I.2. Историография

Обобщающих, комплексных работ по исследуемой теме нет. Но известный интерес к ней и ее отдельным аспектам прочно зафиксирован в разнообразной доступной для изучения специальной литературе. В русле рассмотрения и оценки региональной историографии общепризнанным является, вывод о том, что начальным этапом в изучении не только собственно истории, этнографии и языка чеченцев и ингушей, но и их взаимных связей и отношений с соседними народами вообще и кабардинцами в частности, следует считать последние десятилетия XVIII в., когда Российское правительство приступает к всестороннему изучению кавказского приграничья своего государства[84].

Возможно, что первой страницей в соответствующей историографии, не сразу нашедшей исследовательскую преемственность, стала статья М.Штелина «О Черкасской или Кабардинской земле», обнаруженная и проанализированная не так давно Ф.В.Тотоевым[85]. В ней предпринята и попытка отразить исторически изменчивые границы расселения кабардинцев в бассейне р. Сунжа, где они вступали " в прикосновенность" с " кистинскими" (т.е. вайнахскими) племенами.

Труды нескольких научных экспедиций Российской Академии Наук, состоявшихся в конце XVIII – начале XIX в., а также описания, оставленные некоторыми иностранцами, состоявшими на военной или иной службе России, или путешествовавшими по Северному Кавказу, содержат некоторое количество сведений, касающихся соседства и партнерства кабардинцев и вайнахов. Но их справедливо привлекать более в качестве источников нарративного свойства[86], что и будет сделано в последующих главах.

В географо-историческом сочинении С.М.Броневского, написанном в 1810 г., есть специальные небольшие разделы, посвященные " Малой Кабарде" и " Кистам" [87]. В них обозначаются границы расселения кабардинцев и вайнахов и их соседства в районе течения р. Сунжа; сообщаются данные о хозяйственных (преимущественно скотоводческих) занятиях " горских народов" и их взаимоотношениях. " Они (кабардинцы, - авт.) живут в дружбе с Ингушами и в неприязни с Чеченцами; с Осетинцами бывают также у них поземельные споры". Интересно наблюдение о том, что ингуши, " называемые также Кисты", " черноволосы, смуглее Кабардинцев и отменный от них имеют оклад лица".

С.М.Броневский опирается на информацию конца XVIII- начала XIX в.. но она достоверна и существенна для предшествующих времен. В частности, это относится к сообщаемым сведениям об известной зависимости в прошлом " кистов" от князей Малой Кабарды.

Примерно та же сумма вопросов (но уже в более тесной привязке к " взгляду на общую историю") освещалась адыгским просветителем Султаном Хан-Гиреем в его " сочинении" (а на самом деле – исследовании) " Записки о Черкесии", написанном в С.-Петербурге, в 1836 г.[88] Особую, даже исключительную ценность представляют разделы " Исторические народные предания" и " Исторические отрывки", содержащие анализ фольклорных свидетельств в контексте истории Большой и Малой Кабарды XVI-XVIII вв. – периода, во многом не обеспеченного необходимыми источниковыми и сопоставительными материалами для надежных выводов, в том числе и по рассматриваемой теме.

Почти одновременно кабардинский ученый и просветитель Шора Бекмурзин Ногмов создает свое главное произведение, полностью изданное впервые в 1861 г. (уже после его смерти, последовавшей в 1844 г.) под названием " История адыхейского народа" и неоднократно с тех пор переиздававшееся[89]. Оно построено на основе уникальной мобилизации многочисленных фольклорных сюжетов, интерпретация которых произведена с привлечением доступного автору круга российских, европейских и восточных исторических знаний. Немало страниц труда затрагивает самую раннюю историю расселения адыгов вдоль Кавказского хребта и специфику формирования Малой Кабарды и ее населения. Отчасти уловимы в нем и сведения об отношениях кабардинцев с соседями, в том числе вайнахами. Но в событиях второй половины XVI-XVIII в. доминируют уже внешнеполитические мотивы и обстоятельства, теснящие внутрикавказскую информацию.

Некоторые косвенные, но довольно значимые, факты можно почерпнуть и в трехтомнике П.Г.Буткова, составлявшемся на рубеже XVIII-XIX вв., но опубликованном только в 1869 г.[90] Собственно говоря, " Материалы...", последовательно излагающие канву важнейших кавказских событий с 1722 по 1803 г., не являются аналитической работой. По справедливому мнению группы авторитетных российских ученых, готовившей их к печати, они интересны, как " первый опыт в русской исторической литературе последовательного изложения действий русских на Кавказе и в Крыму", но также и " как добросовестный труд, основанный на достоверных источниках" и личных 20-летних наблюдениях. В богатой хронологии фактов и событий есть и такие (особенно середины XVIII в.), которые служат реконструкции слабо читаемой динамики кабардино-вайнахских взаимоотношений в исследуемом ареале.

