Тихий ребенок

Всю жизнь Роб Джей отдавал все силы спасению людей от заболеваний, которые приводят к физическим и умственным расстройствам. Когда же пациентом оказывался кто-то, кого он любил, его пронзала нестерпимая душевная боль. Он заботливо ухаживал за всеми, кого лечил, даже за теми, кого болезнь сделала сварливыми; за теми, кто, насколько он знал, всегда был сварлив, еще до болезни, – потому что, обращаясь к нему за помощью, так или иначе они становились теми, за кого он был в ответе. Будучи молодым врачом в Шотландии, он видел, как его мать слабеет и приближается к смерти. Это был особый, горький урок его полной беспомощности как врача! И теперь он чувствовал сильную боль оттого, что случилось с сильным, милым маленьким мальчиком, крупным для своего возраста, появившимся из его собственного семени и души.

Шаман сидел, словно окаменев, а его отец хлопал в ладоши, швырял на пол тяжелые книги, стоял перед ним и кричал:

– Ты… Слышишь… что-нибудь? Сын! – Роб указывал на свои собственные уши, но маленький мальчик только растерянно смотрел на него. Шаман совершенно оглох.

– Это пройдет? – спросила Сара у мужа.

– Возможно, – ответил Роб, но он был напуган сильнее, чем она, потому что знал больше; ему доводилось видеть трагедии, о существовании которых она только догадывалась.

– Ты заставишь болезнь уйти. – Ее вера в него была абсолютной. Когда-то он спас ее, а теперь спасет их ребенка.

Он не знал как, но пытался. Он лил Шаману в уши теплое масло, заставлял его сидеть в горячей ванне, применял компрессы. Сара молилась Иисусу. Гайгеры – Иегове. Маква-иква била в водяной барабан, обращаясь к маниту и духам. Но ни один из богов не обратил на них внимание!

Сначала Шаман был слишком растерян, чтобы испугаться. Но через несколько часов захныкал и расплакался. Он качал головой и хватался за уши. Сара думала, что возвратилась ужасная боль в ушах, но Роб чувствовал, что это не так, потому что ему уже доводилось видеть подобное.

– Он слышит шумы, которые мы услышать не можем. В голове.

Сара побледнела.

– У него что-то не так с головой?

– Нет-нет. – Он мог сказать ей, как называется это явление – звон в ушах или как-то еще, – но не мог объяснить, что вызывало звуки, которые слышит только Шаман.

Шаман плакал не переставая. Его отец, и мать, и Маква по очереди ложились с ним на кровать и обнимали его. Позже Роб узнает, что его сын слышал множество разных звуков – треск, звон, раскаты грома, шипение. Все эти звуки были очень громкими, и Шаману было очень страшно.

Через три дня шум в ушах исчез. Облегчение, которое испытал Шаман, было несказанным, и вернувшаяся тишина оказалась умиротворяющей, но любящие его взрослые мучились, видя отчаяние на маленьком бледном лице.

В ту ночь Роб написал Оливеру Уэнделлу Холмсу в Бостон, прося посоветовать ему, как лечить глухоту. Он также просил Холмса, в случае если с данным обстоятельством ничего поделать нельзя, отправить ему информацию о том, как воспитывать глухого сына.

Ни один из них не знал, как лечить Шамана. Пока Роб Джей метался в поисках медицинского решения проблемы, ответственность на себя взял Алекс. Хотя он был ошеломлен и напуган тем, что случилось с его братом, но сумел быстро приспособиться. Алекс взял Шамана за руку и не отпускал его от себя. Куда бы ни шел старший мальчик, за ним всюду следовал младший. Когда пальцы у них сводило судорогой, Алекс обходил брата с другой стороны и менял руки. Шаман быстро привык к ощущению безопасности, которую ему дарили влажные, часто грязные пальцы Старшего.

Алекс был предельно внимателен к брату. «Брат хочет добавки», – заметил он за столом во время обеда, протягивая матери пустую миску Шамана.

Сара наблюдала за своими сыновьями, видя, как они оба страдают. Шаман перестал разговаривать, а Алекс, видимо, решил разделить с братом его немоту: он почти всегда молчал, общаясь с Шаманом с помощью подчеркнуто четкой жестикуляции, а две пары детских глаз, не отрываясь, всматривались друг в друга.

