным, с не меньшим остервенением.

На рабочем столе Фрэнка громоздились кипы бумаг. Волосы у него торчали во все стороны, очки болтались на цепочке.

– Дай мне еще несколько дней.

– Фрэнк, я же тебе сказал: при случае. Как ты думаешь, что я имел в виду?

– Еще два-три дня…

Через открытое окно веранды в комнату врывался теплый влажный воздух и тотчас же застывал, принеся с собой лишь запах душной улицы, хотя деревья уже цвели. Красные кирпичные университетские корпуса за окном стояли в лучах солнца, достигшего линии горизонта. Словно пластины чеканной меди, и горячие, как каштаны в жаровне.

– Нет, не щитовидку лечить. Она подрабатывала на жилье.

– В больнице? В больнице? Ты что, смеешься?

Мэри-Джо была уже почти готова. Когда она заправляла рубашку в брюки, мне показалось, что она поправилась за последние две недели. Она поймала мой взгляд, и я заметил, как в глазах ее молнией сверкнула паника.

Но мне, по правде, было все равно… Глядя на то, что она выделывает, стараясь сбросить какой-нибудь несчастный килограмм, я жалел ее до слез. Видели бы вы, как она вдруг появляется среди зимы из облака ледяного тумана, запыхавшаяся, с перекошенным от натуги лицом, мокрая как мышь, после того как избороздит парк вдоль и поперек, побегает вверх-вниз по ступенькам фонтана, попетляет среди деревьев, попрыгает через изгороди, да еще с какими-нибудь гирьками-гантелями кило по три в руках! Нет, надо видеть, как она, пошатываясь, плетется к весам, закрывает глаза, потом открывает и гордо докладывает, что в ней снова меньше девяноста! Вас бы проняло.

Мне нравилось, как Мэри-Джо водит машину: непринужденно, легко. Я, сидя рядом с ней, прикрывал глаза и погружался в размышления, а она каким-то образом находила спокойные, тихие улочки или выезжала на окружную и никогда не выворачивала резко руль, ни разу не затормозила так, чтобы меня швырнуло вперед. Однажды, прошлой весной, она погналась за кем-то, а я даже ничего не почувствовал и продолжал дремать. Ее приводила в восторг моя беспечность. И то, что я ей так доверяю. У нее аж сердце колотилось от радости.

Я ровным счетом ничего не имел против ее жиров. А она делала из них целую историю, уверенная, что я просто не решаюсь сказать ей правду в глаза, но она ошибалась.

– О'кей. Она была худая. Допустим. Да, она была гибкая. Дальше?

– Минимум честности. Больше мне ничего от тебя не надо.

– Я что, скрывал от тебя что-нибудь?

Даже не пытался. Ничего подобного мне и в голову не приходило! Да не засматривался я на эту девушку! Не смотрел я на нее ни секунды! Кто я был тогда? Человек, прикованный к больничной койке, изнывавший от скуки. Я не сделал решительно ничего плохого. Для многих, в том числе и для святош, это даже не считалось бы сексуальными отношениями. Мне едва исполнилось сорок. Нет, сорока мне тогда еще не исполнилось. Восемь месяцев оставалось. Восемь месяцев до начала обратного отсчета, до того как перевалить на темную сторону холма, если, конечно, люди не врут.

– Нет, ты мне ответь! Я скрывал от тебя что-нибудь?

С этой стороны ей меня упрекнуть было не в чем.

Эта девушка, Дженнифер, к тому же не давала мне умереть от жажды. Вообще, эта больница была просто скопищем придурков. А она приносила мне эти чудесные «мерзавчики», пряча их под одеждой… совсем крохотные, но без них я бы спятил. Бедняга… Завидев ее в окно, я махал ей рукой. Каждый божий день по утрам, засовывая пустые бутылки в горшки с геранью, я смотрел, как она бежит к парку. Да, она была стройная. И тоненькая как тростинка.

– Эта поблядушка, – сказала Мэри-Джо, – вот, значит, какие тебе нравятся? …

Теперь мы ехали на малой скорости вдоль берега реки, где на поверхности змеились длинные многоцветные полосы, плыли клочья беловатой пены и кораблики с яркими огнями, и на борту у них кто-то пил коктейли из хрустальных бокалов. Иногда в свете фар какая-нибудь темная фигура быстро перебегала дорогу и перемахивала через парапет, к берегу. Как будто мы в Цюрихе, да еще во времена, когда там в парке Леттен собирались наркоманы со всего света. Мне стало как-то не по себе.

– Это совсем не то, что ты думаешь, – сказал я. – Ты так далека от истины, что это даже забавно. Если хочешь знать, эта девочка была не пустышка, в ней было что-то действительно человеческое. Наверно, она бы очень тебя удивила, если бы ты была повнимательнее… ну, если бы ты интересовалась не только ее талией.

– Кто-кто интересовался ее талией?

– Послушай, время от времени ты встречаешь живых людей. Случается такое. Иногда попадаются нормальные люди. Понимаешь, это вовсе не значит, что я отдаю предпочтение женщинам определенного типа. Даже не понимаю, с чего ты взяла… У тебя правда бывают иногда заскоки.

– Я что, доставала ее? Я ей хоть что-нибудь сказала? Я вела себя с ней не так? А ведь я могла такое устроить! Я что, не проявляла супертерпимость? Но я ведь что-то чувствую, извини. Я, наверно, имею право на свое мнение. Имею право, по крайней мере, не принимать все за чистую монету, тем более с восторженной улыбкой. Ты не согласен? Прости, но я все-таки не заслужила, чтобы меня держали за умственно отсталую.

Куда мог завести нас такой разговор? Был ли у меня хоть малейший шанс убедить Мэри-Джо, что она мне нравится такой, какая она есть? И как, кстати, я мог бы убедить в этом самого себя? Однако же это было именно так. Я был не способен выдвинуть хотя бы один-единственный, пусть даже очень слабый аргумент, пригодный для доказательства моей правдивости и чистосердечия в этом вопросе, когда она загоняла меня в угол, но я ее не обманывал. Я был с ней честен, как никто. Насколько я был восприимчив к красоте человеческого лица (между прочим, двойной подбородок Мэри-Джо ничуть ее не портил), настолько же все остальное меня не трогало совершенно. Что, в такое трудно поверить? Во всяком случае, она то и дело пыталась уличить меня во лжи. С упорством мула, который раз за разом устремляется в одну и ту же бездонную пропасть.

Крис, моя жена, взяла напрокат грузовичок приличных размеров и ждала нас. Она воспользовалась моим пребыванием в больнице, чтобы разобрать наши вещи и уложить свои в картонные коробки, образовавшие в центре гостиной нечто вроде шаткой пирамиды. Такие же пирамиды высились в спальне и коридоре.

– Давайте приступим сейчас же, – сказала она. – Поедим потом. А то духу не хватит.

И это было действительно разумно.

Мы занимали третий этаж небольшого коттеджа с садиком в предместье (мой брат Марк занимал второй, над гаражом), и лестница там была крутая. К тому же выстроенная черт-те как, с узкими ступеньками, и закрученная штопором. Я на ней себе чуть почки не отбил и колено повредил. А ведь я всегда предсказывал, что кто-нибудь из нас с Крис в конце концов окажется в больнице из-за этой сраной лестницы, и как в воду глядел!

– Я не заклеила коробки, чтобы ты мог проверить, не взяла ли я чего лишнего.

– Мне нечего проверять, можешь заклеивать.

– Я подумала, что могу забрать часть белья. Как ты думаешь?

– Ну разумеется. Конечно, можешь. Не станешь же ты покупать все заново. Бери что хочешь. Не будь дурой. Забирай все, что тебе нужно.

Пока мы с Крис препирались, Мэри-Джо принялась старательно освобождать квартиру от всего того, что мы с Крис в ней беспечно накапливали на протяжении долгих пяти лет. Все, что мы с ней за пять лет втащили наверх, теперь предстояло стащить вниз; все, что распаковали, теперь надо было запаковать – только уже без всякого пыла. Я напрасно сохранял В себе часть, некоторую часть того возбуждения: стоявшая перед нами задача казалась мне сейчас куда тяжелее, чем в моих самых мрачных предположениях и даже в самых жутких кошмарах. Я бы сказал, несопоставимо тяжелее… Да еще эта проклятая лестница!