В 1872 г., как бы принимая эстафету от адыго-кабардинских просветителей и историков, опубликовал статью " Чеченское племя" Умалат Лаудаев, написав в предисловии: " Из чеченцев я первый пишу на русском языке о моей родине, еще так мало известной" [91]. Основные историко-этнографические интересы автора далеко отстоят от проблематики данного диссертационного исследования. Тем не менее, опираясь на чеченский фольклор, он бегло затрагивает существенно интересные вопросы раннего кабардинского присутствия в бассейнах Терека и Сунжи, времени и условий освоения вайнахами плоскостных земель, их взаимоотношений с кабардинцами.

В чеченских преданиях он выявил пласт, позволивший настойчиво утверждать, что соперничество кабардинских и кумыкских князей началось задолго до того, как чеченцы и ингуши вышли с гор на равнину Малой Кабарды, земли которой длительное время пустовали, а потом (и не без участия со второй половины XVI в. русских властей) были " присвоены" кабардинцами (" земли левого берега р. Сунжи и часть Малой Чечни"), а восточнее – кумыками), тогда как " чеченцы же, без права, занимали северные подножия Черных гор и были преследуемы тремя врагами: русскими, кумыками и кабардинцами". У.Лаудаев зафиксировал важный топонимический след: " еще до сих пор надсуженские горы по-чеченски называются Черкезий-рагъ, т.е. кабардинский (черкесский) горный хребет" [92]. Отдельные местные предания он излагает, если и не полностью, то весьма подробно.

Конец XIX в. ознаменовался серией публикаций археологов В.Б.Антоновича, В.Л.Беренштама, В.И.Долбежева (см. 1-й параграф главы) материалов раскопок курганов, единодушно интерпретированных как кабардинские древности в равнинной зоне современной Ингушетии. Тогда же было обстоятельно проанализировано кабардинское Кантышевское изваяние 1581 г. (В.Ф.Миллер, 1893), а несколько позднее белокаменный мавзолей Борга-Каш начала XV в. получил оценку как памятник тюркоязычных племен, втянутых в круговорот этнических перемещений, связанных с последствиями походов среднеазиатского эмира Тимура, которые решительно повлияли на расселение кабардинцев в восточном направлении (Н.Ф.Панкратов-Гребенец, 1914).

Приходится констатировать, что диссертационная тема осталась вне интересов той плеяды российских историков, которые обстоятельно, а порой и детально, рассматривали вопросы истории Северного Кавказа во второй половине XIX – начале ХХ в. с позиций утверждения власти российского правительства и его участия в различных аспектах политики местных, горских народов, обществ и их лидеров, включая малокабардинские княжеские фамилии (Н.Ф.Дубровин, В.А.Потто, Н.Грабовский, А.Б.Берже, М.А.Караулов и др.). Отдавая исключительное внимание стратегическим задачам Российской империи, они мало учитывали внутрикавказские региональные отношения в исследуемом нами районе бассейна Терека.

В целом, такой подход присущ и фундаментальному труду В.А.Потто об истории Терского казачества 1577-1801 гг.[93] Однако в первых двух главах автор заостряет свое внимание на гипотезах о расселении кабардинцев по берегам Кумы, Терека и Сунжи в их связях с наиболее ранними потоками казачьего появления на Северном Кавказе, что позволяет усмотреть небезынтересные тенденции и детали в складывании ситуационной панорамы сунженского побережья накануне и в самом начале формирования Малой Кабарды и межэтнических контактов в ней с учетом и возрастающей к середине XVIII в. роли в них вайнахских элементов.

Завершая рассмотрение весьма ограниченной с точки зрения конкретных цели и задач историографии дореволюционной эпохи, следует отметить компилятивно-обобщающую работу урожденного кабардинца В.Н.Кудашева " Исторические сведения о кабардинском народе" [94]. Сам автор (он именует себя лишь " издателем") не считает свой труд исследованием, но только сведением и изложением " в связной форме некоторых фактов из жизни и истории кабардинского народа и сопредельных с ним горских обществ". Вряд ли это справедливо!

И хотя содержание этого ценного и недостаточно привлекаемого учеными издания решительно отстранено от интересов представленной диссертации, в нем мимолетно затрагиваются, ставятся, а иной раз и решаются важные вопросы времени заселения кабардинцами земель вплоть до Терека и Сунжи, значительного влияния кабардинских культуры, общественного быта и обычного права на многие соседние горские народы (включая вайнахов), излагаются малоизвестные, но не лишенные оснований версии складывания локальных областей внутри Кабарды, происхождения самого этого этногеографического названия и другие. Сквозь привычное господство привлекаемых сведений по истории " сношений кабардинского народа с Россией" проглядывают (пусть и слабо!) очертания некоторых региональных вопросов, ответы на которые не даны наукой и до сего дня, что стимулирует наш научный интерес.

События Первой мировой войны, революций 1917 г., Гражданской войны приостановили исследовательский процесс, который резко оживился с победой Советской власти, а в региональных рамках – в связи с организацией во второй половине 1920-х – середине 1930-х гг. национальных научно-исследовательских институтов в Автономных Областях, а затем и Республиках Северного Кавказа. Правда, довоенный этап становления советской исторической науки был сильно идеологизирован.

