Весенняя музыка

С этого момента мальчики Коулов часто и надолго оставались на попечении женщины-саука. Шаман так же привык к запаху раздавленных ягод, который исходил от Маква-иквы, и к темному оттенку ее кожи, как и к слабому аромату и молочной белизне кожи своей матери. А потом так случилось, что он гораздо сильнее привязался к Маква-икве. Если Сара отказалась от материнских хлопот, Маква, наоборот, восприняла такую возможность с радостью: она прижимала мальчика, сына Коусо вабескиу, к своей теплой груди, и ее охватывало ощущение наполненности, которого она не испытывала с тех самых пор, как держала своего младшего брата, Того-Кто-Владеет-Землей. Она плела над маленьким белым мальчиком любовные чары. Иногда она пела ему:

Ни-на не-ги-се ке-ви-то-се-ме-не ни-на.

Ни-на не-ги-се ке-ви-то-се-ме-не ни-на.

Ви-а-я-ни,

Ни-на не-ги-се ке-ви-то-се-ме-не ни-на.

Я иду с тобой, сын мой.

Я иду с тобой, сын мой.

Куда бы ты ни пошел,

Я иду с тобой, сын мой.

Иногда она пела, чтобы защитить его:

Ти-па-йе ке-ви-та-мо-не и-но-ки,

Ти-ла-йе ке-ви-та-мо-не и-но-ки-и-и.

Ме-ма-ко-те-си-та

Ки-ма-ма-то-ме-га,

Ке-те-на-га-йо-се.

Дух, призываю тебя сегодня,

Дух, я говорю с тобой сейчас.

Тот, кто оказался в беде,

Будет поклоняться тебе.

Дай мне свое благословение.

Скоро именно эти песни напевал Шаман, неотступно двигаясь за Маквой. Алекс тоже шел с ними, хоть и с недовольным видом, глядя, как еще один взрослый пытается забрать часть его брата. Он слушался Макву, но она понимала, что подозрение и неприязнь, которую она иногда видела в его юных глазах, были отражением чувств к ней Сары Коул. Впрочем, для нее это было не важно. Алекс всего лишь ребенок, и она постарается заслужить его доверие. Что касается Сары, то, насколько Маква помнила, у сауков всегда были враги.

* * *

Джей Гайгер, слишком занятый в аптеке, нанял Морта Лондона вспахать первую часть его земли – задача, требующая времени и недюжинной силы. Вывернутым комьям земли нужно было дать перегнить два или три года, прежде чем поле можно будет вспахать еще раз и засеять. С начала апреля и до конца июня Морт глубоко взрывал жесткий дерн, при этом подцепил иллинойсскую чесотку, которой болели большинство мужчин, поднимавших целину прерии. Одни думали, что гниющий дерн выпускает миазмы, которые и несут болезнь, а другие заявляли, что причина болезни – укусы крошечных насекомых, потревоженных плугом. Как бы там ни было, заболевание было весьма неприятным: кожа покрывалась ранками, и они очень сильно чесались. Если применять серу, то болезнь просто вызывала определенные неудобства, но если ничего не делать, то могла развиться в смертельную лихорадку, как случилось с Александром Бледшо, первым мужем Сары.

Джей настоял, чтобы даже углы его поля были тщательно вспаханы и засеяны. В соответствии с древним еврейским законом во время сбора урожая он оставлял углы нетронутыми, чтобы эту часть зерна могли забрать себе бедняки. Когда первая часть поля Джея начала приносить хороший урожай зерна, он приготовился вспахать вторую часть, чтобы посадить там пшеницу.

Оказалось, что найти работников для этого не так-то просто. Морт Лондон к тому времени уже стал шерифом. Никто из других поселенцев не желал работать за деньги. В то время китайские кули не смели оставить работу в железнодорожной бригаде, потому что стоило им приблизиться к любому поселению, как они рисковали быть битыми камнями. Иногда в Холден-Кроссинг забредал какой-нибудь ирландец или, реже, итальянец, сбежавший из тех мест, где фактически на положении рабов они рыли Иллинойско-Мичиганский канал. Однако большинство населения с подозрением относились к папистам и прогоняли чужаков прочь.

Джей завел знакомство с некоторыми из сауков, именно они оказались теми бедняками, которых он пригласил собирать его зерно. Наконец, он купил четырех волов, стальной плуг и нанял пахать целину прерии двух воинов – Маленького Рога и Каменного Пса.