Два часа спустя мы все были измочаленные, потные, бледные, как мертвецы. Крис подвернула лодыжку и с трудом передвигалась среди своих коробок, прихрамывая, морщась и кусая губы от боли. Мэри-Джо здорово оцарапала голову, совершая отчаянно-смелый прыжок внутрь грузовичка, благодаря чему я заметил, что ей необходимо заново покраситься, и как можно скорее. Мое бедное колено тоже подверглось тяжким испытаниям. Все мы запыхались, носовые платки хоть выжимай. Откуда-то издалека доносилась музыка, довольно дрянная, это по одной из станций шла ночная передача, но нам было не до концертов. Воздух был влажный, тяжелый, липкий – как раз для переезда, ничего не скажешь. Короче, в нашей маленькой команде зрело раздражение с примесью апатии, нечто вроде отчаяния, не желавшего называться своим истинным именем.

– Ну ладно, девочки. Знаете, что мы сейчас сделаем? Сказать вам, что мы сейчас сделаем, а?

У нас впереди был целый уик-энд. Зачем гробить себя сейчас, когда целый уикенд дрожит на горизонте, как шкурка голубой норки. У нас еще было полно времени… Как бархатная пелерина, усыпанная звездами…

Шатающаяся от усталости, обессилевшая Крис возразила, что эти два дня она намеревалась посвятить мытью стен в своем новом жилище, а также его минимальному обустройству. Я сказал: «Конечно. Мы ведь вечно строим всякие планы. Но они по большей части самым жалким образом рассыпаются в прах».

В конце концов мы отправили Мэри-Джо домой. Разделили по-братски сэндвичи, приготовленные Крис, и пожелали ей доброй ночи. Дважды Крис заверяла Мэри-Джо, как высоко ценит ее помощь, тем более в такой нудной, каторжной работе. Затем, когда моя напарница уже включала зажигание, Крис опять склонилась к ней в синем вечернем свете и повторила, как высоко ценит ее помощь в такой нудной, каторжной, малоприятной работе. Лунный свет делал Крис сентиментальной. Куда же, спрашивается, подевалась та яростная фанатичка, та холодная и непреклонная активистка, божье наказанье цивилизованного мира и кошмар сильных мира сего. Ну ладно, это я глупости говорю. Однако невозможно было отогнать от себя эту мысль, и я продолжал озадаченно смотреть на Крис.

– Если она будет продолжать в том же духе, то в конце концов лопнет.

Мэри-Джо в последний раз помахала нам рукой из машины.

– Ты не согласен? Если она не примет меры, это будет ужасно. Ее же разорвет на кусочки.

Мы с трудом поднялись в квартиру.

– Ужасно для кого?

– Да для нее, конечно.

Гостиную мы, по крайней мере, от коробок освободили. Но теперь там не на что было сесть. Мы оба молча оглядели комнату, я лично с некоторой растерянностью.

Мгновение спустя Крис со вздохом сказала:

– Пожалуй, я пройдусь пылесосом…

– Прекрасно, – отозвался я, – а я пока отгоню грузовичок в гараж.

Когда я вернулся, она слушала сообщения, записанные на автоответчике мобильника, торопливо царапая что-то в записной книжке, сделанной из вторично переработанной бумаги (я мог бы добавить: «любезно подаренной ей магазином биологически чистых продуктов», но я этого не скажу).

Я отправился в ванную, принял душ и возвратился в гостиную. Сообщения закончились.

– Ну, что новенького? – спросил я, так, на всякий случай.

Минувший год возвел между нами почти непрозрачную стену. Наши отношения уже не были такими, как раньше. Ее и моя работа сделали нас почти несовместимыми. Если у моей жены и было что-то «новенькое», то я узнавал об этом последним. Даже если речь шла о рождении ребенка в семье наших друзей, известия от которых приходили все реже и реже… по крайней мере, мне. В самом деле, она наложила на меня эмбарго по всем направлениям, что мне казалось откровенно смешным. И обидным. Это было доказательство того, что ниточка, связывавшая нас, перерезана. Теперь мы дрейфовали в бесконечном пространстве в противоположных направлениях.

Итак, я продолжил разговор:

– Дженнифер Бреннен, Это имя говорит тебе что-нибудь? А то сегодня утром я еще не знал, что вы с ней из одной компании.

Она даже глазом не моргнула.

– Бреннен? Да, это имя мне знакомо. Как пишется?

– Эта девушка меня удивила, замечу в скобках. Хочу, чтобы ты знала.

– Мне известна такая марка обуви. Ты о тех самых Бренненах? А газетами они не владеют ли? Они, наверно, держат в своих руках солидную часть прессы? Это те Бреннены?

Напрасно Крис пыталась шутить. Позднее она об этом пожалела.

Я рассказал ей, как мы нашли Дженнифер на паласе, задушенную, с выбитыми зубами… Бедняжка… И как я обнаружил телефон Крис в ее записной книжке. Проще не бывает.

– Ну и насмешили вы меня… – сказал я.

Крис тоже отправилась в душ. С тех пор как у нас в ванной сломалась вытяжка, пар густым потоком устремлялся в комнату, поднимаясь клубами причудливой формы. Затем она вернулась и села рядом со мной на кровать в полумраке.

– Ты – всего лишь ничтожный легавый, Натан. И твое мнение для нас мало что значит.

– Вы меня смешите. Нет, вы меня не смешите, вы меня скорее пугаете. Я знаю, что как-нибудь ты позвонишь мне и сообщишь, что произошла катастрофа. Спорим? Не веришь? И в тот день, когда ты мне позвонишь, я окажусь перед выбором. Предпочитаю сказать тебе об этом заранее… Перед ужасной дилеммой…

– Кто тебе позвонит? Я, что ли?

– Позволь мне все же предостеречь тебя. Выслушай меня. Всем известно, что ты моя жена. Послушай меня внимательно. Представь себе, из-за тебя мне не слишком-то доверяют. Меня избегают, как зачумленного. Так вот, случись что, я мало что смогу сделать. И предпочитаю предупредить тебя заранее… Возможно, я вообще не смогу больше ничего для тебя сделать…

– А в чем дилемма?

– Подчиняться приказам или нет.

– О, ну это не дилемма! Это – чистая ерунда!

– С твоей точки зрения, может, оно и так. С точки зрения человека ограниченного и презирающего людей… Но полный идиот, ничего ни в чем не понимающий кретин хотел всего лишь тебя предупредить о том… о, черт! Послушай, я пойду закрою окно от комаров…

Комаров становилось все больше, они делались все толще и злее. Если я не ошибаюсь, они были причиной нашей последней ссоры с Крис. В прошлом месяце, точно. В прошлом месяце я дошел до ручки и притащил домой прибор от комаров, который включают в розетку. Миллионы людей так и поступают. Эти приборчики продают тоннами. Я не слышал ни о каких попытках убрать их с рынка. Из-за них еще никто не умер. Воткнуть эту штуку в розетку, и все дела. Ну вот, короче, мы улеглись в постель, я спокойненько взялся за книгу… Мы к этому времени уже давно решили расстаться, но все происходило полюбовно, как ни поразительно, мы продолжали делить постель, как брат и сестра. Я ее на улицу не выгонял, и она не торопилась, мы с ней находились в режиме ожидания… Короче, все это я говорю для того, чтобы объяснить, что вечер обещал быть мирным; мы ждали полуночи, чтобы посмотреть по кабельному телевидению «Гладиатора»; и вдруг она прямо подскакивает. Неожиданно поднимается резко с постели, вся напряжена, в тревоге, сжимает горло рукой. Я сбит с толку, смотрю, как она отвратительно кривится. Потом она начинает бесконечно долго вертеть головой во все стороны, и наконец все ее внимание сосредоточивается на мне. И чем дольше и пристальней она на меня смотрит, тем острей я ощущаю, что я и есть суть проблемы. Я еще не понимал, в чем дело, но инстинкт подсказывал, что гроза надвигается. Но почему? Я как раз размышлял, не перенесут ли показ «Гладиатора» на другой день – еще бог знает, как она оценит Рассела Кроу после «Своего человека», – когда ее гнев выплеснулся наружу.