Е.Н.Кушева в своем обзоре специальной литературы замечает: " 1920-1930-е годы в изучении Северного Кавказа отмечены вниманием к их социальному строю в прошлом, к уяснению классового характера, к фактам классовой борьбы. Вопросы эти имели непосредственную связь с советским строительством на многонациональном Северном Кавказе" [95]. Современный исследователь К.Ф.Дзамихов подчеркивает, что " в первые два десятилетия Советской власти не появлялось исследований по русско-кавказским отношениям XVI – первой половины XVIII в. Основное внимание было направлено на изучение других проблем внешней политики, в первую очередь разоблачение колониальной политики царизма в более поздний период", где тон задавал М.Н.Покровский[96].

Тем ценнее представляются первые реальные наработки в русле диссертационной темы. Их немного, но они закладывали основы будущих изысканий.

В г. Нальчике интенсивно трудился на поприще кабардинской истории Г.А.Кокиев, публикуясь не только в солидных научных изданиях, но и в местной прессе. " Почти по всем основным этапам и важнейшим событиям истории кабардинцев он сказал свое веское слово, освещая, в первую очередь, важнейшие и переломные этапы" [97]. В их числе, в частности, роль князя Темрюка Идарова в истории Северного Кавказа и сближении Кабарды с Россией; отрицательное воздействие межфеодальных распрей в жизни Кабарды и распад ее на Большую и Малую; кабардино-осетинские отношения в XVIII в. и т.д.[98] Даже этот не полный перечень свидетельствует об огромном значении трудов талантливого ученого в становлении той проблематики, которая присутствует и в нашей диссертационной работе. К тому же, не все в историографическом наследии Г.А.Кокиева " лежит на поверхности". Например, мало кто помнит, что в брошюре о склепах Северной Осетии 1928 г. ученый впервые высказал (опередив всех на добрые 50 лет) версию о массовом расселении кабардинцев на восток, вдоль Кавказского хребта вплоть до течения Сунжи не ранее конца XIV – начала XV в., т.е. после походов эмира Тимура[99].

Во Владикавказе с середины 1920-х гг. развертывает широкоохватные полевые исследования и публикацию их результатов Л.П.Семенов. В его статьях и брошюрах получают систематизацию и осмысление не только археолого-архитектурные памятники собственно средневековых ингушей, но и синхронные древности их соседей в бассейне р. Сунжи (кабардинцев, брагунцев и др.); публикуются отдельные фольклорные сюжеты на тему кабардино-ингушских связей; привлекаются данные топонимики, языка, тамговой " эпиграфики" и пр.[100] Настойчивые, комплексные по своему характеру изыскания Л.П.Семенова в Ингушетии создают прочную основу для разработки обширной проблематики[101], в том числе и изучения кабардино-вайнахских отношений в XVI-XVIII вв.

Не случайно в первых попытках историко-этнографических обобщений начала 1930-х гг. последняя тема начинает приобретать конкретные мотивированные черты.

Так, А.Н.Генко дает следующую картину передвижения и контактов некоторых кавказских народов в исследуемом нами ареале: " В конце XVII в. кабардинцы покинули свое прежнее местожительство в Эндерипсе (это кабардинское название означает: " река Яндырка", здесь располагается ингушское селение Яндырка), опасаясь кровной мести со стороны беспокойных соседей – карабулаков, чеченцев и кумыков. Территория окрестностей Яндырки вниз по Сунже оставалась по 1781 г. никем не заселенной. Кабардинцы перешли к Назрани и заняли пространство между Сунжей и Камбилеевкой, откуда около 1730 г. переселились на ручей Марморлик… и далее к Пседаху. После ухода кабардинцев ингуши и карабулаки заняли ущелье в верховьях Сунжи, основав там так называемые ахкинюртовские поселения" [102].

К близким выводам пришел и Б.Далгат: " На плоскости и до предгорий до выселения ингушей обитали сперва ногайцы; их вытеснили и сменили кабардинцы, занявшие пространство до реки Фортанги, т.е. Большой Чечни, и бравшие дань с ингушей и осетин. По мере усиления ингушей и осетин и возникновения их поселений на предгорьях с начала XVIII столетия кабардинцы стали отступать все дальше от гор в степи на север, покинув места, занимаемые ныне Орджоникидзе (новое название Владикавказа, - авт.), Назранью, Ачалуком" [103].

Данные исторические реконструкции существенно подпитывались накопленным к этому времени и подготовленным к печати богатым фольклорным материалом, публикация которого сопровождалась необходимым исследованием, в том числе и улавливаемых эпизодов кабардино-вайнахских отношений[104].

Справедливости ради, именно в этой части историографического обзора следует упомянуть очень важные труды, завершенные в 1930-х гг., но в силу целого ряда причин вышедшие в свет много позднее. Они, отчасти, характеризуют научную обстановку в связи с интересующей нас проблематикой.

