О мемуарах Виктора Мануйлова

Нелегко и непросто доказывать объективность и достоверность мемуарной литературы, если сами исследователи оставляют за автором право пересматривать свои сочинения. И это вполне понятно. Открылись новые факты или документы, пиши по-иному, пересматривай свои взгляды.

Хорошо, если в таком случае мемуарист объясняет свою позицию.

Но вот жил себе человек, жил, служил, учился, работал, а спустя полвека взялся за перо и написал мемуары. Да еще какие! О своих встречах с Есениным. А он действительно знал Есенина и даже имел от него дарственную книгу. Все так. Но зачем надо было ждать для этого пятьдесят лет? Прямо скажем, такие мемуары настораживают. И не даром.

Речь идет о мемуарах Виктора Андрониковича Мануйлова. О добросовестности повествователя и достоверности поданного материала многое говорит хотя бы такой факт. В мемуарах 1972 года автор пишет:

«Была мимолетная встреча с Есениным в начале февраля 1922 года в Ростове-на-Дону в квартире поэтессы Нины Грацианской». И даже вспоминает завязавшийся недолгий разговор и стихи, прочитанные Есениным.

А в мемуарах 1986 г. он уже напишет другое: «До сентября 1924 г. мне не пришлось встречаться с Есениным. Правда, однажды мы лишь ненамного разминулись, когда Есенин был в Ростове-на-Дону в гостях у поэтессы Нины Грацианской».

Ну что тут скажешь? Память человека подвела? Или совесть внесла коррективы? Да нет, ни то, ни другое. Все проще. В двухтомнике 1986 г., где опубликован Виктор Мануйлов, поместили воспоминания и Нины Грацианской (Александровой). Она-то и написала, что второй приезд Есенина был очень коротким. Приехал в феврале 1922 г., посидел, поскучал, ни с кем не встречался и на следующий день уехал в Москву.

Так все и было, и осталось от Есенина ругательное письмо в адрес Мариенгофа «за то, что он вляпал его в эту историю». Не мог же Виктор Мануйлов в одном и том же сборнике писать о встрече с Есениным, которой не было.

Изучаем дальше. Отвечая английскому исследователю Гордону Маквею, Виктор Андроникович пишет, что он познакомил Есенина со своими университетскими товарищами, и Лена Юкель (Лейла) пела Есенину его песни, положенные на персидский мотив. И было это в 1924 г., потому что в 1925 в Баку они не встречались.

А вот письмо Елены Борисовны Юкель, ныне опубликованное: «Моя подруга Ксения Михайловна Колобова была знакома с Есениным и привела его ко мне. Я жила в Баку (…) Это было в 1925 г., кажется, летом».

Как видим, здесь вообще нет и не могло быть Виктора Мануйлова, и знакомство состоялось без него.

Пусть это мелочи, и не стоило бы им уделять внимания, но обнаруженные факты подтасовки заставляют читателя более внимательно относиться к сочинителю.

А дальше — больше: не было встречи в 1922 г. в Ростове, не могло быть и в 1925 году на квартире у Софьи Андреевны Толстой, потому что Есенин тогда не жил у Толстой, и, хотя Есенин показан не в компании случайных трактирных собутыльников, а среди писателей, которых он искренне уважал, но не было всей той пьяной чепухи, описанной в воспоминаниях.

Виктор Андроникович пишет, что ехал в Москву ненадолго в пушкинские дни, а это значит, к 6 июня. Есенин же с Наседкиным и друзьями большой компанией уехали в это время в Константиново на свадьбу брата. И хотя по возвращении Есенин ушел от Бениславской, но ушел жить к Василию Наседкину, а не к Толстой. Не было и тех многочисленных встреч в Баку в 1924 году, о которых рассказывает автор, который якобы ежедневно наведывался к Есенину в гостиницу, потому что Есенин, остановившись в гостинице, фактически жил на квартире родителей Петра Ивановича Чагина. В том был его особый интерес: в это время в родительский дом вернулся из Персии брат Петра Ивановича Василий Болдовкин (1903–1963 гг.)

Василий Иванович оставил воспоминания об этих встречах довольно подробные (ныне опубликованы), и в них вообще не упоминаются есенинские друзья, да и пребывание Есенина в Баку было совсем недолгим.

Днем Василий Иванович знакомил Есенина с городом, вечерами, сидя на балконе, рассказывал про Персию, куда скоро должен был вернуться. Есенин собирался поехать с ним.