Индейцы владели тайнами вскрытия земли и перелопачивания ее таким образом, чтобы поднять на поверхность плоть и кровь равнин – жирный чернозем. Работая, они приносили извинения земле за то, что режут ее, и пели песни, чтобы отпугнуть недобрых духов. Они знали: белый человек пашет слишком глубоко. Они устанавливали лемех для мелкой культивации, поэтому корневая масса под вспаханной землей перегнивала гораздо быстрее, и обрабатывали больше двух акров в день вместо одного-единственного акра, как получалось у белых. И ни Маленький Рог, ни Каменный Пес не подхватили чесотку.

Джей пришел в восторг и попытался поделиться этим методом со всеми соседями, но никто его даже слушать не захотел.

– Это все потому, что невежественные ублюдки считают меня иностранцем, хоть я и родился в Южной Каролине, а некоторые из них родились в Европе, – бурно негодовал он в беседе с Робом Джеем. – Они не доверяют мне. Они ненавидят ирландцев, и евреев, и китайцев, и итальянцев, и бог знает кого еще за то, что приехали в Америку слишком поздно. Заодно они ненавидят французов и мормонов. А индейцев они ненавидят за то, что те оказались в Америке слишком рано. Черт подери, им хоть кто-нибудь нравится?

Роб широко улыбнулся.

– Джей, да ты что… Им нравятся только они сами! Они считают, что только они правы, поскольку подгадали единственно верный момент для переезда, – ответил он.

В Холден-Кроссинге «понравиться» и «быть принятым» означало вовсе не одно и то же. Роба Джея Коула и Джея Гайгера частично приняли, потому что они были необходимы поселенцам благодаря своим профессиям. Постепенно, становясь заметными участками на стеганом одеяле сообщества, две семьи продолжали близко общаться, получая друг от друга поддержку и поощрение. Дети привыкали к красоте звучания струнных инструментов, засыпая под музыку великих композиторов, которую по вечерам с любовью и страстью исполняли их отцы.

Шаману было пять лет, когда главной весенней болезнью стала корь. Невидимая броня, защищавшая Сару и Роба, исчезла, а вместе с ней и удача, помогавшая им оставаться невредимыми. Сара привезла болезнь домой и заболела корью в легкой форме, а с мамой заболел и Шаман. Роб Джей подумал, что им повезло с легкой формой болезни, потому что опыт говорил ему, что корь никогда не бьет дважды в одного человека. В то же время по Алексу зараза прошлась всем своим ужасным могуществом. Если его мать и брат страдали от повышенной температуры, то он просто пылал от нее; они испытывали зуд, а он яростно расчесывал кожу в кровь. Роб Джей заворачивал его в увядшие листья капусты и связывал ему руки для его же блага.

Следующей весной по ним ударила скарлатина. Ее подхватило племя сауков, а от них заразилась Маква-иква, так что Саре пришлось, как она ни возмущалась, остаться дома и ухаживать за индианкой, вместо того чтобы поехать вместе с мужем и помогать ему. Затем заболели оба мальчика. На сей раз более легкая форма досталась Алексу, в то время как Шаман горел, страдал от рвоты, кричал от боли в ушах и от такой ужасной сыпи, что местами у него, словно у змеи, облезала кожа.

Когда болезнь наконец ушла, Сара открыла двери дома, чтобы впустить в него теплый майский воздух, и объявила, что семье нужно хорошенько отпраздновать выздоровление. Она зажарила гуся и сообщила Гайгерам, что очень хочет повидаться с ними, и в тот вечер музыка снова царила там, где ее не было слышно в течение многих недель.

Детей Гайгера уложили спать на тюфяках рядом с койками в комнате мальчиков Коул. Лилиан Гайгер проскользнула в комнату, обняла и поцеловала на ночь каждого ребенка. В дверях она остановилась и пожелала им всем доброй ночи. Алекс ответил ей тем же, как и ее собственные дети: Рэйчел, Дэйви, Герм и Пончик, который был слишком мал, чтобы называть его настоящим именем – Лайонел. Она заметила, что один ребенок не ответил.

– Доброй ночи, Роб Джей, – сказала она. Но никакого ответа Лилиан не получила, и к тому же заметила, что мальчик смотрит прямо перед собой, словно погрузился в мысли.

– Шаман! Дорогой мой! – Через мгновение, снова не получив никакого ответа, она резко хлопнула в ладоши. Пять лиц повернулись к ней, но одно осталось неподвижным.

В соседней комнате музыканты играли дуэт Моцарта – ту часть, которая им особенно удавалась, ту, которая заставляла их сиять. Роб Джей очень удивился, когда Лилиан встала перед его виолой и, протянув руку, остановила смычок во время фразы, которую он особенно любил.

– Твой сын, – сказала она. – Младший. Он не слышит.