В 1940 г. была написана и готовилась к печати монография Е.И.Крупнова – ученика и соратника Л.П.Семенова, называвшаяся " Очерки истории Ингушетии с древнейших времен до XVIII в.", изданная под названием " Средневековая Ингушетия" уже после смерти автора, в 1971 г. В главе " О происхождении ингушей" Е.И.Крупнов использует немногие известные ему еще до Великой Отечественной войны факты вайнахо-кабардинского родства, которое могло оформиться " никак не ранее XIV-XVI вв." [105] Привлекались им и иные сведения о кабардино-вайнахском культурном взаимовоздействии в эпоху средневековья.

Десятилетием ранее была написана фундаментальная, новаторская по сути монография М.К.Любавского, опубликованная только в 1996 г. Она демонстрирует высокую осведомленность автора о территории расселения многочисленных адыгских подразделений, в том числе и восточного их ареала. Одним из первых ученый обратился к проблеме феодальных распрей и столкновений северо-кавказских владетелей, например, кабардинских князей и шамхалов Тарковских за сферы влияния и, в первую очередь, за земли и угодья Малой Кабарды и зависящих от нее горцев-вайнахов и их соседей. Исследуя события XVI в., М.К.Любавский устанавливает объективные и субъективные факторы кабардино-русского сближения, во многом связанные с обстановкой в бассейнах рек Сунжи и Терека[106].

Таким образом, к началу 1940-х гг. складывались предпосылки научного обоснования отдельной темы кабардино-вайнахских взаимоотношений в ныне исследуемом ареале.

Однако годы Великой Отечественной войны и депортации чеченцев и ингушей с территории их исторической родины (1944-1957 гг.) прервали любые возможности изучения прошлого вайнахов в неразрывной связи с внешним миром. Вместе с тем, с конца 1940 – начала 1950-х гг. происходит заметный рост кабардиноведения (отчасти и в связи с выходом на новый уровень познания кабардино-русских отношений с середины XVI в.)[107].

В этом контексте должны восприниматься статьи Л.И.Лаврова, в которых специально рассматривался вопрос о более ранней, чем считалось традиционно, дате заселения кабардинцами территории их обитания на востоке. Время это определялось второй половиной XIII в.[108] Одновременно были предприняты весьма квалифицированные попытки суммирования накопленных знаний о кабардинских курганных могильниках на равнинах Северного Кавказа, включая интересующие нас плоскостные районы тогдашней Грозненской области и Ставропольского края[109] в зоне прямого соседства и соприкосновения с вайнахами, что, однако, старательно замалчивалось.

Все эти (и многие другие) односторонности, деформации и разломы стали энергично преодолеваться после 1957 г., с восстановлением Чечено-Ингушской АССР и возобновлением (7 июня 1957 г.) деятельности Чечено-Ингушского научно-исследовательского института истории, языка и литературы. Лидерами нелегкого процесса выравнивания и дальнейшего развития местной науки стали фольклористы и археологи.

Первые уже в 1958-1959 гг. возродили традицию издания на родных и русском языках выразительных образцов вайнахского исторического песенного творчества, среди которых было немало отразивших давние и разноречивые связи с кабардинцами[110]. Вторые, опираясь на богатый накопленный опыт и потенциал возглавляемой Е.И.Крупновым Северо-Кавказской археологической экспедиции Института археологии АН СССР и грозненских научных учреждений, сосредоточили фронт своих изысканий на территории Чечено-Ингушской АССР, где прежде всего исследовались памятники позднего средневековья в горной и равнинной зонах, оставленные не только вайнахами, но и их соседями. Так, в 1958-1960 гг. состоялись необычайно объемные раскопки Бамутских кабардинских курганов, что ознаменовало настоящий прорыв в интересующей нас проблематике[111].

Всенародное празднование в СССР в 1957 г. 400-летия добровольного присоединения адыгских народов (кабардинцев, черкесов и адыгейцев) к России, сопровождавшееся мощным всплеском исследовательской активности историков-кавказоведов, фактически не затронуло чеченцев и ингушей, только лишь возвращавшихся из депортации. Однако оно решающе отразилось на характере и направлении последующих научных изысканий в Чечено-Ингушской АССР.

Первые шаги были сделаны Е.И.Крупновым. В 1961 г. вышла в свет его небольшая, но обобщающая книга " О чем говорят памятники материальной культуры Чечено-Ингушской АССР", на страницах которой впервые появился хорошо документированный данными археологии этюд о кабардино-вайнахском соседстве и взаимодействии в долине реки Фортанги " в XIV-XVI вв." [112] Его создание стало возможным в результате сдачи в печать подготовленного экспедицией Е.И.Крупнова сборника " Древности Чечено-Ингушетии", в котором Е.И.Крупновым и Р.М.Мунчаевым был исчерпывающе введен в научный оборот кабардинский курганный могильник у с.Бамут, а В.И.Марковиным представлены чеченские средневековые памятники горной зоны[113]. Там же (с. 7) напечатан и скульптурный портрет кабардинца из бамутского кургана, реконструированный по черепу М.М.Герасимовым.

