Два октября

Господин Молотов[230]в тридцатую годовщину Октября произнес очень существенную и откровенную речь.

Ведь это он несколько лет тому назад по поводу постоянных рассуждений иностранцев о «таинственной загадочности политики Советов» сказал: никаких загадок в нашей политике нет; каждый, кто умеет читать, может ее легко понять.

И действительно, молотовская речь в московском Большом театре 6 ноября 1947 года доказывает, что в политике Кремля все ясно и доступно пониманию всякого мало — мальски грамотного в политике человека; если он, конечно, хочет читать то, что написано, а не то, что ему хочется, чтобы было написано.

Конечно, утверждая, что ленинско — сталинская политическая азбука проста и честна, как букварь, Молотов отнюдь не хотел сказать, что коммунисты всегда честно относятся к слову. Совсем нет! Это было бы кощунственным отрицанием заветов Ильича. Ибо ложь, как средство завоевания несознательных масс и разложения капиталистического враждебного мира, является одним из самых могущественных средств коммунистической тактики.

Молотов, отрицая с негодованием загадочность коммунистической политики, сказал только одно: мы не скрываем и никогда не скрывали нашего учения, наших целей, средств их достижения, отношения к так называемой общечеловеческой морали; все это черным по белому напечатано на всех языках культурного мира; мы, коммунисты, не скрываем, кто мы и куда мы идем, но часто по разным тактическим надобностям надеваем, то здесь, то там, разные маски — то демократические, то миролюбивые, то патриотические, — и не было еще случая, чтобы наш очередной маскарад не давал нужных нам результатов; не наша воображаемая загадочность, а чужая… наивность давала нам все эти тридцать лет небывалую еще в истории партий и политических движений свободу маневрирования…

А когда успешным маневрированием очередная стратегическая цель достигнута, Коминтерн во главе с Кремлем открыто, на глазах у всего мира, указывает новую стратегическую цель и круто меняет свою тактику. Обыкновенно о новом этапе объявляется не сразу, а после нужной внутренней перестройки. А затем уже, так сказать, на ходу ставится веха на новом пути.

*

Такой вехой была речь Молотова 6 ноября. Ее смысл: после Второй мировой войны началась решительная во всем мире борьба между гибнущим капитализмом и восходящим к власти коммунизмом. Победа обеспечена, конечно, восходящей силе, ибо «мы вступили в эру, — поясняет директивную речь Молотова “Правда”, — когда все пути ведут к коммунизму. Коммунистические идеи восприняты широкими массами за границей и вдохновляют эти массы к самоотверженной борьбе с капиталистическим рабством».

При таком настроении народных масс во всем мире победа должна бы была прийти мирным, так сказать, демократическим путем. Но обреченный «империализм» (капитализм) не хочет сдаваться. «Беспокойство и тревога нарастают в рядах империалистов, — свидетельствует Молотов, — ибо каждый видит, как уходит у них почва из& #8209; под ног в то время, как силы демократии и социализма изо дня в день крепнут и сплачиваются». Ничего народам, кроме сугубого угнетения и возрождения ненавистного фашизма, последыши капитализма дать не могут. А посему они неизбежно начинают искать спасения «в новых империалистических авантюрах» («в новой войне» — уточняет дипломатический язык Молотова «Правда»).

Однако, предостерегает Молотов империалистов, трезвая оценка положения свидетельствует, что в наше время империалистические авантюры для судеб капитализма — опасная игра (которая ведет, опять поясняет «Правда», «к быстрому краху всей капиталистической системы»). Тут уже явное повторение своими словами знаменитого откровения Ленина (1915 г.) о «гигантской пользе» современной войны для развития «мировой пролетарской революции».

Тогда, в Первую мировую войну, «гигантская польза» выразилась только в разгроме России, «самой свободной страны среди воюющих, где отсутствует насилие над массами» (Ленин, «Правда», 7 апреля 1917 г.). Но зато Октябрь был «первым шагом к мировой революции»; зато на слезах и крови замученного террором народа была построена «могущественная база для дальнейшего развития» этой революции (слова в кавычках принадлежат Сталину в «Проблемах ленинизма»).

