Станислав Ежи Лем 8 страница

Восточный народ — хитрый народ! У него любой халат имеет две изнанки!

«Тогда каков же он на самом деле, этот таинственный го­род? Кому верить?»

Вот и мы не поверили ни арабским байкам, ни четам европейских золотоискателей. И потому прош ли всеми путями, о которых я сейчас рассказал: и тро пами братьев-колдунов, и следами несчастного Лэнга Мы продвигались к легендарному Тимбукту и с севе­ра, через Ливию, и с юго-запада, сплавляясь по великому Нигеру. И теперь читателю предстоит узнать как о многих наших невероятных открытиях, так и о всех встречах и приключениях на пути к ним...

Рассказ наш будет неторопливым, но увлекатель­ным, ибо нет ничего занимательней виртуального пу­тешествия вместе с автором, с целью день за днем по­знавать удивительный мир, в котором мы живем, й делать все новые и новые открытия...

Итак — вперед. На поиски города-призрака! На раз­гадку тайной силы золота!

Путешествие есть нередко часть ада.

Арабская пословица

На севере Африки, где тысячелетия назад финиширо­вали караваны, сумевшие дойти из «страны черных» «дорогой золотых колесниц», ныне лежит страна, оди­озное название которой, как правило, настораживает любого представителя западной цивилизации: Социа­листическая Народная Ливийская Арабская Джамахи­рия.

Мы стали первой российской экспедиционной группой, которой власти разрешили проехать на юго- іапад через всю Великую пустыню. Разумеется, мы не объясняли им, что хотим добраться до «африканского Эльдорадо». Взяв мини-аппаратуру, с нами ехали съе­мочные группы телевизионных программ «Русский жстрим» и «Незнакомая планета». Ехали они под ви­дом туристов, так как телерепортажи о стране запре­щены. Тюрьма, кстати, грозит также за ввоз алкоголя, еду на улицах, внебрачные сексуальные связи и про­чие шалости...

Да, мусульманские нравы суровы, но, если судить но их результатам, общий уровень морали и нрав­ственности в этих странах, пожалуй, выше, чем в хри­стианских.

Кому нужна свобода одних людей, ведущая к по­пранию свобод других, а то и к насильственной гибе­ли? Да и лукавят западные идеологи насчет свободы: любой член их общества крайне зависим от тех же де­нег! Пришел мировой финансовый кризис — и прак­тически все свободы, кроме права быть безработным, полетели псу под хвост...

Так вот, задумав повторить путь братьев-насамонов и майора Лэнга, наша экспедиция стартовала из горо­да Лептис-Магна, а вернее — из его грандиозных развалин.

За тысячу лет до нашей эры эта часть Средиземне морского побережья Африки звалась Триполитании по трем финикийским городам, входившим вее состав: Эа (современный Триполи), Сабрата и Лептис Магна. Они были сначала обычными торговыми факториями для золотых караванов с юга, а затем стали городами-портами для огромного и вольного флота пиратских адмиралов, контролировавшего все Средиземноморье.

Наибольшего расцвета города Триполитании достигли с приходом римлян (И—III вв. н. э.). Великолепная архитектура зданий из привозного мрам поражала воображение современников. Да и сейчас эти самые грандиозные и древнейшие в Африке руины восхищают каждого, кому посчастливится их увидеть.

Мы бродили среди безлюдных, прекрасно сохранившихся римских дворцов и храмов, восхищаясь фантастическим форумом Септимия Севера, градиозными термами, рыночной площадью, великолепнейшими колоннадами, прекрасно сохранившимся огромным театром, с верхних ступеней которого можно бесконечно смотреть на нескончаемую гладь бирюзового моря.

На огромном ипподроме будто слышен до сих пор топот коней, запряженных в стремительные колесницы, и рев многотысячной толпы, а в лабиринтах амфитеатра порой мелькают тени гладиаторов, готовых выйти на арену для своей последней схватки...