Василий Иванович направлен был в Персию в январе 1923 года сначала секретарем русско-персидского акционерного общества, а через год, уже будучи комендантом советского посольства в Тегеране, возил дипломатическую почту. В Персии находился до 1928 г. По возвращении жил в Баку, работал в органах ПКВД, потом на разных должностях объединения «Азнефть».

Виктор Мануйлов был очень загружен работой днем и занятиями в университете вечером: «Военная служба — сначала на курсах, а затем в политотделе Каспийского военного флота — отнимала много времени». И потому не было многочисленных встреч с Есениным. Ну, а что же было?

Было у Виктора Мануйлова несколько встреч с Есениным в «Стойле Пегаса» в 1921 г., а 1 июля (или в день смерти Блока) в литературном особняке слушал его «Пугачева». А в 1924 г. могли быть встречи в редакции «Бакинского рабочего», где ежедневно бывал Есенин и даже вел поэтический кружок. Присутствовал Мануйлов и на выступлениях Есенина в клубе Сабира.

Были добрые отношения и даже некоторое расположение друг к другу. В честь приезда Есенина в Баку Мануйлов преподнес любимому поэту стихи, а поэт подарил книгу «Трерядница», на которой сделал надпись: «Дорогому Вите Мануйлову. С.А, Есенин, 23 / IX 24 Баку».

И на вечере 3 октября в клубе им Сабира, в день своего рождения, преподнес молодому другу еще один подарок, написал администратору записку: «Прошу пропустить тов. Мануйлова на сегодняшний вечер моих стихов, Сергей Есенин. 3/Х — 24». И, как пишет Мануйлов: «Вечер был многолюдный и прошел с большим успехом». «Я долго хранил записочку к администратору».

Более того, именно по рекомендации Есенина в августе 1921 года в Москве Виктор Мануйлов был записан в Союз поэтов и получил членский билет. И разве этого мало, чтоб обстоятельно и сердечно описать все, как было?! И Виктор Мануйлов напишет, напишет сначала в своем дневнике в январе 1926 г., по-доброму и сердечно, а спустя полвека разбавит мутной, грязной водицей и опубликует стотысячным тиражом, но это будут уже не мемуары.

Мануйлов уверяет, что «в его воспоминаниях Есенин остался светлым, незамутненным», но так ли это? Один только разговор с хозяином гостиницы, в которой Есенин не жил, представляет собой, можно сказать, водевиль в чистом виде:

«Я тебе, милый человек, откровенно говорю: я не какой-нибудь интеллигент, чтобы скромности строить. И не буржуй, не нэпман я, а ты с меня шкуру дерешь! Один я такой. Да я в Москву буду жаловаться! У буржуев в Европе все дешевле!»

«Сергей Александрович убеждал его, что он большой поэт, которому «все надо даром давать, лишь бы он только согласился взять». Хозяин махнул рукой и сделал уступку».

Одна сцена — и портрет готов. Уверяй потом, что Есенин был скромным, деликатным человеком: «О нем сразу создалось впечатление, как о кристально-чистом человеке подлинно рыцарской натуры, тонкой и нежной души»

(Георгий Леонидзе).

Справедливые слова, но так уж устроена человеческая память: спокойные, взвешенные интонации запоминаются хуже, чем живая сценка со скандальным привкусом…

В дополненных и расширенных мемуарах Мануйлов претендует на четыре года знакомства с Есениным, но при сопоставлении с другими источниками критики они не выдерживают. Видно, потому к этим мемуарам нет комментария — никто не взял на себя ответственность подтвердить или опровергнуть эпизоды описанных встреч с Есениным. А это значит, что и относиться к ним следует как к сомнительным и неподтвержденным. Многие факты «позаимствованы» из чужих источников и излагаются с явной тенденцией.

В биографии Мануйлова есть значительный факт (но в мемуарах о Есенине Виктор Андроникович почему-то обошел его полным молчанием). Мануйлов был на Пушкинском юбилейном празднике, но это было в 1924 г. Будучи студентом Бакинского университета, он сопровождал в Москву своего учителя — профессора того же университета Вячеслава Иванова. Пушкинский праздник советское правительство устраивало с большим размахом, было много гостей. Луначарский пригласил Вячеслава Иванова. Тот согласился выступить на торжествах, имея намерение испросить потом разрешение на отъезд за границу с семьей.

На этом юбилейном торжестве от имени общественности Есенин возложил цветы к памятнику, читал свое стихотворение. Не мог Мануйлов этого не знать, но он предпочел рассказать о другом.