У меня что, глаз нет, чтобы прочитать то, что написано на этикетке? У меня с головой все в порядке или нет? Так как же это я такое творю? Как же я заставляю нас вдыхать отраву, да еще улыбаясь, как дурак?! Отраву, токсичное вещество сунул ей под нос, черт?!! Ну кто бы мог подумать! Нет, ну черт, как же расценивать мое поведение?

Этот случай ускорил отъезд Крис. История с комарами показала, что мы не можем больше выносить друг друга. Она прозвучала как отходная по нашей совместной жизни.

Позвонила Мэри-Джо:

– Ну что вы там поделываете?

– Да ничего.

– А что за звуки я слышу?

– Я сейчас как раз крем на тело наношу.

– Я насчет этой девчонки. Я собрала о ней кое-какую информацию. Говорят, если бы она могла убить своего отца, она бы это сделала. Я навела справки. Не знаю, интересует ли это тебя.

– Интересует, но, знаешь, уже поздно.

– Так что это за звуки?

– Я на кухне. Расплющиваю ручкой вилки тюбик о край раковины и пытаюсь выдавить остатки крема с мелиссой… Ну вот, пока я с тобой говорю, остаточек и вылез на свет…

– На нас будут оказывать давление. Вот увидишь! Это же дочь самого Пола Бреннена. Они и так нас вечно достают. Ты меня слышишь?

– Почему ты не спишь? Ты знаешь, который час? Чем ты там занимаешься?

– Не знаю, мне кажется, у меня хандра. У меня такое впечатление, будто я застыла на месте…

– Ну, дело не в тебе. Все это от общей атмосферы. Знаешь, прими-ка ты снотворное и ложись спать, доставь мне такое удовольствие. И я последую твоему примеру.

Я действительно принял снотворное, целых три таблетки. Эта девчонка, Дженнифер Бреннен. Я мог бы думать о ней часами, эти мысли разбили бы мне сердце, но не помогли бы продвинуться ни на шаг. Бедняжка! В белых носочках, с тарифами в евро за оказываемые услуги. Я вспоминал: вот она свертывает свой белый халатик и запихивает его в сумочку сразу же после того, как «позанималась мной». Простое переодевание, но эффективное, хотя бы для того, чтобы обмануть шайку болванов, которые навязывали свои неправедные законы в этой допотопной больнице. Вот она спускается по лестнице, идет по парку легким, атлетическим, беззаботным шагом, а я в это время вытаскиваю из цветочного ящика чахнущую герань, чтобы спрятать под ней запас спиртного.

Дженнифер Бреннен выбили зубы сильнейшим ударом ноги. Почему? Никто ничего об этом не знал. Удар был нанесен носком не кроссовки, а здоровенного башмака, к тому же снабженного металлической подковкой.

Фрэнк был падок на подробности такого рода. Закончив лекцию, он тотчас же потащил меня в кафетерий.

– У нас есть два варианта. Два следа, ведущие в противоположных направлениях. Две женщины.

– Знаю, Фрэнк, знаю… Мне все это прекрасно известно… Но разве писатель, серьезный писатель… я хочу сказать, хороший писатель… разве он станет браться за полицейский детектив? Я в этом не уверен… Хороший писатель, авторитетный – неужто такой человек с головой погрузится в низкий жанр? Позволь мне в этом усомниться, Фрэнк.

– Ты ничего в таких вещах не понимаешь. Послушай, у тебя есть две женщины в одном лице. Шлюха и девчонка из богатеньких. Чего тебе нужно? Большой литературы? Открой глаза пошире!

У Фрэнка была превосходная репутация. Другие преподаватели ценили его, а студенты выказывали ему уважение и восхищение. Если он полагал, что я в подобных делах ничего не смыслю, то, наверное, был прав. Судя по количеству студентов, что рвались в его семинар по литературному мастерству, Фрэнк знал, что говорит.

– Ну, что еще известно?

– Ее отец с некоторых пор перестал давать ей деньги. Но, по мнению Крис… ведь ты знаешь Крис… скорее дочь сама не хотела больше брать деньги у отца.

– Да, и принялась ублажать народ в больнице, чтобы заработать какие-то жалкие гроши. Ты не находишь, что это просто восхитительно? Представь себе, во что бы превратил эту историю Бальзак! А Селин или Достоевский?!! Конечно, ее папаша – сволочь, пособник Большого Капитала! Великолепно! А я-то думал, она там щитовидку лечила! Интересно, почему я так считал?

Солнце клонилось к закату, вытягивая свои длинные оранжевые пальцы. Там и сям на газонах кампуса дремали или болтали по мобильникам студенты. Мэри-Джо ждала нас с лазаньей, но Фрэнк настоял, чтобы мы сначала зашли в морг.

– Я не упираюсь. Просто не хочу есть.

– Не хочешь есть? С каких это пор ты не хочешь есть? С каких это пор ты не хочешь лазаньи? Нет, Натан, ты слышишь?

– Я имею право отвести Фрэнка в морг, чтобы выслушать его мнение. Я могу иметь на то свои причины. Ты опять что-то выдумываешь. Уверяю тебя.

– Послушайте… Если дело обстоит именно так, то поставим на этом крест… Если я могу навлечь на кого-нибудь малейшие неприятности, не будем больше об этом. Ничего страшного.

– Да не будет ни у кого никаких неприятностей. Мэри-Джо, ни у кого не будет неприятностей. Напрасно ты беспокоишься. Хотел бы я посмотреть на того, кто мне что-нибудь скажет по этому поводу.

– А я сразу заметил, что тебе это не понравилось. «Ого, – сказал я себе, – да моей малышке Мэри-Джо что-то встало поперек горла».

Внезапно она резко повернулась, бросилась на кухню, и там ее вырвало.

Мы с Фрэнком сидели, вцепившись в подлокотники кресел, готовые броситься на помощь, и ошарашенно смотрели друг на друга. Что происходит? Мы поверить не могли, рты разинули от изумления. Неужто мы действительно слышим эти жуткие звуки рыгания, слышим, как мокрая кашица падает в раковину из нержавейки?

– За десять лет, что мы женаты, у нее ведь даже насморка никогда не было, – выдохнул Фрэнк, когда мы вернулись за стол, где уже стыла лазанья. – Ты видел, чтобы она болела? Чтобы на что-нибудь жаловалась? Мне кажется, она даже не знает, что такое головная боль. Вспомни, в прошлом году все в квартале страдали от поноса из-за того, что пили воду из-под крана. Все, буквально все получили свое, кроме нее. А ведь она пила ее литрами. Ведь правда же? Она же наполняла ею бутылки, чтобы вывести шлаки из организма.

Я действительно помнил эту историю. Уволенные рабочие взорвали свой завод, и какая-то гадость попала в воду. Каждый вечер у нас дома Крис и ее друзья до хрипоты спорили друг с другом об этом происшествии. Когда Крис являлась на кухню за напитками или чтобы наделать еще сэндвичей, она напоминала мне, что это я держусь в стороне от дискуссии, а они были бы мне рады, и опрометью бросалась обратно в гостиную, чтобы не упустить ни одного чертова словечка.

Фрэнк напомнил мне о том стечении обстоятельств, в результате которого я оказался в объятиях Мэри-Джо: его тогда свалили в постель колики, а Крис была занята переустройством мира. Нашу первую ночь мы с Мэри-Джо провели в грузовичке, принадлежавшем местным властям: в нашу задачу входило наблюдение за пикетом забастовщиков. Я был в ярости. Ведь это была не наша работа. Я бесился и начал пить с того момента, как на город опустилась ночь, темная, но невероятно нежная, в такую всякий может потерять голову.

Женщины плакали, мужчины тоже. Мы знали, что они могут привести свои угрозы в исполнение. Мы следили за ними в бинокль. Мы должны были записывать их телефонные переговоры, но по большей части они звонили к себе домой и, подавляя рыдания, спрашивали, легли ли дети спать, умылись ли они перед сном и не слишком ли долго смотрели телевизор. Все знали, что они могут взорвать свой завод, но всем было наплевать.