*

Тридцать лет разноплеменные коммунисты, под восторженный гул не менее разноплеменных попутчиков, наивных демократов и социалистов, строили базу для второго шага мировой революции. А когда решительное время пришло, то «база» — то в России как будто и ушла из& #8209; под ног! Превратилась из опорного пункта наступления в ненадежный тыл. И об этом свидетельствует та же юбилейная речь Молотова в части, посвященной внутренней политике СССР.

Когда после капитуляции Германии состоялась встреча зарубежных русских с русскими советскими, нам, давним изгнанникам, открылась правда и о жизни, и о настроениях подавляющего большинства подсоветского населения. И то, о чем мы только догадывались, оказалось действительностью. Оказалось, нельзя перековать народной души насилием, ни перевоспитать ее ложью. Сотни тысяч освобожденных из германских лагерей советских людей, сотни тысяч новой российской молодежи, не знавшей доболыневистской России, принесли с собой на Запад только одно: страстный зов к свободе и жгучую ненависть к тоталитарному насилию, беспощадно калечащему жизнь народа!

Под маской казенного благополучия речь официального представителя Политбюро полна мучительного беспокойства и напряженной тревоги. Обреченный капитализм в панике хватается за атбомбу; повсюду вне России широкие массы вдохновляются коммунизмом и готовятся к последнему бою. А в Стране Советов, стране, от социализма уже «уверенным шагом приближающейся к коммунизму»… «никто не может отрицать того, — восклицает Молотов, — что пережитки капитализма чрезвычайно крепко засели в сознании народа».

Все способы пресечения и предупреждения пущены в ход. Но домашних средств уже недостаточно. И Кремль ищет помощи вне России. «Никто не будет отрицать и того, — продолжает Молотов, — что теперь мы имеем огромные возможности довести борьбу с этими пережитками до благополучного конца». Как? Очень просто: Советский Союз имеет за границей во всех странах «многочисленных друзей… проникнутых горячей симпатией и верой в наше дело».

В чем политический смысл этого сентиментального рассуждения о заграничных друзьях? В том, что теперь, после второй войны, уже нельзя преодолеть сопротивления тоталитарному коммунизму внутри России без победы этого коммунизма вне России. Ибо «любопытно отметить, что идеологический авторитет советской власти наиболее силен в наши дни в местностях за пределами России, в странах за линией ее полицейской власти».

Это верное наблюдение одного из ближайших сотрудников Государственного секретаря США («Foreign affairs», июль 1947 г.) не только служит отличным комментарием к речи сталинского министра иностранных дел. Оно должно еще разрушить в сознании людей воображаемую идеологическую стену между «Востоком» и «Западом», наглядно доказывая, что западная душа, например, во Франции может воспринимать коммунистические идеи во всяком случае не хуже пресловутой славянской души России.

Однако, призвав на помощь «друзей», Молотов никак не может успокоиться. Нарисовав в самых радужных красках единение Сталина с народом, он опять к концу речи возвращается к неугомонным «пережиткам». Наемные писаки буржуазии за время войны уверяли, что советские люди, насмотревшись на западные порядки, захотят их завести у себя. Вздор, вздор! — уговаривает себя Молотов. Советские люди из плена вернулись еще большими энтузиастами тоталитарной диктатуры, чем были до войны… И вдруг тут же взрыв ярости: «Не весь наш народ освободился от пресмыкательства и раболепства перед Западом, перед капиталистической культурой!» Горе этому народу, ибо, «не освободившись от таких пережитков, никто не может быть настоящим советским гражданином». Что сей окрик на юбилейном торжестве означает — тут мне объяснять не надо.