Принято считать, что кавказский период — самое благотворное время в жизни Есенина: мол, жилось ему легко и беспечно, и потому легко и плодотворно работалось. Правда, но не вся. Даже в это время жизнь Есенина не была такой безоблачной.

Перед его приездом в Баку в местной газете появилась заметка, бросающая тень на его имя. Вот что писал в связи с этим журналист М. Данилов:

«Тебя здесь продолжают грызть в бакинской газете «Труд» (5 и 8 окт. 1924 г,), какой-то Гольдберг прислал целую статьищу строк на 350–400, в которой неопровержимо (для него) доказывает, что ты упадочник».

Из дневника Виктора Мануйлова 1926 года можно более наглядно представить обстановку, которую искусственно создавали вокруг Есенина. В клубе Сабира на вечере, который «прошел с большим успехом», Есенин попросту поддразнивал тех, кто сидел в первых рядах, а в первых рядах «сидели некоторые требовательные критики» и по-разному воспринимали «вызывающие интонации»:

Ну, говори, сестра.

И вот сестра разво-о-дит.

Раскрыв, как библию, пузатый «Капитал»,

О Марксе,

Е-нгельсе…

Ни при какой погоде

Я этих книг, ка-нешно, не читал.

Чтобы понять и осмыслить хотя бы некоторые описанные в мемуарах эпизоды и поведение лиц, в том числе и Есенина, надо знать, что было и как было на самом деле, надо знать факты. В 1924 г. в Баку произошел инцидент, связанный с именем некоего Гольцшмидта, о котором в воспоминаниях Матвей Ройзман рассказал весьма забавную историю.

«В жаркий июльский день 1922 г. вышел из одного подъезда в костюме Адама «футурист жизни» Владимир Гольцшмидт, а с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки несли над головой футуриста полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано: «Долой стыд!»

Зычным голосом новоиспеченный проповедник стал объяснять толпе, которая сразу собралась, о том, что самое красивое на свете — человеческое тело, а люди, скрывая его под одеждой, совершают святотатство. Толпа тотчас окружила голых проповедников, а старушка с криком: «Ах вы, бесстыжие!» — начала дубасить одну из девиц (…) Возник скандал. Милиционеры препроводили всех троих в отделение, а после суда «футурист жизни» и его спутницы были высланы из столицы на три года».

Выступал Владимир Гольцшмидт обычно с поэтами-футуристами Маяковским, Бурлюком, Каменским, но не как поэт, а как цирковой артист (используя современную терминологию, как культурист), демонстрируя силовые номера и свои бицепсы.

В 1924 г. Гольцшмидт предложил Есенину совместное выступление в Бакинском театре. Поэт отказался, возможно, потому, что уже дал обещание студентам выступить в их клубе. Ни слова не сказав Есенину, Гольцшмидт тотчас отправился к директору театра и договорился о совместном выступлении. Директор с радостью согласился и тотчас распорядился о продаже билетов, а Гольшмидт взял на себя обязанности оповестить жителей о завтрашнем выступлении.

Все это узнал Есенин от студентов, которые утром толпой ввалились к нему в номер гостиницы. Наперебой, шумя и возмущаясь, рассказывали они, что в городе расклеены афиши о выступлении Есенина в обещанные часы. Мол, как он, Есенин, собирается выступать одновременно в двух местах, и будет ли у них сегодня его выступление? И в этот момент на пороге комнаты возник сам виновник скандала. Очевидно, он пришел к Есенину объясниться и поставить его перед фактом: студенты, как известно, народ всегда безденежный, а в театре уже были проданы все билеты.

Его появление вызвало немую сцену: студенты, только что хором говорившие, замолчали от неожиданности. Гольцшмидт молча стоял, держась за ручку двери, а Есенин тоже молча взял со стола недопитую бутылку и пустил ею под ноги пришедшего. Брызнули осколки. Футурист, ни слова не говоря, шагнул за порог и с такой силой «прикрыл» дверь, что дверную ручку унес с собой, а внутренняя медная пластинка со звоном упала на пол. Обалдевшим студентам Есенин только и сказал:

— Раз обещал, значит, буду.

Вечером Есенин с большим успехом выступал в студенческом клубе, а в театре вовсю бушевал скандал, публике возвращали деньги за проданные билеты, а «футурист жизни» еще днем покинул город.