Так вот, я трахнул эту женщину в униформе. Я сорвал с нее наушники и повалил на пол. У нее были огромные груди и бесформенные трусы, врезавшиеся в ягодицы. Пока я лежал на ней, она ни на мгновение, ни на одну секунду не отвела от меня глаз, не произнесла ни слова. А на следующий день мы вновь занялись этим делом, и тут-то все и взлетело на воздух, а решетка ограды этого предприятия перелетела через улицу и грохнулась на наш грузовичок. Вот так все и началось. Кованую железную решетку пронесло по темному небу в тот момент, когда два офицера полиции со спущенными до щиколоток штанами открывали для себя первобытный секс. Не прошло и двух дней, как Фрэнк слег, попив загрязненной воды, а Крис превратила наше жилище в бункер леваков и даже не заметила, что я там больше Не ночую. Да, я всезнайка. Все знаю про тот период. Можно задать мне любой вопрос насчет того, какие механизмы были запущены в тот момент. Я первый этому удивляюсь.

Фрэнк стал чистить раковину, в то время как я подогревал лазанью, но есть нам уже расхотелось.

– Это было безнравственно, как ты полагаешь? Безнравственно, ведь правда? Лучше бы мне было сдержаться. Я повел себя как придурок, попробуй только возразить! Просто безнравственно. Эта потребность выставить член и склониться над ней. Нет, ты видел что-нибудь подобное? Я был отвратителен! Тебя это не шокировало?

– А почему это должно было меня шокировать? Разве это было не то, чего ты хотел?

– Конечно. Но тебя, как я посмотрю, ничто больше не удивляет. В тебе больше нет прежней свежести восприятия, способности к быстрой реакции. Признай это.

– А это важно?

– Важно ли это? По-моему, это не мешает торговать сосисками на углу улицы. Заметь, и делать эти сосиски – тоже.

Мэри-Джо

Я дождалась, пока Натан уйдет, чтобы встать. Отправилась в ванную взглянуть на себя – благодарю тебя, Господи, за то испытание, которому ты меня подверг, благодарю тысячу раз, благодарю за то, что бросил на меня свой взгляд.

В желудке у меня урчало. Все тело было потное. Получилось! Даже ночная рубашка была мокрая… Еще немного, и я расплачусь.

Фрэнк поднял глаза от кипы бумаг, когда я прошла через гостиную.

– Все в порядке. Мне не хочется об этом творить, – сказала я.

Я пошла на кухню и выпила целую бутылку минералки. Села. И вдруг почувствовала уныние.

Перечитав инструкцию, я обнаружила, что почти втрое превысила рекомендованную дозу. И что с того? Не надо было этого делать? А что еще я могла? Сжечь весь этот жир из огнеметов, начиная с бедер, потом вырубить топором жировые складки и срезать ножом отвислые щеки? Как же мне все осточертело!

Все эти хитрые средства вдобавок стоили бешеных денег. Они вредили мне. Да я бы поубивала мерзавцев, которые стояли за всей этой индустрией! Я вовсе не шучу. Поубивала бы всех с удовольствием. Я не позволю себя всю жизнь облапошивать! Ни за что! Мне тридцать два года, и, честно говоря, моему терпению приходит конец. Я сыта по горло!

– Я недовольна, – объявила я Фрэнку. – Я очень недовольна.

Иногда я ему устраиваю нагоняй.

Крис отчалила. Наконец-то. Это ведь уже становилось смешно. Я вдруг решила отправиться к парикмахеру.

Дерек считал, что час уже пробил.

– Я очень, очень сожалею. Шинед О’Коннор не стрижется под ноль. Детка моя, ты просто бредишь. Шинед О'Коннор! Да прекрати. Ты вообще читаешь газеты иногда? Прекрати, прошу тебя.

– А что же у нее? Волосы длиной не больше сантиметра? Ты представляешь, как я буду выглядеть с ежиком длиной в сантиметр на голове? Дерек, ты вообще соображаешь?

– Шинед О'Коннор, стриженная налысо… Нет, бедная моя, ты становишься совершеннейшей истеричкой, честное слово. Ну и ну!

Засранец этот Дерек! Маленький гений! Но на сей раз я не могла позволить ему сделать все на свой лад. Лучше умереть! Я выдержала его ироничный, презрительный взгляд, не вступая в дальнейшие объяснения. Что? Сделать такую же стрижку, как у Дженнифер Бреннен? Такую же дерьмовую стрижку, чтобы был виден отвратительный череп, как у этой тощей паршивки? Это мне? Ну нет, я еще не окончательно спятила!

Интересно, а что бы подумал Натан?

– Ты опоздала, – сказал он мне, – черт! Мы опять придем последними!

Он был не в лучшем расположении духа. Резким движением он опустил манжет рубашки на часы, удостоверившись, что я увидела, который час. Чистое безумие, отметим и скобках. У меня на счету в банке вот уже два месяца пусто. А я как раз хотела обсудить, как сильно мне разрешат залезть в минус.

Брифинг тянулся больше часа. Он весь был посвящен Бренненам. Жуткая нудятина про отношения отца и дочери Бреннен. Гудение двух огромных вентиляторов – кондиционер планировалось установить к 2050 году, и то при хорошем раскладе, – наводило такую смертельную скуку, что я постоянно зевала, ерзая на стуле. Я буквально засыпала. Я вертелась и печально улыбалась направо и налево, начальству, полицейским в штатском и в форме, типу, менявшему бутыли с водой в холле, глупо улыбалась, глядя в сторону выхода, на фоторобот на стене, на зарешеченное окно, на что ни попадя, пока в воздухе разливался этот… нет, не скучный, архинудный рассказ о Бренненах, обо всей этой галактике Бренненов. А также обо всех мерах предосторожности, которые мы должны принять при расследовании этого дела по очевидным причинам, которые незачем разъяснять. По крайней мере, чтобы пройти насквозь эти дебри, выбраться из этого ледникового периода.

Схватившись за горло, закатив глаза, я потянула Натана за рукав, и мы побежали через улицу, в то время как все прочие нашли в себе силы остаться и продолжать обсуждение, ломать голову, передавая друг другу фотографию дочери Бреннена с порочной складочкой около рта.

Мы с Натаном рухнули на диванчик, обтянутый новенькой кожей, заказали прохладительные напитки, и я улыбнулась, вдыхая свежий воздух, струившийся из решетки в потолке. Очень ловко придумано. Супер.

Наконец мы могли обменяться парой-тройкой слов.

– Я помогаю ей обустраиваться на новом месте.

– Ну да, конечно, помогаешь.

– Да, помогаю…

– А в чем, собственно, твоя помощь заключается?

– А я знаю? Ну, надо, например, передвигать мебель. Ей одной не справиться.

– Вот как. И сколько же ты с этим провозишься, со всей этой ерундой? Ну хотя бы приблизительно?

– Трудно сказать.

– О, ну конечно же трудно сказать. Час от часу не легче.

– Честно говоря, сказать невозможно. Ведь речь идет о Крис, а не о какой-то девчонке, снятой на углу. Надеюсь, ты понимаешь разницу, да? Надеюсь, ты не сваливаешь всех в одну кучу. У себя в голове.

Ну разумеется, это я несу чепуху. Мало того, я еще, должно быть, и ненормальная. Я, видите ли, вижу повсюду зло. Вероятно, у меня немного ум за разум зашел. Я, понимаете ли, принадлежу к разряду женщин, вечно воображающих невесть что! Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала, что жду продолжения. Как это какого продолжения? Знаете, какой у него в запасе коронный удар, реплика, разящая наповал? Уверяю вас, она стоит того, чтобы ее услышать! Такое не каждый день услышишь.

– У тебя ведь и с Фрэнком так. В точности. Ты же сама видишь, что это одно и то же.

Видали?

Я предпочла встать, взяла свой бокал и отправилась в бар.

А потом Натану вдруг потребовался шофер. У бедняжки так болело колено, что он не мог сам вести машину.

Мы проезжали через китайский квартал, и я остановилась купить риса с шафраном и кусочки цыпленка на вертеле. Его любимые. А на десерт… знаю, что мне не стоило ничего брать, но продавец-китаец по имени И буквально заставил меня взять немного липкой нуги, обсыпанной кунжутом, когда я ему сказала, что у меня нервы натянуты до предела.

– Просто ты как будто ослепла. Твои мрачные подозрения насчет Крис заставили тебя забыть – я был о тебе лучшего мнения, кстати, – что она была знакома с дочерью Бреннена. Ты меня слышишь? Крис ее знала, понимаешь?