Раболепствующие перед капиталистической культурой — а на самом деле преклоняющиеся перед человеческой свободой — должны быть беспощадно истреблены. Ибо наступает эра коммунизма. Ибо «большевистская партия, созданная Лениным и Сталиным и являющаяся высочайшим выражением морально — политического единства нашего народа, — ныне под водительством великого Сталина указывает прочим народам путь к всеобщему миру, к освобождению от кровавых войн и от капиталистического рабства».

*

Так, конец директивной речи представителя Политбюро и Коминтерна возвращает нас к ее коренному положению: после второй войны началась долгожданная решительная борьба между гибнущим капитализмом и восходящим к власти коммунизмом во всех странах.

Начался второй круг борьбы — не на живот, а на смерть!

Первый круг борьбы кончился, едва начавшись, временным отступлением «мировой революции» — нэпом, социализмом в одной стране, народными фронтами и кутузовским мундиром Сталина. Он кончился отступлением потому, что первая война недостаточно еще разрушила старый мир; потому, что сама база пролетарской мировой революции, захваченной Лениным в России, была еще кустарно организована; потому, что коммунистические силы вне России были еще не собраны как следует, не имели еще настоящего единства командования; потому, что само «капиталистическое общество» недостаточно еще было деморализовано собственным циническим оппортунизмом, а умелая психологическая подрывная работа Коминтерна еще недостаточно была развернута.

Опасно закрывать глаза на действительность: к началу второго тура все изменилось в благоприятную для коммунистической агрессии сторону. За краткий промежуток перемирия между войной «на истощение» и войной «на истребление» (1918–1939) все недостатки в механизме «мировой революции» были исправлены. А «гниющий капитализм» породил двух новых тоталитарных чудищ — фашизм и нацизм. Оставалось только готовиться к неизбежному — ко второй войне. На этой подготовке сосредоточить все свои силы; ей подчинить, как ближайшей стратегической цели, всю тактику Коминтерна и ждать, пока вторая волна войн создаст вторую волну революций.

*

Ждать пришлось совсем недолго, «гигантская польза», которой, после первой войны, не дождался Ленин, оказалась действительно гигантской йосле второй войны: почти весь свободный мир очутился на самом краю пропасти, у того «конца с ужасом», который был обещан всему буржуазному миру еще тридцать с лишком лет тому назад.

После второй, тоталитарной войны коммунизм уже с поднятым забралом вернулся на свою родину, на Запад, и вышел на мировую арену как первоклассная политическая сила, претендующая на власть — идеологическую и политическую — над всеми народами.

И судьбы тоталитарной диктатуры в России зависят от того, победит ли коммунизм вне России — на Западе, в Европе и на всем евразийском материке. Отсюда новый послевоенный курс кремлевской международной политики. Она в речи Молотова весьма своеобразно выражена… фигурой умолчания. О том, о чем без умолку говорилось во время войны, в особенности до Сталинграда, о государственных и национальных интересах «вечной России», — теперь ни слова!

Тот же ближайший сотрудник генерала Маршалла[231], автор статьи в «Foreign affairs», заметил новый кремлевский курс. Теперь, пишет он, «вся политика Москвы по преимуществу определяется интернациональным коммунистическим движением».

Да, Политбюро вместе с Коминтерном поставили, совершенно по — «ленински», судьбу нашей родины на карту мировой революции!

Ленин, будучи еще в Швейцарии в июле 1915 года, писал: «Кто пишет против государственной измены, против распада России… тот стоит на буржуазной, а не на пролетарской точке зрения. Пролетарий не может ни нанести классового удара своему правительству, ни протянуть на деле руку своему брату пролетарию чужой, воюющей с нами, страны, не совершая государственной измены» («Соц. — Демократ», № 43, 1915 г.).

Что Ленин протянул руку не «своему брату» пролетарию, а при посредничестве Парвуса и графа Брокдорф — Ранцау[232]германскому канцлеру Бетман — Гольвегу и генералу Людендорфу — факт исторический, установленный и неопровержимый.