Да, немало африканского золота было вложено в роскошь городов римской Триполитании. А еще больше — человеческих жизней, всегда ценившихся у людей дешевле желтого металла.

Лабас (здравствуйте) — так приветствовали нас на убйосм языке водители арендованных нами джипов. Они — городские туареги, вероятные потомки вели­ких магов-гарамантов, и никто, кроме них, не согласился бы пересечь с нами величайшую пустыню в мире.

Руководит ими Жамааль, рослый и широкоплечий, мужественным профилем и командным голосом. Манеры явно выдают в нем военного человека, но мы не сомневались в том, что в закрытой стране к нам при крепят особиста. Нарекли его Полковником и сделали вид, что не догадываемся о его знании русского языка.

Мы выезжали курсом на юг, собираясь делать многодневные броски от одного оазиса к другому и двигаясь тем самым направлением, которым месяцами шли когда-то караваны братьев-насамонов и Александра Лэнга. Старенькие «тойоты» доверху были за­гружены продовольствием, запасной резиной, воды на три дня и канистрами с бензином. Расход в пустине — 40 л на 100 км, и дай бог, чтобы запаса хватило на 1000 км пути по Сахаре, до первого оазиса — городка Сабха.

Давайте не будем о грустном. В пустыне не приняты рассуждения типа «а вдруг?», чтобы не накликать беду...

Великая пустыня, как называли ее португальские мореплаватели XIV—XV веков, занимает почти треть Африки и делится между десятью государствами. С севера на юг она простирается на 2000 км, а с запада восток — почти на 5000 км. Арабы назвали ее Ассахара, и это название прижилось в дальнейшем. Почти 11 млн кв. км занимает ее площадь! Это пятая часть- всех пустынных земель нашей планеты! И хотя песка здесь больше, чем во всех других пустынях, вместе взятых, в самой Сахаре он занимает только 20 % площади. Остальная территория — это плоские, как с песчано-гравийные и каменистые пустыни (гама сериры), а также дикие скалистые нагорья, поражающие фантастическими пейзажами.

- это бескрайние пески...»

Словом «пустыня» принято называть все места, не пригодные для проживания человека. И далеко не всегда они покрыты песками...

Три дня бесконечной гонки по пескам в спецмаши­нах, с навигацией по GPS и запасом воды, — разве Можно сравнить возможности нынешних путеше­ственников с тем, как шли здесь неторопливые караваны тысячелетия назад?

Тем не менее эти первые трое суток в Сахаре пока- зались нам едва ли не знойным адом днем и леденя­щей преисподней — ночью. А каково было им, тем, которые прячась от палящего солнца и экономя каж­дый глоток воды, передвигались только ночами, ори­ентируясь по звездному небу и преодолевая за один переход не более 50 км? Ведь путь наших трех дней со­ставлял для них все двадцать! И в каждый такой день можно было умереть либо от жажды, либо от острых мечей гарамантов. Недаром в пустыне говорят, что вся «дорога золотых колесниц» — это засыпанные пе­ском бесчисленные скелеты верблюдов И ИХ ПОГОНЩИ­КОВ...

Наша экспедиция двигалась вглубь песков Сахары, держа направление на оазис Джерма, расположенный в вади Аль-Аджьяль. Словом вади в Северной Африке называют сухие русла. Ведь в глубокой древности по пустыням текли полноводные реки, и их высохшие отпечатки тянутся теперь среди песков на десятки и сотни километров. Говорят, что с помощью магиче­ских заклинаний гараманты могли вызывать из-под земли воду в этих руслах, что и позволяло им поить караваны.

Три тысячи лет назад нынешний городок Джерма звался Гарамой, располагался практически на трети «дороги золотых колесниц» и был столицей владений гарамантов — могущественного народа воинов-магов Осматривая их древние могилы, которых тут более 45 тысяч, мы даже и не предполагали, что судьба совсем скоро столкнет нас в невероятном приключение с потомками древнейшего племени.