А много лет спустя в расширенных мемуарах уже известный ученый Виктор Андроникович Мануйлов так опишет эти события:

«Есенину уже порядком надоели публичные выступления, но все же удалось уговорить его еще раз выступить в университете. В назначенный вечер самую большую аудиторию до отказа заполнили студенты и преподаватели. А Есенина не было. Как один из устроителей, я побежал за ним в гостиницу, благо она находилась неподалеку. Как ни в чем не бывало, вернувшись с дружеского обеда, Есенин крепко спал в своем номере. Разбудить его не было никакой возможности. Пришлось объявить собравшимся об отмене вечера из-за внезапной болезни поэта. Пошумели, поулыбались и разошлись».

Это тот самый вечер, который прошел с большим успехом и на котором Мануйлов присутствовал по личной записке Есенина.

«Как же так можно?» — спросит возмущенный читатель. Должно быть, можно. Так писались заказные мемуары и так покупались профессорские звания: несмотря на немалые литературоведческие заслуги Мануйлов все еще ходил в доцентах.

Подобная ложь распространялась и при жизни Есенина, поэт знал об этом. «Что я им сделал?» — спрашивал он друзей, но никогда не оправдывался. Это противоречило его принципам и его порядочности. Тем наглей и циничней становилась ложь. И ведь что странно: мало кто из мемуаристов действительно не любил поэта. Да тот же самый Виктор Андроникович 29 декабря 1925 г. сразу по получении известия о смерти Есенина записал в дневнике: «29-е несчастное для меня число. Сегодня в редакции «Молодой рабочий» узнал о самоубийстве Сергея Есенина. Целый день все не клеится, все думаю о нем». «О Ленине, говорят, так не жалели».

И хотя потом, через много лет, расширял и дополнял свой дневник, но этих слов не приводил никогда. А еще в дневнике есть такая запись:

«Некий литературный деятель, прочитав полученную телеграмму о смерти Есенина, разразился руганьюпо адресу босяка и хулигана… А на панихиде тот же деятель, который вчера ругался в редакции, теперь распространялся о трагедии поэта. Все эти самодовольные лицемеры, отворачивавшиеся от Сергея при жизни здесь, среди нас, в Баку, — теперь говорили о потере величайшего русского поэта (…) Слишком было тяжело, даже не от самой потери, а от всей этой гадости неудержимого словоблудия». А закончил он такой фразой: «Было жаль, что Сергей не может прийти сюда и запустить во всю эту публику увесистой бутылкой».

В этих словах неподдельные горечь и боль. Это крик его души.

«Любовь к Есенину сблизила нас с Петром Ивановичем (Чагиным), я бывал у него в редакции и дома, однажды даже вместе с Есениным. Чагин приглашал меня стать штатным сотрудником «Бакинского рабочего», но военная служба и занятия в университете не оставляли мне для этого времени».

Об этом свидетельствует и стихотворение, посвященное Есенину:

Есенин, здравствуй!

Снова, снова

Идущий впереди меня.

Ты даришь солнечное слово.

Российской удалью звеня!..

Ты знаешь сам — когда устанем

От суеты в пустой борьбе,

С какими жадными устами

Идем за песнями к тебе.

Будь навсегда благословенен

За каждую твою строку.

Тебя приветствует, Есенин,

Наш вечно пламенный Баку.

Виктор Андроникович, как многие молодые, служил двум богам: поэзии и революции. Как подающий надежды поэт, он не мог не любить Есенина, а как военный человек и член партии обязан был выполнять установки пролеткульта.

«Для пролеткультовцев многое неприемлемо в Есенине, но главное и основное (…) «есенинский патриотизм». Тут уж Есенин воистину не имеет себе подобных в современности. Как будто самые понятия «большевизма» и «патриотизма» не являются взаимно исключающими».

Так откровенно не заявлял никто. Опубликовано это не в мемуарах, а в «Сборнике статей «На путях искусства». Изд. Пролеткульт, Москва, 1926 г. В некрологе газеты «Бакинский рабочий» журналисты назовут Есенина своим сотрудником. В «Заре Востока» Есенина тоже по-настоящему любили и ценили, он даже собирался стать редактором литературного приложения к этой газете. В траурном объявлении газета, по словам Г. Леонидзе, тоже назвала поэта «сотрудником и товарищем».

Есенину не удалось главное, с чем он приехал на Кавказ: объединение писателей в содружество. Для политиков того периода это было неактуальным, готовились новые бои, новое наступление по всем фронтам. Готовилась революция в деревне, т. е. «раскрестьянивание», одно из самых чудовищных преступлений большевиков против своего народа…