Пораженческое сотрудничество с германским правительством во время Февральской революции не могло иметь целью ни «низвержения» уже низвергнутой монархии, ни «освобождения» уже освобожденного пролетариата. «Такой свободы, как у нас, — восклицал Сталин на VI съезде большевистской партии в августе 1917 года, — нигде не существует, нигде у пролетариата не было и нет таких широких организаций».

Средством к какой же цели была государственная измена? Только одним из средств, облегчивших захват власти. Захват же власти понадобился большевикам не для того, чтобы «передать всю власть Учредительному собранию, хозяину земли русской», как клялись они народу перед Октябрем, а для того, чтобы этого хозяина в первый же день выгнать и в порядке гражданской войны установить диктатуру пролетариата. (Это признал сейчас же после переворота Бухарин[233].) А сущность диктатуры Сталин вслед за Лениным определил совершенно ясно и точно: «Это есть неограниченная власть, опирающаяся на насилие, а не на закон» («Проблемы ленинизма»).

Зачем понадобилось предательством государства, разгромом России и обманом народа Ленину — вводить диктатуру, а Сталину — за нее упорно и цепко держаться?

Почему Ленин, едва почувствовав, по его словам, в «буржуазной» Февральской революции социалистические мотивы, стал «твердо и решительно» стремиться к диктатуре пролетариата? Ответ на этот вопрос имеет сейчас отнюдь не историческое, а архисовременное значение! В этом ответе ключ к политике Сталина после второй войны.

Стремясь к завоеванию власти пролетариатом, Ленин сначала, сидя еще в Швейцарии, в начале первой войны, не думал, что «самая отсталая» в Европе крестьянская страна, Россия, созрела к социальному пролетарскому перевороту, к торжеству марксистского социализма. Все его мысли были на западе Европы — там, в передовых индустриальных странах с мощным, организованным, как класс, пролетариатом, начнется неизбежная, подготовляемая грабительской войной международных империалистов война классов, гражданская война внутри каждой страны. А эти войны превратятся, в свою очередь, в мировую социальную революцию…

И вдруг совершенно неожиданная, народная, «буржуазная» революция в России перевернула все вверх дном и определила российский пролетариат к тоже неожиданной для него роли: быть — правда, «ненадолго» — застрельщиком европейской и мировой классовой пролетарской революции!

Больше неправдами, чем правдами устраивается пролетарский Октябрь в глубоко крестьянской стране. И среди гроз и бурь Гражданской войны, которую сам Ленин называл «триумфом советской власти», растерзанная Россия превращается в плацдарм для сосредоточения революционных интернациональных сил. Эти силы не сегодня завтра развернутся на Западе и дадут обреченному капитализму решительный бой в подлинно пролетарских странах.

«Наша задача, — говорил Ленин представителю лондонской газеты «Дейли Ньюс» 22 марта 1918 года, — продержаться до тех пор, пока взаимное истощение воюющих групп европейского капитала не вызовет революцию во всех странах».

Конечно, Ленин преувеличил степень истощения старого мира в войну 1914 года. Он от нетерпения просчитался в сроках. Но он не ошибся в общей оценке последствий современных войн для культурного мира. Вместо нескольких месяцев, как он утверждал в упоении октябрьской победы, пришлось «продержаться» почти 30 лет, жертвуя во имя грядущего всем, чем угодно, кроме… диктатуры.

В 1922 году, когда «от России ничего не осталось, кроме Великороссии», Ленин, не смущаясь, заявил: «Мы утверждаем, что интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства»…

*

Так, после Ленина остались две заповеди — во — первых, держаться во что бы то ни стало, пока не проявятся революционные следствия военного истощения капиталистических стран; во — вторых, жертвовать благом государства, если и когда этого потребуют интересы мирового коммунизма.

Разгадка всей «тайны» кремлевской политики заключается в том, что Сталин понял то, чего никак не мог понять Троцкий. Он понял, что нельзя сразу гнаться за двумя зайцами: крепко держаться на базе до новой войны и в то же время заниматься «мировой революцией», бесплодно растрачивая революционные силы. Он понял, что две заповеди Ленина есть в то же время два разных последовательных этапа в развитии мировой революции.