Одновременно был опубликован труд Е.Н.Кушевой " Народы Северного Кавказа и их связи с Россией" [114], ставший классическим для кавказоведения и активно используемый специалистами до сего дня.

Автор впервые дал обзор источников, многие из которых (по состоянию на то время) прямо относятся к исследуемой теме. В первой части представлена обстоятельная панорама расселения народов Северного Кавказа и уровня развития у них социально-экономических отношений. Причем, реконструируя соответствующую картину для исторических территорий Кабарды, Чечни и Ингушетии, Е.Н.Кушева коснулась вопросов взаимоотношений кабардинцев и вайнахов в приграничной зоне их обитания. Тема взаимных контактов и общего участия в протекавших процессах русско-северокавказских связей (" сношений") детально рассмотрена во второй части монографии, хотя, понятно, интересующие нас сюжеты затронуты бегло; они выступают далеко не на первом плане.

Важно упомянуть и сводные публикации чечено-ингушского поэтического фольклора[115], богатых и обширных археологических материалов в полных границах Чечено-Ингушской АССР[116], в водных статьях к которым бегло звучит тематика кабардино-вайнахских отношений XVI-XVIII вв.

Знаменательно, что в " Очерках истории Чечено-Ингушской АССР" – первом обобщающем опыте такого рода – одна из глав, написанная В.Б.Виноградовым, В.Н.Гамрекели, В.И.Марковиным и А.П.Новосельцевым, освещала исторические события XIII-XV вв. с учетом установления в тот период непосредственных контактов между кабардинцами и вайнахами в плоскостных районах[117].

В том же 1967 г. в 1-ом томе " Истории Кабардино-Балкарской АССР" Г.Х.Мамбетов обнародовал специальный параграф " Связи Кабарды и Балкарии с Чечней и Ингушетией в XVI-XVIII вв." [118] В нем доминируют факты XVIII столетия, а само содержание схематично и избирательно. Автор придерживается гипотезы о расселении кабардинцев на равнинах к югу от Терека уже в XIV в., склоняется к мысли о том, что чеченцы и ингуши одновременно " стали поселяться ближе к Тереку и Сунже"; полагает, что " часть жителей Чечни и Ингушетии" попала в васальную зависимость от " кабардинских князей и уорков" в результате " покровительства и поддержки Русского государства", концентрирует свое внимание на местных городских центрах (Терский город, Кизляр). Многие из его положений спорны. Но это – первая в науке попытка кратко охарактеризовать возникновение совместных кабардино-вайнахских поселений, экономические связи, вассальные отношения и совместную борьбу " против внутренних и внешних врагов" [119]. Тем самым, как бы подводился итог предшествующим исследованиям.

Дальнейшее накопление знаний и рост их интерпретации состоялись в начале 1970-х гг.

Многообразные тексты исторического эпоса чеченцев и ингушей (сказания, предания и легенды), отразившие, в том числе, их взаимосвязи с кабардинцами, с необходимым анализом фольклориста были изданы У.Б.Далгат[120]. Почти одновременно вышло в свет исследование С.Ш.Аутлевой, посвященное адыгским историко-героическим песням[121], где также фиксируются (хотя и крайне редко) кабардино-вайнахские соприкосновения и " встречи", и делается это с меньшей степенью идеализации, что лучше согласуется с исторической реальностью.

Принципиально важное значение имеют публикации Э.В.Ртвеладзе, предложившего хорошо аргументированную версию массового переселения кабардинцев в бассейн Терека в связи с последствиями истребительных для обитателей равнин Северного Кавказа походов среднеазиатского эмира Тимура в конце XIV в.[122] Доводы автора были приняты и расширены в статьях А.Е.Криштопы, Х.А.Хизриева, В.Б.Виноградова и многих других[123]. К сожалению, никто из названных историков не вспомнил соответствующие суждения Г.А.Кокиева 1928 г., отмеченные выше.

Дж.Н.Коков выполнил сводку адыгской топонимии в ареале проживания " черкесов", где нашли свое место многие (но далеко не все) названия местностей, рек и урочищ Малой Кабарды. Параллельно аналогичную работу проводил А.С.Сулейманов, систематизируя и изучая топонимику Чечено-Ингушетии[124]. С рубежа 1960-70-х гг. стал вновь нарастать состав кабардинских курганных могильников, анализ которых в ряде статей существенно дополнил складывающийся фонд исторических представлений о пребывании " черкесов" в долине р.Сунжа (В.Б.Виноградов, Р.А.Даутова, Х.М.Мамаев)[125].

Значительным событием в кавказоведении следует признать выход в свет двух монографий Н.Г.Волковой. В них мобилизован необычайно широкий круг источников и дано глубокое исследование назревших вопросов расселения и этнической карты Северного Кавказа в XVIII – начале ХХ в.[126] С возможной обстоятельностью автор рассмотрел и территорию соприкосновения, длительного соседства и противоречивого взаимовоздействия кабардинцев и вайнахов в изучаемом нами районе. Сугубо этнографическая направленность этих трудов не позволила реконструировать многомерный местный исторический процесс, но они, безусловно, углубили и укрепили фундамент последующих изысканий. Монографии Н.Г.Волковой находятся до сих пор в числе самых востребованных в историографии региона.