– «Дочь Бреннена»? Уже не «Дженнифер»?

– Послушай, пока ты тут выдумываешь всякую чушь, чтобы себе сделать побольнее, потому что тебе это в кайф, пока ты сидишь и углу, куда сама себя загнала, и скрипишь зубами с утра до вечера, я-то не развлекаюсь, в отличие от тебя. Пока ты все запутываешь, я, не в пример тебе, помню, что у меня есть работа. Не то что ты.

Натан держал в руке наполовину опустевший вертел так, что тот упирался мне в грудь. Он перил в то, что говорил. А ведь мои показатели были вдвое лучше, чем его. Мои качественные рапорты часто ставили в пример за точность и ясность изложения, а ведь я не проводила за их составлением по три часа в стенаниях, как большинство других. Я стреляла лучше него. Я знала, что некоторые готовы драться, чтобы заполучить меня и напарницы. В отличие от него. Я хочу сказать, что никто не стал бы драться, чтобы заполучить в напарники его.

Я вздохнула и засунула ему в рот кубик нуги. На улице какой-то тип опустился на колени прямо посреди залитого солнцем тротуара. На шее у него болталась картонка с надписью; прохожие ловко огибали его.

– Хорошо. Допустим… Допустим, ты проводишь ночи, передвигая мебель. Допустим, если тебе так нравится. Я не верю ни одному слову, но допустим. Так что же рассказала тебе Крис?

– О чем? Что ты имеешь в виду?

Я не отставала от преследуемого, прицепилась к нему намертво. Несмотря на полумрак, я преодолевала все препятствия. Этот парк я знала как свои пять пальцев.

Я пробежала наискосок через спортплощадку и понеслась по центральной аллее, чтобы перерезать ему дорогу прежде, чем он доберется до решетки Западных ворот: ему было достаточно проскользнуть между машинами, чтобы я потеряла его из виду. Я еще поднажала, преодолела холм, который ненавидела всем сердцем, потому что во время моих ежедневных пробежек у меня после него отваливались ноги, а когда земля подмерзала и становилась скользкой, он вообще превращался в маленькую Голгофу. Так вот, добравшись до вершины холма, я тотчас же разглядела этого парня и смогла точно рассчитать, в каком месте наши пути пересекутся. На всякий случай я выхватила пистолет из кобуры.

Когда он увидел, что я несусь на него, как дикий зверь, он резко остановился. Мне показалось, что он побледнел.

Он повернул назад. Я замедлила бег и метнулась влево, чтобы помешать ему броситься и густые заросли. Вообще-то с этим парнем с правиться было довольно легко, бегун он был очень средний, без всякой подготовки, зря тратил силы, ему не хватало выносливости, которая для меня лично – самое важное. Он утомился. Дыхание его стало похоже на хрип.

Натан перехватил его. Садовая урна послужила снарядом.

Когда наш юный друг отдышался, он обозвал нас ублюдками и отказался разговаривать. Я ополоснула лицо в фонтане…

Домой я вернулась около часа ночи и застала Фрэнка за оживленной беседой с Рамоном, одним из трех студентов, живших в квартире этажом ниже.

– Я устала и хотела бы немного тишины и покоя, – сказала я.

Студент мигом убрался, а я пошла на кухню соорудить себе сэндвич. У меня сосало под ложечкой. Если я забываю поесть, карающая длань Всевышнего тотчас же принимается выкручивать мне кишки. Вот так-то. Я перестала ставить Ему свечки…

– Я думал, что ты вернешься попозже. Извини…

– Я разве что-нибудь сказала?

Фрэнк не настаивал. Он достал два бокала на ножках и налил в них вина с несколько наигранным удовлетворенным видом. Потом он устроился напротив меня, положив ногу на ногу. Передо мной сидел внешне вполне приличный пятидесятилетний мужчина, который пока еще удачно справлялся со своим возрастом, но надолго ли его хватит?

– Мне нравится, – сказал он, имея в виду мою прическу.

– Спасибо.

– Мне правда очень нравится.

– О'кей, еще раз спасибо.

– Послушай… Глядя на тебя, я сказал бы, что у тебя выдался сегодня тяжелый день. Ну, это со всеми случается. Да, я бы сказал, что тебе на долю сегодня выпал не слишком веселый денек. Или я ошибаюсь?

– Сегодня мы задержали парня, который жил с убитой девчонкой. Знаешь, я не могу тебе больше ничего о нем рассказать… скажу только, что его отпустили… Мы с ним просто познакомились.

– Ты что, шутишь?

– Это молодой парень, телевизоры чинит. И если я правильно поняла, в свободное время он заполняет Интернет всяким дерьмом. Когда не чинит телевизоры. Он не знал, что должен явиться к нам.

– Можешь не говорить мне, какой дурацкий вид могут эти юнцы иногда на себя напускать! Такой видок блаженной невинности. Я прекрасно его себе представляю. Наверняка хочет писать романы.

– Он жил с девицей, которую только что убили, и не знал, что должен прийти в полицию. Ты себе не представляешь!

…Мы зажали его в углу на диванчике, обтянутом искусственной кожей, которая противно прилипала к ляжкам после нашей дурацкой пробежки. Я просмотрела его документы, а Натан тем временем объяснял ему, что никакой адвокат никому сейчас не требуется и что не следует упорствовать в нежелании отвечать на вопросы, потому что потом все равно пожалеешь.

Вообще-то выглядел он скорее умным. Этот парень, чуть-чуть моложе меня, начал с того, что мы – лакеи власти. Я сказала, чтобы он следил за словами, что он ведь тоже занимается грязной работенкой, потому что телевидение – это опиум для народа. И еще, добавила я, вообще-то очень трудно, живя со шлюхой, доказать, что ты не первостатейный негодяй. По крайней мере, я так думаю.

Натан был вынужден признать, что я нашла правильные слова.

Пока парень рассказывал мне о своей жизни, Натан делал записи, кивая головой. Я лично никаких записей не делаю, меня это отвлекает, а вот Натан с прошлой зимы, после долгих разговоров с Фрэнком, измарывает тонны бумаги. Целые блокноты изводит! Да, а по поводу его бесед с Фрэнком – это все равно что тряпка спрашивала бы у огня, где можно взять бензинчику, если вы понимаете, о чем я говорю.

Однажды я сказала Фрэнку: «Фрэнк, ты заходишь слишком далеко! Думаешь, хорошо так поступать? Ты же подаешь ему ложные надежды!»

Но Фрэнк в определенном смысле совершенно чокнутый. Не знаю, что он там вбил Натану в голову, нет, вернее, знать-то знаю, но не хотела бы, чтобы дела приняли скверный оборот, чтобы Натана постигло разочарование, как это рано или поздно случается с большинством, потому что это ударило бы рикошетом по мне. Из-за этого в наших отношениях, и так уже достаточно непростых, могли бы возникнуть трения.

Я пребывала в жуткой депрессии, когда встретила Натана. Мне тогда было довольно паршиво. И я не хочу, чтобы все началось по новой. Я достаточно настрадалась, чтобы теперь постоянно быть начеку. Да, я теперь сверхбдительна.

Натан

Ранним утром я отправился к Крис, чтобы сообщить ей, что с коленом мои дела обстоят все лучше и лучше, а также чтобы получить чашечку кофе, раз уж я принес круассаны. Почему бы и нет? Конечно, дела мои с коленом обстояли не намного лучше, чем вчера и позавчера, но я только что вышел из спортзала, где целый час прыгал от тренажера к тренажеру, так что настроение у меня было хорошее.

Секрет (при условии подчинения определенной дисциплине) состоит в том, чтобы найти равновесие между серьезными излишествами, которых совершенно невозможно избежать, учитывая все то, что нас окружает, и серьезными попытками вести здоровый образ жизни: по утрам пить соки, качать мышцы и укреплять сердце, чтобы в сорок лет не выглядеть жалкой развалиной.

Я отправился к Крис, чтобы поблагодарить ее за ценные сведения, которые позволили нам выйти на мастера-телевизионщика в рекордные сроки. Это была дополнительная причина для визита.

Я отправился к Крис, чтобы посмотреть, все ли в порядке, все ли так, как она хотела. Чтобы показать ей, что я не устранился от участия в ее жизни.