А понять это было не трудно, так как еще в декабре 1916 года в статье под знаменательным — особенно теперь, в 1947 году — заглавием «Военная программа пролетарской революции» Ленин писал: «Социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или нескольких странах… Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства… Социальные попы и оппортунисты всегда готовы мечтать о будущем мирном социализме, но они как раз тем и отличаются от революционных социал — демократов, что не хотят думать и помышлять об ожесточенной классовой борьбе и классовых войнах для осуществления этого прекрасного будущего… Только после того, как мы низвергнем, окончательно победим, экспроприируем буржуазию во всем мире, а не только в одной стране, войны станут невозможными».

Вывод: вся деятельность 3–го Интернационала со всеми его местными «путчами» и стачками оказалась после конца первой войны, в мирное время бесплодной потому, что первая война недостаточно еще расшатала старый мир. Для того чтобы завершить мировую пролетарскую революцию, нужна новая мировая война.

В конце 20–х годов только совсем слепые могли не видеть приближающегося мирового кризиса. А у Сталина острое политическое зрение.

29 июня 1930 года на XVI съезде компартии он заявил: «Элементы глубокого кризиса капитализма нарастают и будут нарастать. Характеризуя нынешнее время в нескольких словах, мы должны сказать: начался перелом… Империалистическая война и ее следствие усилили гниение капитализма и разрушили равновесие капиталистической системы. Мы живем сейчас в эпоху войн и революций».

С этого времени и до начала второй войны вся внутренняя и внешняя политика Коминтерна во всех странах укладывается в очень краткую формулу: держаться до Второй мировой войны какими угодно средствами и к ней готовиться.

И продержались, и приготовились! Десять лет готовились на глазах всего свободного демократического мира, и никто из западных государственных вождей и политических лидеров этого не заметил. Не хотел замечать, ибо «тьмы горьких истин нам дороже» нас успокаивающий самообман.

О, с каким облегчением вздохнул правящий Запад, когда Сталин «предал» идеи и идеалы «пролетарского Октября Ленина и Троцкого»; провозгласил социализм в одной стране; расправился с левыми и правыми фанатиками; занялся индустриальными достижениями; ввел в СССР самую демократическую в мире конституцию; образовал вне СССР народный фронт всех демократических сил против реакционного фашизма; выслал Литвинова[234]в Лигу Наций устраивать коллективный мир; заговорил языком зрелого государственного деятеля и исконного русского патриота!

Правда, западное демократическое сознание несколько прояснилось, когда этот самый «русский патриотизм» Кремля превратился в «узкий национальный эгоизм» и загнал без ее ведома Страну Советов в лагерь Гитлера. Началась как будто переоценка ценностей. Режим в России вдруг оказался таким же жестоким и отвратительным, как и в прочих тоталитарных странах.

Однако, как только Гитлер ворвался в Россию, сознание опять замутилось, и кремлевские тоталитарщики торжественно вступили в совет вождей мировой демократии.

Сталин же и прочие коммунистические стратеги и в компании с Гитлером, и в компании с Рузвельтом продолжали методически «осуществлять военную программу пролетарской революции».

Для них все эти социализмы в одной стране, народные фронты, национальные интересы, патриотические и демократические цели войны, роспуск Коминтерна, партизанские организации — все это было лишь различными камуфляжами, дымовыми завесами, защитными масками!

Ими по надобности места и времени удачно пользовались, пока не случилось того, чего не дождался в 1917–1919 годах Ленин!

*

Новая всеобщая война уже не «на истощение», а «на истребление» вызвала, взаправду, революции во всех странах или, точнее, превратила огромную часть мира — в особенности Европу — в хаос разрушения, разложения, ненависти и последнего человеческого отчаяния!

Наконец& #8209; то пламя классовых гражданских войн забушевало по всей земле! Чего же еще ждать? Мы уже вступили в эру победоносного коммунизма.

Наступила третья решительная стадия в диалектике развития мировой революции.