Мама мучила себя воображаемыми ситуациями. Она представляла себе, как Шаман вдруг оказывается в разных, но одинаково ужасных смертельных ловушках из-за того, что не мог услышать ее отчаянные крики. Сара заставляла мальчиков играть рядом с домом. Им становилось скучно, они садились на землю и играли в глупые игры с орехами и галькой, рисовали палками картинки в пыли. Невероятно, но время от времени она слышала их смех. Шаман, будучи не в состоянии услышать собственный голос, чаще всего говорил слишком тихо, так что им приходилось просить его повторить то, что он бормотал, но он не понимал их. Со временем он стал хрюкать вместо того, чтобы говорить. Когда Алекс сердился, он забывал о реальном положении вещей. «Что? – кричал он. – Что, Шаман?» Но затем вспоминал о глухоте брата и снова прибегал к помощи жестов. У него появилась дурная привычка: стараясь подчеркнуть то, что он показывал жестами, он тоже, как и младший брат, начал похрюкивать. Сару просто выводил из себя этот звук, похожий одновременно на рычание и сопение: он делал ее сыновей похожими на животных.

У нее тоже появилась плохая привычка: она стала слишком часто проверять слух сыновей, подходя к ним со спины и хлопая в ладоши, или щелкая пальцами, или называя их по имени. Когда они находились в доме и она топала ногой, дрожь в полу заставляла Шамана повернуть голову. Но в остальных случаях реакцией на ее вмешательство служил только угрюмый взгляд Алекса.

Главное место в жизни Роба занимала медицина. С ней не могла сравниться даже его любовь к жене. Так сложилось – Сара понимала и принимала это. Для нее же именно обожаемый муж являлся самым важным на свете, точно так же, как врачебное дело для Роба. Она никогда не чувствовала к Александру Бледшо или к любому другому мужчине то, что чувствовала к Робу Джею Коулу. Даже ее материнские чувства проигрывали этой большой любви. Сара старалась выезжать с Робом Джеем при каждой возможности вместо того, чтобы заботиться о детях. Теперь, когда один из ее сыновей заболел, она снова обратила всю силу своей любви к мальчикам, но было уже слишком поздно. Алекс ни за что не отдал бы ни единой части брата, а Шаман крепко привязался к Маква-икве.

Маква была счастлива отдать ему всю нерастраченную любовь; она надолго уводила Шамана в гедоносо-те и наблюдала за каждым его движением. Однажды Сара увидела, как женщина торопливо подбежала к дереву, на которое мальчик помочился, выкопала немного влажной земли у ствола и унесла ее в небольшой чашке, словно священную реликвию. Сара подумала, что индианка – суккуб, что она присвоила себе ту часть ее мужа, которую он сам в себе ценил больше всего, а теперь пытается забрать ее ребенка. Она знала, что Маква плетет чары, когда поет, и выполняет дикарские ритуалы, от одной мысли о которых у нее мурашки ползли по коже. Возражать она не осмеливалась – ей отчаянно хотелось, чтобы кто-то или что-то помогло ее ребенку. Но проходил день за днем, а языческие глупости не приносили облегчения ее сыну. Она не могла противиться радости от доказательств своей правоты, подтверждения истинности одной-единственной веры.

Ночью Сара лежала с открытыми глазами, мучимая мыслями о глухонемых, встречавшихся ей в жизни, вспоминая, в частности, слабоумную и неопрятную женщину, за которой она вместе с подружками шла по улицам их деревни в Виргинии, насмехаясь над бедолагой из-за ее тучности и глухоты. Бесси, вот как ее звали, Бесси Тернер. Они бросали в нее палки и мелкие камешки и радовались, видя, что Бесси реагирует на физические оскорбления, хотя до того не обращала ни малейшего внимания на оскорбления, которые они ей кричали. И Сара спрашивала себя, не будут ли жестокие дети преследовать Шамана.

Постепенно она осознала, что Роб – даже Роб! – не знает, как помочь Шаману. Он уезжал каждое утро и посещал больных, полностью отдавался лечению болезней других людей. Конечно же, он вовсе не бросал свою собственную семью. Вот только ей так иногда казалось, потому что она оставалась со своими сыновьями день за днем, становилась свидетелем их борьбы.

Гайгеры, пытаясь как-то поддержать, несколько раз приглашали их принять участие в музыкальных вечерах. Еще недавно две семьи так часто их устраивали, а теперь Роб Джей постоянно отказывался. Ему больше не хотелось играть на виоле да гамба. Сара догадывалась, что он не мог заставить себя наслаждаться музыкой, которую Шаман не услышит.