Она выбрала спокойный, тихий квартал на холме, в районе, несколько лучше защищенном от загрязнений окружающей среды, где воздух был чище, вдоль тротуаров были высажены деревья и соседями по дому были милые люди. Разумеется, все это стоило порядочно, и я взял на себя половину расходов, потому что я очень хороший человек.

Я не всегда был очень хорошим, но стал таким. Я заставил себя не прикасаться к алкоголю до наступления ночи и никогда не пить в присутствии Крис, разве что позволял себе пригубить бокал вина.

Я сделался покладистым в отношении массы вещей, а особенно, особенно крепко вбил себе в голову, что отныне, с того дня, как мы решили разойтись, хоть мы и продолжаем жить под одной крышей, личная жизнь Крис стала для меня запретной зоной, куда я поклялся никогда не ступать, которая должна была остаться для меня навеки неведомой и недоступной. Это стало для меня абсолютным приоритетом, правилом, которое я никогда не нарушал.

Крис не хотела ничего слишком уж хорошего, но и слишком уж плохого не хотела. Она вращалась среди людей, разделявших ее вкусы; они все дружно жили в доме, построенном еще в прошлом веке, небольшом, очень изящном; все они разделяли ее страстную любовь к лучшему, более свободному миру, избавленному от засилья злодеев. В большинстве своем они ездили на велосипедах либо на роликах, а в рюкзаках таскали кипы листовок, куски хлеба и вообще весь необходимый набор превосходно обученного уличного борца за свободы. Эти люди разводили на балконах цветы, драили лестницы, одни проводили ночи перед компьютерами, другие занимались ремонтом сантехники, третьи заседали на собраниях. Среди них были старые и молодые, теоретики и активисты, мужчины и женщины.

Около дюжины представителей этого сообщества постоянно проживали в доме, где поселилась Крис. Жозе, девушка из квартиры этажом выше, известила Крис, что у них вот-вот освободится квартира, так как супружеская пара, состоявшая из двух радикальных деятелей семидесятых годов, получила небольшое наследство и переезжала в Новую Зеландию. Жозе в доме занималась координацией всех и вся и обожала потрахаться. Она охотно принимала у себя на несколько ночей кого попало, товарищей из сообщества, оказавшихся в городе проездом, или студентов-леваков, искавших комнату, и трахалась с ними до беспамятства.

Да, людей случайных там бывало много. На мой взгляд, слишком. В основном это были одиночки. Они прибывали отовсюду и оставались на некоторое время. Ничто нигде их не держало, они вдруг сваливались на голову, хотя и без них проблем хватало, и переворачивали все вверх дном.

Вот такие дела. Очень просто! Булыжник в хрустальном мире.

Я хочу рассказать о Вольфе.

Настоящий северянин, викинг. Великан, наделенный столь абсолютной, столь совершенной красотой, что тягаться с ним совершенно бесполезно.

Я позвонил в дверь. Солнечные лучи падали под прямым углом на лестничную площадку третьего этажа, и широкий поток теплого и бодрящего света лился из окна на тщательно отделанный, радующий глаз кафельный пол, и я смотрел на него, прислушиваясь к шагам Крис за дверью.

– Крис, это я.

– О, это ты?

– Да, это я. Это я, Крис.

– Так это ты, Натан?

– Черт возьми, Крис!

– Натан?

– Еще раз черт возьми, Крис.

– Что ты сказал?

– Я сказал «черт возьми», Крис. Твою мать. Дерьмо.

Я принялся колотить по двери ладонью. Я не знал, что творилось за этой дверью, но на всякий случай сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Насколько я понял, она была там не одна. Поднимавшаяся к себе Жозе улыбнулась мне и приветственно помахала рукой, я рассеянно махнул ей в ответ, мне было не до нее. В голове было пусто, как в музыкальном ларьке в день урагана, качающемся и трещащем на ветру.

Я бросил взгляд на часы: 9 часов 2 минуты. Слишком рано для обычного визита. Слишком рано. Ну и, конечно, у меня промелькнуло предчувствие и закололо в затылке, потому что я ясно все осознал, и головой, и нутром. Но ведь я – человек свободных взглядов. Я знаю, как это бывает. Я неоднократно рассматривал такую возможность. Спокойно, хладнокровно.

Когда Крис наконец решилась открыть дверь, я шарил по карманам в поисках сигарет.

Внутри было темно. Затем Вольф отошел от окна, и свет проник в комнату. Ну и широкие же плечи!

– Ну что? Что это ты там возилась с дверью? С замком проблемы? – спросил я веселым тоном.

Слегка взволнованная и, кажется, немного запыхавшаяся Крис заправила за ухо прядь волос – предательски влажную. Но мой взгляд она выдержала стойко. Потом представила нас друг другу.

– Вольф? Рад познакомиться. Ты в отпуске?

Он только что ее трахал, я был в этом уверен, голову бы дал на отсечение. У него на губах играла какая-то усталая улыбка.

– Послушай, куда ты? Я ведь вроде тебя не гоню? – продолжал я, увидев, что он наклоняет голову, чтобы переступить порог.

– Послушай, я же не выгнал его? – спросил я у Крис, в то время как симпатичный дровосек удалялся в свой заколдованный лес.

На кухне засвистел кофейник. Неужто Крис в каком-то озарении предвидела мой приход? Я положил круассаны на стол и потянулся, стоя у окна.

– Вольф преподает политическую экономию в Берлине. Чем он тебе не угодил?

– Ты полагаешь, что он мне чем-то не угодил?

– Ну выскажись же откровенно хоть раз. Скажи, что ты думаешь.

Я думал, что этот завтрак станет для желудка тяжким грузом, учитывая, какой оборот принимал разговор. Жаль. Такое прекрасное утро потеряно! И действительно, сверху из окна низвергся поток блестящих бриллиантов – это Жозе поливала свою травку – а травка хорошая, всю ночь будешь балдеть, я вам скажу… Детишки играли на улице, в ветвях деревьев пели птички, а Крис сидела сердитая, не притрагиваясь ни к круассанам, ни к джему из ревеня с миндалем, и смотрела на меня с пугающей суровостью.

– Я нахожу, что он великоват.

– Как это так? Ты находишь, что он великоват? Ах ты, кретин несчастный! Что ты хочешь этим сказать?

– Послушай, это первое, что мне пришло в голову. Первое впечатление. Признай, что его размеры не соответствуют нынешним стандартам. Ну признай же.

– Да что ты несешь, Натан? Ты соображаешь, что говоришь? Но это же просто низко, просто недостойно! Как ты можешь судить о человеке по его внешнему виду?! Как ты можешь?!

– Не знаю. Понятия не имею. Не могу себе этого объяснить.

Я приготовил кофе и подал его на стол, пристально вглядываясь в горизонт. Несколько облаков постепенно соединялись, и казалось, будто в небе сношаются какие-то животные.

– И давно это у вас? – спросил я.

Вместо того чтобы мне ответить, она вздохнула, отводя взгляд:

– Пффффф!

– Не пфыкай, когда я тебя о чем-то спрашиваю. Пожалуйста, не пфыкай! Я полагаю, что имею право на минимум уважения. Это ведь совсем немного: минимум, – и большего я не жду. Ну так постарайся мне ответить! Давай же, сделай над собой усилие! И посмотри на меня!

Дженнифер Бреннен со своим дружком, лежащие поперек железнодорожных путей; Дженнифер Бреннен со своим дружком, вырывающие из земли стебли кукурузы; Дженнифер Бреннен со своим дружком в кампусе в Сиэтле со вскинутыми вверх кулаками.

– Ты отлично поработал, Эдуард. Скажи своей матери, что она может и дальше посылать мне свои протоколы, но пусть все же не перегибает палку.

– Мне продолжать поиски?

– Нет, спасибо, достаточно. Посмотри лучше, не найдешь ли ты чего на этого типа, Вольфа Петерсена. Ты здорово справляешься с работой, Эдуард, я ведь тебе уже говорил.

Он зарделся. Так он выглядел почти красавцем, несмотря на свои жуткие угри. Поскольку я был одним из немногих, кто проявлял к нему какую-то симпатию, я имел особый и абсолютно тайный доступ в службу архивов и документации – мрачный и непостижимый мир, где Эдуард был полновластным хозяином. Кстати, я его уже просил прежде не выказывать перед другими свои блестящие способности, чтобы я имел хоть какие-то преимущества и мог расследовать это дело не торопясь.