Не без ее влияния В.И.Марковин и М.Б.Мужухоев в связи с общей оценкой Бамутских курганов высказали перспективную идею: " Было бы интересно, продолжив раскопки подобных курганов, изучить взаимоотношения пришлого, кабардинского населения с местным – вайнахским" [127]

Напротив, в те годы (вплоть до 1980 г.) интерес к изучению кабардино-вайнахских взаимоотношений в конкретном ареале заметно упал. В качестве примера можно привести кандидатскую диссертацию Я.З.Ахмадова, в которой разносторонние и все более крепнущие связи чеченцев, ингушей и карабулаков с Россией в XVIII в. рассматриваются в жестких рамках собственно вайнахской истории с почти полным умалчиванием роли и места в них кабардинского компонента в XVI-XVIII вв. как важной составляющей таковых[128]. Подобная тенденция контрастировала с положением дел в науке Северной Осетии, ученые которой, напротив, усилили внимание к специфике и сути кабардино-осетинских контактов в контексте укрепления связей с Россией и добровольного присоединения осетин к могущественной державе[129].

Очередное оживление исследований сопряжено с попыткой решения актуальнейшего вопроса добровольного в своей основе вхождения ведущих чеченских, ингушских и карабулакских обществ в состав единого Российского государства. В коллективных трудах на эту тему, изданных в гг. Грозном и Москве кабардинский фактор учитывался постоянно и даже акцентировано, что вполне отвечало исторической действительности[130]. Впрочем, это больше касалось общеэтнических или социально-значимых ситуаций, тогда как состояние повседневных кабардино-вайнахских взаимоотношений в микрорегионе плоскостной Ингушетии и прилегающих районов Чечни в достаточной мере не оценивалось и не учитывалось

Исключение составили некоторые работы, выполненные представителями коллектива грозненских историков, группировавшихся вокруг В.Б.Виноградова. В них пристально исследовались конкретные вопросы истории полиэтничной среды интересующего нас плоскостного участка Малой Кабарды, населенного кабардинцами, брагунцами и вайнахами.

В.Б.Виноградов обобщил некоторые наличные материалы, проливающие свет на хронологическое соотношение пребывания на берегах Сунжи ногайцев, кабардинцев и вайнахов, заново проанализировал оставленные ими памятники археологии (могильники и места стоянок), архитектуры (мавзолей Борга-Каш начала XV в.), топонимики и пр.[131] Р.А.Даутова и Х.М.Мамаев подвергли специальному изучению кабардинские древности равнинной Чечено-Ингушетии, прежде всего в широкой округе ингушского сел. Али-Юрт[132]. В диссертационной работе Т.С.Магомадовой, посвященной русско-вайнахским отношениям в XVI-XVII вв. были даже отдельные этюды о кабардинцах в западных районах равнинной зоны и брагунцах, обитавших по северному берегу р.Сунжа, а при воссоздании исторических коллизий непосредственных и транзитных русско-вайнахских связей внимательно учитывалась роль исторически зафиксированных представителей Малой Кабарды (князья Алхас, Солох, Сунчалей и др.), места проживания и деятельности которых связаны с обозначенным отрезком сунженского побережья и Тарской долины – преддверия Дарьяльского ущелья[133]. В этой части обзора уместно упомянуть о том, что в 1983 г. автором данной диссертации была написана под руководством В.Б.Виноградова и защищена в Чечено-Ингушском государственном университете им. Л.Н.Толстого дипломная работа на тему " К истории пребывания кабардинцев на территории Чечено-Ингушетии". Она хотя бы отчасти суммировала результаты предшествующих исследований.

Существенно пополнились исследования исторического фольклора вайнахов: И.А.Дахкильгов опубликовал монографию и объемный фольклорный сборник текстов, в которых предпринял попытку раскрыть кабардино-вайнахские взаимоотношения через призму произведений устного народного творчества[134]. Оказалось, что последние несут в себе немало фактической информации о характере и содержании социально-политических, экономических и бытовых связей, особенно выразительной в сопоставлении ее с иными видами исторических источников.

Этот вывод подтверждается историческими комментариями Х.Д.Ошаева и Я.С.Вагапова чеченских " илли" (героико-эпических песен), заметная часть которых стойко фиксирует различные уровни и проявления кабардино-вайнахского партнерства (см.: " О князе Мусосте и о Сурхо, сыне Ады…", " О князе Кахарме кабардинском", " О кабардинце Курсолте" и др.)[135].