Откуда появились в Африке племена светлокожих, худощавых, высоких мужчин и изящных, красивых жен- щин — до сих пор неизвестно. Ныне говорят, ЧТО они принадлежали к белой средиземноморской расе и являлись одним из тех таинственных «народов моря” который перебрался на новый материк в XV—XII веке до н. э. Пришельцы быстро создали на севере Африки огромное и могущественное государство — Гараман- тиду. Высокие, длинноногие жители его носили белые одежды, красные плащи и плетеные сандалии, а головы украшали страусиными перьями. Это был отчаянный и задиристый народ. Геродот писал о них как о воинственных племенах, проникавших на запряжен­ных четверками лошадей колесницах глубоко в степ­ные (в те времена!) просторы Северной Африки. Вся Сахара была под их контролем! Каждый мужчина Гирамант постоянно носил на левом запястье тонкий Кинжал, на правом боку — тяжелый, метровой длины, Прямой меч-такубу, а на груди — серебряный амулет Жреца. Такой всадник, с лицом, укутанным до глаз бе­лой или синей повязкой, называемой тагелъмус, на­долго стал для жителей пустыни символом мужества и чародейства.

Гараманты прекрасно владели приемами магии, по­зволявшими им чувствовать себя в безжизненной пу­стыне как дома. И немудрено, по тайным поверьям, эти волшебники никогда не умирали: их души выхо­дили из песка и после смерти вновь в него возвраща­лись.

Для хозяев пустыни, к тому же магов, видимое от­сутствие воды никогда не было проблемой. Зная, что она содержится буквально во всем, гараманты умели вызывать водные потоки из скал и даже капли влаги из самого маленького камня. Находясь в любой точке Са­хары, эти чародеи могли видеть абсолютно всю ее по­верхность и каждого путника на ней. Это позволяло им легко замечать недружественные караваны с золо­том и стремительным налетом захватывать их.

Немудрено, что вокруг такого необычного племени возникло множество легенд. Тот же Геродот намекал на происхождение их от легендарных атлантов.

Как бы то ни было, гараманты действительно были таинственным племенем, появившимся неизвестно откуда, а затем будто бы исчезнувшим неизвестно ку­да. Дело в том, что, когда (VII в. н. э.) многотысячные волны арабских переселенцев стали активно осваивали северные районы Африки, могущественные гараманты почему-то без особого сопротивления стали уходить от них все южнее и южнее — в бесконечные пески, в засушливые и гористые районы Аххагар и Тассили, становясь разбойниками. Они стали грабить богатеющие арабские поселения в оазисах и контролировать караванные пути в пустыне, отбирая золото у мусульманских купцов.

Те прозвали их таувариками, то есть безбожниками.

Принято считать, что именно от этого слова и пошло наименование более позднего народа Сахары- туарегов.

Теперь самое время подробнее рассказать о туаре- гах, так как именно они переняли у гарамантов почет- ную миссию детей и хозяев Великой пустыни.

Туареги создавали в глухих и труднодоступных уголках Сахары свои желтые глинобитные городища. В центре их, вокруг колодца, строились высокие мно­гоэтажные продовольственные склады, более похожие на пчелиные соты. Каждая семья имела в них свою ячейку, заполненную большими амфорами для хране­ния различного зерна, фиников, масла, меда, воды и других продуктов, большинство из которых было да­нью, собираемой с торговых караванов. Вокруг такого склада тесно, стена к стене, располагались небольшие жилые домики с плоскими крышами. Внутреннее про

странство продовольственного склада служило крепо­стью, в которой туареги укрывались при осадах. Спе­циальные ячейки имели узкие бойницы для обстрела неприятеля.

С 18 лет юноши посвящались в воины и были обя­заны постоянно носить тагельмус {шат — по-арабски), спуская его до подбородка лишь при еде.