– И последнее, Эдуард… Нет, ничего серьезного, успокойся. Но все же: не мог бы ты попросить свою мать не парковаться в местах для инвалидов? Как ты думаешь, это возможно? Знаешь, это меня бы очень устроило. Попробуй, ладно?

Я вернулся в свой кабинетик – тесную выгородку из плексигласовых панелей на уровне груди, такую же, как у всех. В руках у меня были негативы. Дженнифер Бреннен со своим дружком в каком-то полувоенном тренировочном лагере. Прекрасно. Превосходно, просто превосходно. Рассмотрим-ка получше…

Я постарался сосредоточиться на этих снимках и документах, но очень скоро вынужден был признать, что у меня не получается: перед глазами постоянно маячила физиономия Вольфа. Я тер глаза, пил кофе, чашку за чашкой, яростно щипал себя за щеку, но все напрасно: эта рожа не исчезала! Вольф, Вольф, Вольф – опять и опять Вольф!

Ну и что с этим делать?

Мэри-Джо склонилась над пишущей машинкой. Она печатала и одновременно говорила по телефону, зажав его между щекой и плечом. Я знаю, кому-то может показаться, что это невозможно. Я сказал ей, что отлучусь ненадолго, и умчался прежде, чем она успела все бросить, чтобы увязаться за мной.

Я вышел на улицу; день бурлил вовсю, было светло, как раз настал сезон распродаж, и люди носились туда-сюда, мертвенно-бледные от усталости. Солнце стояло еще высоко. Я задался вопросом, не зайти ли мне в аптеку. Или в церковь. В это время года, в этой части света, именно в этот конкретный момент я мог еще очень долго ждать наступления ночи. Я принялся ходить по улице взад-вперед. Сущее мучение – шляться туда-обратно по одному и тому же пятачку. Я то и дело судорожно сжимал руки, прилагая все усилия, чтобы не дать слабину. Несколько раз останавливался перед дверью бара, но опрометью устремлялся прочь, стиснув на груди руки, как умалишенный. Курил сигарету за сигаретой, пытаясь думать о другом, но меня преследовала лишь одна жуткая картина: Вольф, Вольф, Вольф и снова Вольф!

Надо было на что-то решиться. Такого же мнения придерживалась и сидевшая за стойкой бара женщина слегка под хмельком, в безупречно сшитом костюме, для которой, как она громко заявила, рассуждения о времени ничего не значат, потому что жизненные неприятности чаще всего случаются днем. Я мысленно присоединился к этим словам и поприветствовал ее легким кивком головы, чего она явно ждала.

Выйдя из бара, я уединился в телефонной будке и позвонил своему младшему брату:

– Слава богу! Ты дома!

– Послушай, я не один.

– Ничего, ничего. Знаешь, мне очень приятно тебя слышать, дружище.

– Мне тоже приятно тебя слышать.

– Ну ладно, я тебе все объясню в двух словах. У Крис есть любовник.

– Ну и что?

– Как это – ну и что?

– По-твоему, это ненормально?

– Конечно нормально. Совершенно нормально. Только объясни, почему мне это так неприятно… Ведь такого вроде бы быть не должно? Ведь это же совершенно нормально! Помоги мне кое в чем разобраться.

– А как поживает толстуха?

– Не называй ее толстухой.

– Я стараюсь помочь тебе кое в чем разобраться.

Что можно знать о жизни в тридцать лет? Какие наставления можно позволить себе давать другим? Разве видел он этот плотный поток, который бурлил вокруг меня, этот океан загадочных лиц, проносившихся мимо? К каким целям они устремлялись? В каких неведомых направлениях? Я сам, в свои почти сорок, ничего толком не мог объяснить. Я ничего не понимал. Я даже не понимал, почему совершенно нормальный и естественный факт, что у Крис роман с другим мужчиной, мог настолько взволновать меня. Это не имело смысла! Полнейший абсурд! И говорить об этом с Марком, да еще надеяться получить от него какие-то объяснения, было с моей стороны тоже полным абсурдом. Ох уж этот легкомысленный дурачок!

Надо признать: Вольф Петерсен обладал определенной харизмой. Он говорил без микрофона, и его голос заполнял амфитеатр, теплый, проникновенный голос, хотя его и портили проскальзывавшие металлические нотки, если мне будет позволена сия робкая оговорка. Его красивые руки, сильные и очень мужские, поросшие рыжевато-золотистыми волосами, так крепко вцепились в стол, будто он собирался разломать его на щепки и спички. За его очками в оправе из красной полупрозрачной пластмассы, решительно антиинтеллектуальными, поблескивали темные глаза, светившиеся умом насмешника и шутника, самоуверенностью и горячностью партийного активиста, – но эти глаза можно было легко себе представить влажными и вдобавок чарующими.

Крис держалась позади него, в компании преподавателей и представителей общественных организаций, желавших сразиться с несправедливостью, с могильщиками третьего мира, сторонниками ядерного оружия, учеными из фармацевтических лабораторий, убийцами из агропромышленного комплекса, охотниками на китов, банками, пенсионными фондами, СПИДом, МВФ, ВТО и всем прочим. Зал был полон. Несмотря на великолепную погоду, несмотря на заливавший землю солнечный свет, потоком струившийся по газонам и словно напевавший одуряюще сладкую песнь, амфитеатр был набит битком.

Я переводил взгляд с Крис на Вольфа и обратно, пока он напоминал о 4079 пулях, выпущенных силами правопорядка в Квебеке по участникам манифестации против расширения Зоны свободной торговли. Я пытался представить их вместе, Крис и Вольфа. В ее квартире, где я на протяжении многих вечеров занимался своим любимым видом спорта – перетаскивал мебель туда-сюда. Я пытался представить их в постели, при открытом окне, через которое в комнату проникает теплый ночной воздух и ветерок играет с тюлевой занавеской цвета охры, словно невидимый тихий котенок.

Со вчерашнего дня, когда на одном из сайтов в Интернете появилось сообщение, что Пол Бреннен заказал свою дочь, все нервничали: нервничали Бреннены, нервничала полиция, нервничали журналисты, нервничали студенты, нервничали активисты общественных движений. Что до меня, то у меня были особые причины для раздражения. Вольф завершил свою нуднейшую речь и уселся рядом с Крис, которая так и таяла от восторга; на лице у нее застыло туповатое выражение обожания, и я мог бы поклясться, без всякого злословия, что между ног все у нее было мокрое и ярко-красного цвета.

Вот до чего я дошел в своих размышлениях! А Мэри-Джо, в восторге от того, что мы здесь из-за теснотищи прижаты друг к другу, как сардины в банке, воспользовалась этим, чтобы обнять меня за талию.

Я находил, что ситуация сложилась дикая, почти невыносимая. Я понимал, что дело принимало весьма прискорбный оборот. Я сам себя достал мыслями о том, что Крис день ото дня все больше слетала с тормозов.

Мои размышления были прерваны, когда на эстраде возник какой-то шум.

«Abuse of power comes as no surprise».^[1] Эта надпись украшала майку женщины, размахивавшей над головой плакатом с портретом Дженнифер Бреннен и гневным голосом выкрикивавшей филиппики в адрес полиции, которая покрывает убийц.

– Что она несет? – спросил я у Мэри-Джо, нахмурив брови.

В эту минуту к ораторше подошли двое, подхватили ее и попросили сойти с трибуны. Должен признать, довольно грубо, что вызвало свист и громкую брань со стороны публики; у запасного выхода даже возникла небольшая потасовка, но девушка и двое бугаев очень быстро исчезли из виду.

Немного позднее я лежал на травке в тени деревьев, подложив руки под голову. Мне вдруг почудилось, что я вновь стал студентом, опять нахожусь на заре жизни и могу выбирать себе любое будущее. Мэри-Джо отправилась за пиццей. Я ждал ее, пока последние слушатели покидали амфитеатр; люди уходили маленькими группками, некоторые, правда, еще ошивались неподалеку. Я делал над собой усилие, чтобы больше ни о чем не думать.