Различные стороны интересующих нас взаимоотношений в XVI-XVII вв. были раскрыты в докладах Я.З.Ахмадова, В.Б.Виноградова, Х.М.Мамаева, Д.Ю.Чахкиева, З.Х.Хамидовой на научном симпозиуме " Героико-исторический эпос и его значение для художественной культуры народов Кавказа", состоявшемся в г. Грозном в сентябре 1985 г.[136] Подтвердился вывод о том, что " исторические реалии использовались сказителями для решения своих чисто специфических задач, главным образом для выражения определенной этической концепции" [137]. Вместе с тем, вопреки мнению видного советского фольклориста Б.Н.Путилова, вряд ли можно согласиться с тем, что " исследуемые произведения … не содержат в себе реального оттиска как такового, отражения каких-либо определенных действий, совершенных историческими лицами" [138].

К концу 1980-х гг. освещаемая нами проблема вновь отступает на задний план, что хорошо видно в некоторых трудах обобщающего свойства, где конкретное состояние кабардино-вайнахских взаимоотношений в зоне их прямого соседства едва различимо на фоне " макрополитической" демонстрации истории народов Северного Кавказа при полном преобладании геополитических доктрин[139]. К редким исключениям относится книга В.М.Аталикова, в которой скрупулезно рассматриваются письменные источники XVI-XVIII вв. под углом зрения " черкесо-чеченско-ингушских" сходств, в существенной части связанных с Малой Кабардой[140].

В связи с бурным нарастанием драматических событий в Чечне в последнем десятилетии минувшего века, вылившихся в этноцид русскоязычного населения (в том числе и адыгов) и кровопролитные военные действия; разделением Чечни и Ингушетии; общим кризисом исторической отечественной и особенно региональной науки (в " Чеченской Республике Ичкерия" его правильнее называть разгромом!) изучение истории пребывания кабардинцев в бассейне Терека и Сунжи фактически прекратилось и, похоже, что в ближайшее время не найдет своего продолжения.

Однако полный вакуум не возник, так как проблема кабардино-вайнахских взаимоотношений изучаемого периода оказалась в фокусе устойчивого интереса ученых Кабардино-Балкарии, взявшихся за установление роли и места Кабарды на широком, окружающем ее историческом поле. Х.Яхтанигов впервые предложил свое видение кабардино-вайнахских связей через призму изучения общих тамг[141]. В середине 1990-х гг. Б.К.Мальбахов и К.Ф.Дзамихов один из разделов своей ценной книги посвятили " Кабарде и историческим связям России с Чечней и Ингушетией". Здесь многозначительна сама постановка вопроса, которая закономерно приводит к показу кабардино-вайнахских взаимоотношений прежде всего в контексте истории российских городов на Тереке и общего поступательного развития " военно-политического союза Кабарды и России, сложившегося в середине XVI века", в сторону дальнейшего вовлечения народов Северного Кавказа в состав Российского государства. Авторы безусловно правы, подчеркивая, что даже " в XVIII веке на территории современных Чечни и Ингушетии существовал ряд независимых друг от друга обществ", у которых постепенно нарастали " политические и экономические связи между кабардинскими и вайнахскими локальными группами". Но состав аргументации в пользу этого тезиса незначителен: его " подавляет", в частности, демонстрация исключительной роли г. Кизляра в местном историческом процессе[142]. Однако сам факт выделения такого параграфа в высшей мере знаменателен и достоин одобрения.

Квалифицированная подборка источников (письменных и изобразительных) и важнейшие исторические сопоставления составляют содержание книги В.М.Аталикова, вышедшей в том же 1996 г. Ее глава " От Кубани до Терека" служит серьезным подспорьем в раскрытии вопросов историко-культурных взаимоотношений между кабардинцами и их соседями, в том числе вайнахами, в бассейне р. Терек, в границах Малой Кабарды[143]. Содержательным исследованием, проливающим дополнительный свет на хронологию этапов расселения адыгов на Северном Кавказе, включая " кавертеев" – кабардинцев в Пятигорье и далее на восток, является труд Н.Г.Ловпаче[144]

Много ценных исторических фактов и подробностей, касающихся и кабардино-вайнахских взаимоотношений, приведено в одном из параграфов монографии Р.Х.Гугова (" Кабарда и Балкария в укреплении связей других народов Северного Кавказа с Россией")[145]. В этом содержательном и наиболее обстоятельном обзоре автор неоднократно ведет речь о зоне Малой Кабарды, соседствующей с вайнахскими обществами и оказывавшей на них активное и многообразное влияние. В частности, справедливо утверждается: " В рассматриваемый период (XVI-XVII вв. – С.Ш.) деловые связи между кабардинцами и этими вайнахскими обществами становятся регулярными и тесными. Определяющим в этом деле было переселение чеченцев и ингушей из глубины суровых гор в предгорье и на плоскость. Одним из основных направлений этой вайнахской миграции, значительно расширившей этническую территорию этого народа на север, являлось переселение в Тарскую долину и бассейн р. Камбилеевки, куда передвижение ингушей происходило в течение всего XVIII в. Другое направление – к р. Сунже в район Назрани и далее к Ачалукам, что имело место в 1771-1781 гг." [146]

Несомненным достоинством этого очерка является довольно полное привлечение разнохарактерных источников и использование обширного круга специальной литературы без присущего, к сожалению, сегодняшнему состоянию историографии игнорирования работ альтернативных или несозвучных взглядам некоторых историков. Отсюда проистекает небывалая ранее полнота и объективность авторских наблюдений за ходом и характером кабардино-вайнахского партнерства в пограничном ареале.