Женщины туарегов свои лица не закрывали. Их общественное положение было даже выше, чем у мужчин. Только они учились грамоте и сохраняли свою письменность — томашек. По линии матери ве­лось и родство. Даже главным мужским родственни­ком детей являлся не их отец, а старший брат их мате­ри! Естественно, многоженство у туарегов исключа­лось...

Что ж, пусть эта мысль утешит нынешних муж­чин...

Ныне большинство туарегов ассимилировались среди арабов, приняли ислам и подрабатывают на нефтепромыслах и соледобыче. Об их принадлежно­сти к древнейшему народу свидетельствуют только повязки-тагельмус, носимые по-прежнему с гордо­стью и достоинством. Однако в самых глухих районах Сахары еще до сих пор кочуют племена вольных туа­регов, называющих себя имошагами, что значит «сво­бодные». Они считают, что в пустыне есть все, нужно настоящему имошагу, а чего в ней нет, так имошагу и не нужно. Эти воины пустыни ушли прочь от цивилизации и воды, делающих людей своими рабами. Они пошли на невероятные лишения, но сохранили свою самобытную культуру...

Покинув легендарную Джерму-Гараму, мы двинулись дальше по Сахаре. Нагорье Акакус, которое пересекало наш путь, — воистину музей скульптуры. Тысяче­летиями ветер обтачивал песком горные породы, при­давая им совершенно невероятные формы. И теперь на бескрайних полях желтого песка торчат бесчислен­ные буро-коричневые многометровые каменные фи­гуры умопомрачительных форм и очертаний. Колон­ны и шпили, развалины крепостей и замков, минареты и соборы, грибы и деревья, фантастические фигуры людей и животных, разнообразные космические при­шельцы — чего тут только не увидишь! С диким сви­стом носится между ними наполненный песком ветер, продолжая совершенствовать свои невероятные тво­рения...

Вечерами наши водители-туареги жарили на костре мясо и пекли прямо в песке под ним вкуснейшие пре­сные лепешки тачилла, распевая хором свои песни такие же протяжные и заунывные, как вой пустынных петров под бездонным небом Сахары.

Мы же бродили по мертвенно сияющим в свете огромной луны пескам, между фантастическими ска­лами Акакуса. Их контуры серебрились в ночи, будто покрытые мерцающей паутиной (следствие электри­зации от ударов миллиардов песчинок). Потом мы за­бирались на скалы и слушали «звуки солнца». Так здесь называют треск камней, лопающихся от резкого охлаждения после дневного перегрева. И сколько естественной гармонии было в негромкой человече­ской песне под аккомпанемент каменных бараба­нов...

После ужина, полулежа вокруг догорающего ко­стра, мы все вместе вдыхали восхитительные ароматы местных кальянов шиша, ведя неспешные разговоры о таинственной жизни пустыни и ее обитателей. Кута­ясь в спальник, под дикие стоны пустынной совы, я разглядывал совсем низшие звезды и думал, что слово «пустыня» означает вовсе не тот факт, что вокруг тебя ничего нет, а то, что мысли твои здесь невольно очи­щаются от житейской шелухи привычного бытия. Пу­сто в голове; чистый лист дается здесь твоему мышле­нию. Нужно лишь уловить те тихие светлые голоса, что льются на тебя с небес, и внимать им. Внимать и вписывать в свою память Божественные наставления и советы ушедших предков. Внимать, впитывать и ис­полнять, чтобы стать добрей и чище, искренней и

естественней. Чтобы оставаться плотью от плоти той первозданной природы, что восхищает нас всегда своей извечной непорочностью...

.

Человек на 80 % состоит из воды. Он, по сути, большая бутылка с дырявыми стенками, через которые по­стоянно вытекает 2, 5 л жидкости в сутки. Это в обычных условиях, а в пустыне потери воды возрастают до 12 л! Интересно, что жажда возникает уже при потере 0, 5 л на 1 кг веса, когда обезвоживания еще во­все нет. Тогда спортсмены полощут рот водой, а туареги сосут камушек: выделяется слюна, и жажда пропадает. А вот если будет безвозвратно потеряно 3—5 л воды — дело дрянь. Ну а дефицит в 10 л неминуемо приведет к смерти.