Вдруг, откуда ни возьмись, на меня налетела Крис:

– Куда ты смотрел? А? Скажи мне, чем ты был занят, когда они так безобразно обращались с этой женщиной? Ну, я тебя слушаю! Отвечай!

– Крис, о чем ты говоришь?

– А ты как думаешь? О чем же это я, по-твоему, говорю?

– Не хочешь ли присесть? Послушай, успокойся.

– Мне успокоиться? Нет, из чего же ты сделан, на самом-то деле?

– Знаешь, если ты хочешь кого-то довести до белого каления, то ты не по адресу.

– Нет, скажи мне одну вещь. Хотелось бы знать. Скажи, к кому я должна обращаться в таком случае? Когда два придурка набрасываются на одну женщину… Кого тогда звать на помощь, а? Как по-твоему? Не знаешь? А я полагала, что это твоя работа. Ты забыл о ней?

Я какое-то время пристально смотрел на Крис, потом закрыл глаза.

– Простой способ! – бросила она.

– Конечно. Но у меня нет желания переругиваться с тобой. Ни малейшего, понимаешь?

После минутного колебания Крис все-таки уселась рядом со мной. А ведь я готов был поспорить, что она покинет меня в том состоянии, которое она назвала бы жалким положением раба. В жалком положении раба, на все согласного, да еще и гордого этим.

– Иногда меня все так достает, и я от этого схожу с ума. Но именно этого ты и не хочешь понять.

– Ты думаешь, у меня никогда не возникает такого чувства? Надеюсь, ты шутишь. Да, знаешь, я только что кончил читать книжку Наоми Кляйн.^[2]

– А, молодец. Поздравляю. И что?

– И что? Ну вот, я сказал себе: «Эта женщина нашла способ вести борьбу, не разрушая супружеской жизни». Я снимаю перед ней шляпу.

– А ты знаешь, как это называется? Ну, то, что ты делаешь? Это называется «твердить одно и то же», это называется «ходить по кругу». Ты не делаешь над собой никаких усилий.

– Ты меня знаешь. И знаешь о моей страсти к неудачам. Ты вечно пудрила мне мозги насчет моей страсти к неудачам.

Крис подавила смешок. Так, для проформы. Вероятно, связь с Вольфом была причиной того, что со мной у нее не хватало боевого духа. Трудно сказать наверняка.

– По крайней мере, ты видел, как это происходит. Всегда одинаково.

– Я знаю, как это происходит. И все знают.

– А если бы ты вдруг узнал, что Пол Бреннен кому-то заплатил, чтобы избавиться от собственной дочери? Что бы ты сделал?

– Знаешь, мне твой вопрос кажется оскорбительным. Но, с другой стороны, он не идиотский. Наивный, но не идиотский.

На сей раз она широко улыбнулась. Затем встала.

– Будь любезна, не желай мне ничего подобного.

– Я тебе этого и не желаю, Натан.

– Прекрасно. Спасибо за визит.

– Я тебе этого действительно не желаю.

Я был рад, что Марк вернулся. Вообще-то я вполне мог бы жить и один, но присутствие младшего брата в доме, этажом ниже, в какой-то мере примирило меня с отъездом Крис.

Его машина, новенькая блестящая «ауди» с откидывающимся верхом, стояла на подъездной дорожке, прямо посредине, несколько по-анархистски, так что мне для парковки пришлось искать местечко чуть подальше и втискиваться кое-как.

Когда я выходил из бара, где у меня была назначена встреча с одним из моих осведомителей, я ужасно глупо упал (вероятно, из-за щербатой ступеньки), полетел головой вперед и ударился о маленькое деревце, недавно посаженное, но уже довольно крепкое. Пошла кровь. Рана-то была ерундовая, но на лбу.

Я потоптался перед дверью Марка, на плетеном коврике в форме звезды. Затем, подумав, что не следовало бы подавать ему дурной пример, поднялся прямо к себе. Надо было привести себя в божеский вид, выпить чашечку кофе, прополоскать рот, расслабиться.

Лунный блик лежал на паркете в гостиной, где теперь не было никакой мебели, никакого ковра. У меня остались занавески на окнах, телевизор и этажерка с книгами, которые Крис не сочла достойными своей новой библиотеки. На какое-то мгновение я ощутил, как на плечи мне навалилась усталость. Рыхлый груз, порожденный пустотой в комнате. Я подумал, не найдется ли у Марка какого-нибудь растения в горшке или гирлянды лампочек, но о женщине я не помышлял.

Я стоял голый по пояс в ванной, с еще влажными после душа волосами, прилаживал на лоб кусочек смешного пластыря, напоминавшего раскраской шкуру зебры (Крис всегда покупала пластырь с самым невероятным рисунком), как вдруг у меня за спиной возникла молодая женщина.

Она была очень бледна. Девицы, бывавшие у Марка, всегда выглядели так, будто вот-вот хлопнутся в обморок.

Ее губы раскрылись, раздался тихий шепот:

– Можно мне…

Мотнув головой, она указала на унитаз в туалете. Я кивнул.

Она уселась на стульчак, скрестив руки на груди и почти уткнув голову в колени, и тут же принялась писать и одновременно отматывать метра три от рулона гигиенической туалетной бумаги, отделанной мольтоном, которая впитывает втрое больше влаги, чем три лучших гофрированных. Девица оказалась не из болтливых, и я предоставил ее самой себе.

Она догнала меня, когда я был уже на лестничной площадке перед дверью Марка. Огромными потухшими глазами оглядела меня с ног до головы с таким видом, будто умирает от смертельной скуки.

– Ты всегда так торопишься? – спросила она меня бесцветным голосом, протискиваясь вперед и прижимаясь своими крохотными сиськами к моей груди. Эта похотливая, бесстрастная и унылая особа должна была войти первой.

Марк был в обществе своей патронессы Евы Моравини. Она подняла голову, и я заметил, что вокруг ноздрей у нее еще оставались следы порошка. Она тотчас же ласково улыбнулась мне.

– Добрый вечер, дорогой.

– Добрый вечер, Ева. Все в порядке?

Она собрала с низенького журнального столика рассыпанные на нем наброски и протянула их мне, кивком головы приглашая присесть рядом.

– Как тебе работа твоего брата? Что скажешь?

Я ничего не понимал в готовом платье. И одобрительно закивал:

– Великолепно!

Марк тоже поднял голову и протянул мне соломинку:

– Ну, как твоя холостяцкая жизнь? Ты видел Паулу?

Паула готовила нам на кухне напитки. Мне показалось, что она выдавливала сок из апельсинов в кастрюльку прямо руками. Но что-то во мне отказывалось верить собственным глазам. Я склонился над низким столиком. Напитки… Ну да, она сказала: «Я готовлю напитки». Да, она готовила напитки… слушая Эминема…^[3]

– Да, я видел Паулу.

– Ну и как она тебе?

– Послушай, я тебя ни о чем не просил. Во что это я такое ввязываюсь, а?

– Но ты видел, какая это классная девица! Ты что, шутишь?

Я втянул носом свою порцию порошка, вторую рядом, и пылинки вокруг, потом еще одну дозу, сам не зная зачем. Понятия не имел. Я, пожалуй, не смог бы сказать, хорошо мне или плохо, тем более что у меня не было никаких причин испытывать столь противоположные ощущения, когда Ева ласково гладила меня по затылку, Марк старался для моего счастья, а Паула готовила напитки. Повлияла ли на меня книга Джека Керуака (я как раз читал «На дороге»)? Или отъезд Крис? А может быть, колено? Или загрязнение окружающей среды? Или «напитки»?

– Ну да, девица действительно классная, – сказал я.

– И еще какая! Ева, ну скажи же что-нибудь!

– Она само совершенство. Это правда, Натан, само совершенство. Вот только по части секса бревно бревном. Да ты и сам знаешь. Это ни для кого не секрет. Но во всем остальном она просто превосходна. И ведь эту науку еще не поздно освоить. Я и сама не сразу научилась.

– Ну, Ева, умение трахаться – это одно, а класс – совсем другое. Умеющих трахаться повсюду навалом.

– Господи, ну что ты несешь? – не сдержался я. – Что за хрень, в конце концов?

– Дорогой, я совершенно с тобой согласна. В этой сфере не бывает врожденных талантов. Но и опыт здесь – далеко не все. Возьми, к примеру, такую девицу, как Катрин Ми