Особо выделим недавнюю публикацию в г. Нальчике книги " Чеченские песни о кабардинцах", составленной видным чеченским литературоведом Х.В.Туркаевым и снабженной ценными комментариями ушедшего из жизни писателя и историка Халида Ошаева[147]. Это – достойный подражания образец того, как надо сохранять и углублять в интерпретации тематику, временно оттесненную с передовых позиций региональной науки.

В 2000 г. была издана (посмертно) монография А.Х.Нагоева, содержавшая самую полную сводку сведений о кабардинских средневековых курганных могильниках в Предкавказье и их скрупулезное рассмотрение в самых разных историко-этнографических ракурсах. Картографирование адыгских некрополей наглядно демонстрирует один из районов их концентрации в бассейне р. Сунжи, т.е. в исследуемом нами районе. В этом труде самостоятельную научную ценность имеют многочисленные и весьма компетентные комментарии и ремарки, введенные в текст его редактором Б.М.Керефовым[148]. Историческая панорама " средневековой Кабарды", созданная А.Х.Нагоевым на базе прежде всего археологических источников, разумеется, не исчерпывающа, а в чем-то и не совсем точна. Но она, буквально, бесценна для соответствующих реконструкций в русле исследуемой нами темы.

Среди новейших исследований весьма значительна книга Б.М.Мокова, в которой небывало полно и объективно показано внутреннее положение Кабарды (Большой и Малой), во многом определявшее суть ее отношений с горскими соседями, в том числе вайнахами[149]. В монографии К.К.Хутыза собран богатый материал, рассмотренный под углом зрения истории охоты как одного из главных занятий средневековых адыгов, причем сделано это с учетом длительных и продуктивных взаимоотношений с кавказскими соседями, включая ингушей и чеченцев[150]

Нельзя не назвать докторскую диссертацию К.Ф.Дзамихова " Адыги в политике России на Кавказе (1550-начало 1770-х гг.)" – фундаментальное и редкое по своим достоинствам исследование[151]. В его главах неоднократно освещаются страницы истории кабардинцев на берегах Сунжи и Терека в контексте впервые столь глубокого осмысления истинного значения " русско-адыгского политического сотрудничества в российской политике на Кавказе. Оно рассмотрено " через призму установления и развития устойчивых связей Россиине только России с народами Северного Кавказа, Степного Предкавказья, а также Грузией". Без тени преувеличения следует оценить труды К.Ф.Дзамихова как основополагающие на современном этапе адыговедения.

С начала 1990-х гг. еще один центр изучения кабардино-вайнахских взаимоотношений на территории Ингушетии и Чечни в XVI-XVIII вв. складывается на Кубани, в г. Армавире, куда вынужденно переместилось из г. Грозного ядро кавказоведческой научно-педагогической школы В.Б.Виноградова, в составе которой (после почти 20-летнего перерыва, вызванного многими обстоятельствами) восстановился и автор данного диссертационного исследования.

Еще до отъезда из Чечни была издана книга " Очерки этнографии чеченцев и ингушей (дореволюционный период)" в качестве первой части учебного пособия к спецкурсу " История и культура дореволюционного населения Чечено-Ингушетии". Готова к печати была и вторая часть, но опубликовать ее в г. Грозном уже не удалось. Только в 1997 г. в г. Армавире вышла в свет книга, в которой среди очерков о невайнахских группах населения бывшей Чечено-Ингушской АССР имелись разделы о терских казаках, брагунцах и кабардинцах. Краткая история упомянутых этнических единиц охватывала и период XVI-XVIII вв., синтезируя многие доступные данные[152].

Вскоре в Армавирском госпединституте состоялся аспирантско-преподавательский (3-й по счету) семинар " На стыке гор и равнин: проблемы взаимовоздействия", на котором кабардино-вайнахское соседство и сотрудничество того периода нашло свое отражение в выступлениях В.Б.Виноградова, С.Д.Шаовой, Г.В.Салахадиновой и др.[153]

С тех пор в кубанской научной печати появилась серия публикаций диссертанта, раскрывающих отдельные аспекты данного исследования. Они названы в библиографическом списке и отражены в содержании представленной работы.

В самое последнее время наметилось возрождение исследовательского интереса к кабардино-ингушским взаимоотношениям в научных и вузовских центрах г. Назрань. Тамошние археологи провели ревизию состояния соответствующих памятников[154]; С.Б.Бурков предпринял попытку комплексного изучения полиэтничного состава средневекового населения на территории нынешнего Малгобекского района – важной части исторической Малой Кабарды[155]; Б.Д.Газиков изложил свое видение вопроса о " кабардинских завоеваниях в Ингушетии во второй половине XVI века" [156]. Следует ожидать развития этой тенденции в русле активного включения работ местных специалистов в единое историографическое " поле" Северного Кавказа.