Пусть такие заявления остаются на их совести...

Мы не тратили воду на умывание, бритье, мытье посуды или стирку, но прошло пять дней, и запасы ее практически закончились. Жара тут же стала невыно­симой, а джипы без кондиционеров превратились в камеры пыток.

В этих районах выпадает всего 20—30 мм осадков в год, то есть меньше уже не бывает. И хотя под Саха­рой, на глубине 2000 м, плещется огромный океан пресной воды площадью 1 млн кв. км, сама она редко

Где выходит на поверхность. Первый артезианский Колодец французы пробурили тут в 1856 году. С тех Пор их сверлили сотнями, но пустыня эти же сотни ежегодно и забирала обратно. Наши туареги знали, где был ближайший колодец в прошлом году. Туда мы и двигались. Но сохранился ли он в постоянно движу­щихся песках? Вопрос жизни и смерти для нас, так как в пустыне человек не проживет без воды более су­ток.

К тому же скалы-останцы остались за спиной, и мы въехали в бескрайние просторы песчаного океана пу­стыни Идехан-Мурзук — одного из крупнейших в ми­ре скоплений желтых песков. Ничего вокруг, кроме барханов, сколько ни крути головой! Какие колодцы? Какая вода? Где тут ее искать?

Машины постоянно буксуют, жалобно взвывая моторами, и мы спешим им на помощь. Толкаем джипы, обливаясь потом, меняем лопающиеся бал­лоны и молимся лишь о том, чтобы не случилось какой-нибудь серьезной поломки. Ведь, кроме спут­никового навигатора, у нас принципиально нет с со­бой никаких приборов и средств связи. А теперь еще нет и воды...

Солнце палит нещадно. Даже теней нет. Жажда уже вовсю терзает каждого, и песок упорно лезет во все щели одежды и отверстия тела. Он скрипит уже даже под веками. Он медленно душит нас и ждет...

Сахара... Глубину этой «песочницы» вообще не можно измерить.

Это живая масса. Она дышит, звучит, перемещай и — я теперь уверен в этом — думает...

Который час кавалькада наших машин мечется между дюнных цепей, иногда в понижениях, перева- ливая из одной песчаной «долины» в другую.

Водители уже не едут по маршруту, а ищут колодец. Как они здесь ориентируются — одному Богу известно: тянущиеся во все стороны до самого горизонта желтые песчаные волны внешне почти ничем не ОТЛИчаются друг от друга.

Барханы пустынь перемещаются ветром на десятки метров за год, а свои очертания могут менять после каждой песчаной бури! Какие тут могут быть ориен­тиры, если серьезные бури происходят почти ежене­дельно!

Но, видимо, свои особые ориентиры в пространстве все-таки существуют для жителей пустыни. А может быть, молитвы помогли: за час до заката, который мог стать последним для экспедиции, водители нашли то, что искали в песках весь день...

Когда-то здесь жили люди и отдыхали торговые ка­раваны. Десяток глинобитных, полуразрушенных, за­паленных песком по самые плоские крыши домиков без окон ютился в котловине между двумя огромными звездчатыми барханами. Наверняка этот год будет по­следним в жизни места, бывшего когда-то цветущим оазисом. Огромный бархан всем телом навис над ним, запустив песчаные щупальца под каждую крышу. Он поглотил все живое и неживое, а скоро проглотит и память о них...

Разобрав крышу над одним, только им известным строением, водители-туареги открыли старый коло­дец. Мягкими ведрами, сделанными из верблюжьих шкур, нам удалось набрать оттуда около 100 литров мутноватой прелой воды. Не знаю, как передать ощу­щение тех первых глотков. Вода не была, как это при­нято говорить, самой сладкой в моей жизни, но вкус и запах ее мне не забыть никогда...