И Сара посвятила себя работе на ферме. Олден Кимбел дважды перекопал для нее новый участок, и она принялась за осуществление одного из своих честолюбивых планов – вырастить собственный огород. Она часами бродила вдоль берега реки в поисках желтого красоднева, чтобы перенести его на клумбу перед домом. Помогала Олдену и Луне загонять сбившихся в кучу блеющих овец на плот, который затем выводили на середину реки и сталкивали с него овец в воду. Овцы вынуждены были плыть к берегу, вымывая шерсть перед стрижкой. После кастрации родившихся весной ягнят она вытребовала у Олдена ведра с «устрицами прерий» – его любимым деликатесом. Работник подозрительно покосился на нее. Сара содрала с них волосатую шкурку, задумавшись на секунду, неужели гонады человека под морщинистой кожей точно такие же. Затем она разрезала пополам нежные шарики и обжарила их в свином жире, вместе с диким луком и нарезанными ломтиками дождевиками. Олден, получив свою порцию, значительно повеселел; съел с большим аппетитом и объявил Сару первоклассной хозяйкой.

Женщина могла бы быть совершенно довольной, если бы не одна мелочь…

Однажды Роб Джей пришел домой и сообщил ей, что рассказал Тобиасу Барру о Шамане.

– В Джексонвилле недавно открыли школу для глухих, но Барр мало что о ней знает. Я мог бы съездить туда и посмотреть, как там и что. Но… Шаман еще такой маленький.

– До Джексонвилля сто пятьдесят миль. Мы почти не будем его видеть.

Он сказал ей, что врач из Рок-Айленда признался, что понятия не имеет, как лечить детскую глухоту. Несколько лет назад он ничем не смог помочь восьмилетней девочке и ее шестилетнему брату. В конечном итоге детей, как лиц, находящихся под опекой государства, отправили в приют в Спрингфилде.

– Роб Джей, – начала она. В открытое окно доносилось гортанное хрюканье ее сыновей – звук, который сводил ее с ума. Перед ее мысленным взором неожиданно встал образ пустых глаз Бесси Тернер. – Отправить глухого ребенка в закрытое заведение, где держат умалишенных… это безнравственно.

Мысль о безнравственности охладила ее пыл.

– Как ты считаешь, – прошептала Сара, – возможно, Шаман понес наказание за мои грехи?

Он обнял жену, и она, ощутив его силу, сразу же успокоилась.

– Нет, – решительно ответил он и долго не выпускал ее из объятий. – Ох, Сара… Даже не думай об этом. Никогда. – Но он так и не сказал ей, что они могут предпринять.

Однажды утром мальчики Коулов, Маленькая Собачка и Женщина-Птица сидели перед гедоносо-те, снимая с ивовых прутьев кору, которую Маква кипятила для настоя. На берег реки из леса выехал странный индеец на костлявой лошади. Он походил на призрак сиу: уже немолодой, такой же тощий, жалкий и оборванный, как его лошадь. Одет он был в брюки в обтяжку, из которых торчали босые грязные ноги, и набедренную повязку из оленьей кожи. Тело индейца прикрывал изодранный кусок бизоньей кожи, закрепленный с помощью бечевки, завязанной узлом на поясе. За длинными седеющими волосами он тоже особо не ухаживал: сзади они были завязаны в короткую косичку, а по бокам – в две более длинные, и обернуты полосами кожи выдры.

Еще несколько лет назад любой саук поздоровался бы с сиу оружием, но теперь каждый из них знал, что они окружены общими врагами, и когда всадник приветствовал ее на языке знаков, которым пользовались племена, населявшие Великие равнины, чьи языки сильно отличаются, она ответила на приветствие аналогичным образом.

Она догадалась, что он ехал через Висконсин, по краю леса вдоль Масесибови. Все так же знаками он сообщил ей, что пришел с миром и что следует за садящимся солнцем к Семи Народам. И попросил дать ему еды.

Четыре ребенка пришли в восторг. Хихикая, они принялись своими маленькими ручками копировать те знаки, которыми путник обозначил еду.

Он был сиу, и потому она не могла ничего дать ему «за так». Он заплатил плетеной веревкой за тарелку тушеного беличьего мяса, большой кусок кукурузной лепешки и мешочек сушеных бобов в дорогу. Тушеное мясо было холодным, но он слез с лошади и съел его с жадностью.

Он заметил водяной барабан и спросил, не подчиняются ли ей духи. Получив утвердительный ответ, незнакомец почувствовал себя не в своей тарелке. Они не стали дарить друг другу власть над собой, открыв свои имена. Когда он поел, она попросила его не охотиться на овец, чтобы белые не убили его, и он вскочил на свою тощую лошадь и поехал дальше.