Мы остались ночевать подле развалин былой жиз­ни, надеясь к утру нацедить еще немного воды. Ужи­нали молча, да и привычных песен не пели.

Когда-то у этого колодца, наверное,, сидел и майор Лэнг... Где теперь он и сотоварищи? Тягостно ноче­вать на кладбище чьих-то судеб, чьей-то любви и не­сбывшихся надежд. Да и сами мы сегодня были на во­лосок от той же участи. И не были, а остаемся по-прежнему. Остаемся заложниками судьбы и песков сегодня, и завтра, и потом. Потому что песок любит воду не меньше, чем любит ее все живое на земле, и он всегда готов отобрать у вас даже последние ее капли.

Рано легли, рано и встали. Всем захотелось подняться на огромный бархан, погубивший оазис, и с него по- любоваться восходом солнца. Не менее получаса мы карабкались по песку вверх, поминутно проваливаясь и увязая. Ветра не было, но над самой поверхностью бархана постоянно струилась дымка песчаной поземки. Картина напоминала мне зимнее восхождение в

горах: так же метет снежный низовик, так же резко скрипит наст под ногами...

Стоп! Иногда слышу, что здесь не скрип доносится из-под ног, а какой-то ворчливый скрежет... Странно, наверное, ветер искажает звуки.

Мы успели наверх как раз вовремя. Лежащие под на­ми бескрайние волны песчаного моря еще были темно- серыми, сливающимися с горизонтом. И вдруг словно сказочный салют озарил спящее небо. Бесчисленные мелкие кудряшки высоких облаков, невидимые до тех пор, внезапно загорелись нежным желтым цветом. Словно тонкие стружки с небесного дерева, они закур­чавились на темном фоне неба, восхищая глаз фанта­стическим орнаментом. А может, это райские птички пробуждаются от снов после долгой ночи?

Первый луч солнца внезапно ударил из-за горизон­та в ближайшие облака, и они вспыхнули багровым пламенем. Занялось торжественное буйство небесного пожара. Одни за другими, светлые перышки облаков

словно окунались в пурпур, а небо вокруг них посте­пенно становилось ультрамариновым, затем синим, а потом и прозрачно-голубым...

Пустыня, расчерченная длинными тенями барха­нов, озарилась сочным желтым светом, подставляя свои необъятные просторы ласковому утреннему солнцу.

Здравствуй, новый день жизни! Здравствуй, ма- тушка-планета! — кричим мы восторженно во все сто­роны.

Но от солнца проснулся и ветер. Он ударил внезап­но, плотной стеной колючего песка. Порыв был такой силы, что буквально сбил нас с верхней кромки барха­на. Прикрываясь куртками, мы «по-суворовски» по­ехали вниз по крутому склону, увлекая за собой лави­ны песка, будя и оглашая дремлющую пустыню ра­достными воплями:

Вот это класс! Ура! Даешь! Ура!!!

И вдруг с огромным барханом что-то произошло. Откуда-то из глубины его послышался низкий недо­вольный гул. Он быстро нарастал и стал ощущаться уже каждой клеткой тела. Могучая песчаная масса мелко задрожала, а затем будто стала толкать меня. Это было невероятно, но я отчетливо почувствовал толчки в спину, будто катился не по мягкому песку, а по ухабам. Гул перешел в напряженный рокот, за­ставивший похолодеть от внезапно нахлынувшего страха. Он сдавил голову и заткнул тугим комком глотку...

Судорожно отталкиваясь холодеющими руками, я закувыркался вниз в состоянии безотчетного ужаса. Песок терзал открытые части кожи нещадным нажда­ком и, казалось, вгрызался, утрамбовываясь в меня, стараясь превратить мое тело в камень. Он явно хотел убить меня, и я это четко осознавал...

Скатившись к подножию, я побежал безоглядно, панически стряхивая с себя прилипшие песчинки так, будто они продолжали кусать меня. Бархан злобно гу­дел вослед, заглушая громкие стоны моих товарищей, бегущих рядом.

И я понял: бархан — живой...

В лагере мы понемногу успокоились, и ощущения на бархане стали казаться игрой воображения. Однако водители не разделяли почему-то нашего оптимизма. Они что-то бормотали о том, что нельзя тревожить ду­ха — хозяина бархана своим шумом и озорством. При этом они быстро собирали лагерь, намереваясь спеш­но уезжать.

Машины выбрались из котловины и помчались по песчаным просторам широкого русла древнего вади. Но не прошло и часа, как наша кавалькада вдруг остановилась. Туареги сгрудились и стали с волнени­ем обсуждать что-то, осматривая горизонт. Мы ниче­го необычного там не увидели, но зато услышали какие-то странные звуки, доносящиеся ниоткуда. Словно кто-то тихо играл в окружающем неподвиж­ном воздухе — то ли на нежных гуслях, то ли на вол­шебной скрипке. Это была сладкая и заворажива­ющая музыка, чуть слышная, но совершенно отчет­ливая...

Очаровательную гармонию прервал рев двигателей: не обращая на нас внимания, водители быстро стали выстраивать джипы в тесный круг-звездочку, радиато­рами в центр, и обносить его кольцом брезентового забора-ширмы, которым они обычно защищали ла­герь от песка на ночевках.

Подбежал Жамааль и с самым серьезным видом стал быстро говорить, что дух бархана вызвал Эола — бога ветров. Пески-эрга запели, и это значит, что он уже близко. А «дышащий ядом» — большая беда для путников. У нас лишь несколько минут, чтобы попы­таться спастись...

Мы всмотрелись по направлению его протянутой руки и вдруг увидели, что горизонт, утратив обычное марево прозрачности, покрылся какой-то темной дымкой. Слегка колеблясь, она разрасталась вверх и довольно быстро приближалась к нам со всех сторон. Но еще удивительнее было другое зрелище: вершины всех ближайших барханов, словно действующие вул­каны, красиво курились темными облачками подня­того в воздух песка. И это притом что вокруг нас царил полнейший душный штиль. — Самум! — крикнул кто-то, и сердце мое судорож­но сжалось.

Окружающий воздух стал резко темнеть и терять прозрачность, но еще было видно, как багрово-черные тучи быстро неслись со всех сторон к зениту прямо над нами, проглатывая последние лучи солнечного света...

Мы побежали к машинам, выхватывали из рук во­дителей верблюжьи одеяла и, закутавшись в них с го­ловами, падали на и под сиденья. Захлопали дверцы, а потом стало так тихо, что слышно было лишь частое биение сердца...

Страшный удар потряс машину, и все ее части отча­янно завизжали. Это даже был не удар. Будто чья-то огромная мощная пасть охватила джип и стала его от­чаянно мотать и трясти, ударяя о капоты соседних ав­томобилей и стараясь вырвать из общего круга. Этот незримый некто ужасающе ревел голосом реактивных турбин, проникающим в каждую клеточку вспухшего мозга. Герметичный салон почти мгновенно наполнил­ся пылью и песком. Меня, лежащего на полу, немило­сердно било о ножки сидений, не давая зафиксировать­ся. Густая смесь пыли с горячим воздухом упорно заби­валась под одеяло. Вскрикивая при каждом ударе тела, я хватал ее ртом, вдыхая и глотая. Она обжигала легкие, и дышать было мучительно больно. Раскалывалась го­лова, выплескивая в песок остатки последних мыслей, и скоро, окончательно потеряв ощущение реальности, я уже не понимал, стоит ли джип, лежит или уже летит под небесами крохотной песчинкой в тисках неведо­мой и страшной силы. Мне уже было все равно: бесчув­ственное тело продолжало биться всем, чем можно, обо все, что было рядом, и душа моя лишь ожидала смерти этого бренного тела от неминуемого удушья...