Дети продолжали играть в новую игру, показывая друг другу знаки, которые совершенно ничего не означали; вот только Алекс очень точно копировал знак еда. Она оторвала кусок от лепешки и дала ему, а затем показала остальным, как правильно показывать знак, и награждала их кусочками лепешки, когда у них получалось это сделать. Детей сауков следовало учить межплеменному языку, и Маква показала им знак ивы; белых братьев она тоже учила, просто из вежливости. Она заметила, что Шаман, похоже, учит знаки очень легко. В голову ей пришла неожиданная, но интересная мысль, и она стала уделять ему больше внимания, чем остальным.

Помимо знаков еда и ива она научила их показывать девочку, мальчика, мыться и одеваться. Для первого дня, подумала Маква-иква, этого вполне достаточно, но она стала поощрять их снова и снова повторять эти знаки, играть в новую игру, пока дети не стали пользоваться знаками идеально.

Днем, когда Роб Джей вернулся домой, она привела к нему детей и продемонстрировала, чему они научились.

Роб Джей задумчиво наблюдал за своим глухим сыном. Он видел, что Маква вся светится радостью от успехов детей, и похвалил их всех и поблагодарил Макву, которая пообещала и дальше учить их знакам.

– Какая от этого конкретная польза? – горько спросила его Сара, когда они остались одни. – Зачем нужно, чтобы наш сын мог разговаривать с помощью пальцев, если понимать его будет только жалкая горстка индейцев?

– Для глухих придумали такой же язык, – задумчиво ответил Роб Джей. – По-моему, изобрели его французы. Когда я учился на врача, я сам видел, как двое глухих свободно разговаривали друг с другом, используя руки вместо голосов. Если я выпишу книгу, где описаны эти знаки, и мы их выучим, то сможем разговаривать с Шаманом, а он сможет говорить с нами.

Хоть и с неохотой, но она согласилась, что попробовать стоит. А пока, решил Роб Джей, пусть мальчик учит систему индейских знаков – вреда от этого точно не будет.

* * *

От Оливера Уэнделла Холмса пришло длинное письмо. Как всегда, он с большой тщательностью исследовал литературу в библиотеке Гарвардской Медицинской школы и расспросил многих коллег-врачей, предоставляя им подробности по делу Шамана, которые ему передал Роб Джей.

В результате он выяснил, что надежда на выздоровление ребенка очень мала. «Иногда, – писал он, – слух возвращается к пациенту, который полностью оглох в результате болезни, такой как корь, скарлатина или менингит. Но часто общее заражение организма повреждает ткани и оставляет на них рубцы, прерывая очень тонкие процессы, которые не поддаются восстановлению никаким лечением.

Вы пишете, что визуально исследовали оба внешних слуховых канала, используя отражатель, и меня впечатлила изобретательность, с которой Вы направили луч света свечи в уши пациента с помощью ручного зеркала. Почти наверняка повреждение произошло на более глубоком уровне, чем тот, который Вы были в состоянии исследовать. Поскольку и мне, и Вам доводилось проводить вскрытия, нет необходимости напоминать Вам о тонкости и сложности устройства среднего и внутреннего уха. Мы никогда не узнаем определенно, в чем состоит проблема молодого Роберта: в барабанных перепонках, слуховых косточках, молоточках, наковальнях, стремени или же улитке. Единственное, в чем действительно можно быть уверенным, мой дорогой друг, это в том, что, если к тому времени, как Вы будете читать мое письмо, к Вашему сыну не вернется слух, то, вероятно, он останется глухим на всю жизнь.

Таким образом, вам стоит задуматься в первую очередь над тем, как его воспитывать».

Холмс проконсультировался с доктором Сэмюелем Г. Хаувом из Бостона, который в свое время работал с двумя глухими, немыми и слепыми учениками, обучая их общению с другими людьми путем использования ручной азбуки. За три года до того доктор Хаув совершил поездку по Европе и видел глухих детей, которых научили говорить четко и понятно.

«Но в Америке нет такой школы, где глухих детей учили бы говорить, – продолжал Холмс, – вместо того, чтобы тренировать учеников пользоваться языком жестов. Если Вашего сына научат языку жестов, то он сможет общаться исключительно с другими глухими. Если же он научится говорить и, глядя на губы собеседника, читать по ним, то у него не будет никакой необходимости отказываться от жизни среди обычных людей.

Таким образом, доктор Хаув рекомендует Вам оставить сына дома и самому его учить, и я полностью разделяю его точку зрения».

Консультанты также сообщили следующее: если у Шамана не будет возможности разговаривать, то постепенно органы речи у него атрофируются и он онемеет. Но Холмс предупредил: если они хотят, чтобы Шаман разговаривал, все члены семьи должны прекратить использовать язык жестов в присутствии юного Роберта, а также отказаться принимать такие жесты от него.