Не знаю, сколько часов продолжался кошмар саму­ма, сколько еще времени мы приходили потом в себя. Водители вытаскивали нас из салонов, раскапывая пе­сок, и укладывали в неподвижный ряд, словно мертве­цов. Да мы почти и были таковыми...

Когда закончился день — не знаю: света больше не было до самого утра.

Мы все лежали в морозной ночи пустыни, и этот холод был тогда лучшим лекарством для избитого те­ла, воспаленного разума и уставшей души...

Как я хочу, чтобы все мои читатели в конце концов поняли это!

В конце концов мы отлежались, а вот Каду, старшему сыну Жамааля, не повезло: торопясь закрепить кани­стры с водой, он поздно прыгнул в машину, и удар двери раздробил ему предплечье. На обработку раны ушло немало воды, еще больше вылилось из разбитого пластика канистр. Опять ввели жесткий режим эконо­мии и двинулись дальше, благодаря Бога, что крепко побитые «тойоты» все же завелись...

Однако через два дня состояние Каду значительно ухудшилось. Несмотря на мои таблетки, у него стали проявляться признаки гангрены и сепсиса, о чем я и сказал Жамаалю, сидевшему теперь за рулем головной машины. Тот промолчал...

Тем не менее спустя несколько часов наш началь­ник вдруг резко изменил курс, и вместо юго-запада мы поехали на юго-восток. Прошел еще день напряжен­ного джиппинга по барханам, и вдруг, выехав на высо­кую кромку одного из них, мы увидели впереди карти­ну, которую вначале приняли за мираж.

Внизу, в обширной песчаной котловине, лежало круглое голубое озеро. Густые акации и стройные фи­никовые пальмы окружали его плотным зеленым кольцом, словно мохнатые ресницы влажного глаза. В их тени виднелось несколько необычных строений, напоминающих шатры, но людей не было видно. Мы замерли от удивления и восторга...

— Это селение вольных туарегов-имошагов. Кроме меня, мало кто знает о нем. Место святое, и туда нель­зя ходить постороннему под страхом смерти, — сказал Жамааль. — Но у меня нет другого выхода. Днем там нет мужчин, и мы с доктором поведем Каду к знахар­ке. Оставайтесь за гребнем и ждите нас в полной го­товности к отъезду.

И действительно, мужчины в селении отсутствова­ли. Несколько женщин, закутанных с головы до ног в черные шали, сверкая белками глаз, громко, с угрожа­ющими интонациями бранились с Жамаалем, но все- таки разрешили пройти к знахарке-колдунье (амекел- леу). Та долго мазала руку Каду какими-то мазями, ва­рила для него сложный травяной отвар, зашептывала парня непонятными заклинаниями, и он в конце кон­цов уснул. Я сказал старухе, что являюсь врачом, и по­дарил обрадованной колдунье практически всю свою аптечку. Она же дала нам мази для перевязок постра­давшего и угостила сухим сыром тикамарин и лепеш­ками тагелла.

Скоро Каду проснулся, и мы засобирались уходить. Но на улице нас ждала невероятная картина: все наши машины колонной медленно двигались с бархана в сторону поселка в окружении двух десятков всадни­ков, закутанных в белое и сидящих на верблюдах- дромадерах...

Мы влипли в серьезную историю: туареги, возвра­щавшиеся в поселок, обнаружили машины нашей экс­педиции и неожиданно захватили всех.

Не стану утомлять вас рассказом о долгих перего­ворах, которые вел с вождем Жамааль. Мы, белые, были для них врагами, вторгшимися в их дом, ино­верцами, узнавшими про тайное поселение. Этот факт грозил самыми серьезными последствиями для нас, тем более что вид у мужчин, охранявших нас, был са­мый воинственный. У левого запястья каждого, как мы и читали ранее, крепился небольшой кинжал, а на правом боку висел в кожаных ножнах метровый пря­мой меч такуба. Вид у них был совершенно кинош­ный, и один из наших операторов вынул фотокамеру, наведя ее длиннофокусный объектив на красавца ту­арега...