Сталинизм и европа

В возникшем по инициативе проф. В. Чернавина и Е. Д. Кусковой (см. ниже) остром споре о расхождениях в оценке русской действительности и российских проблем между давними эмигрантами и вновь прибывающими, споре, к которому еще придется вернуться, есть один вопрос, для выяснения которого имеется как раз сейчас новый материал. Я имею в виду так называемую международную опасность сталинизма.

Хочет ли Москва зажечь мировой пожар? Может ли она ныне и могла ли когда& #8209; нибудь это сделать? Является ли Россия только картой в революционной игре вождей «мирового пролетариата»? Или сам Коминтерн со всей его армией наивных энтузиастов и платных агентов является только новым лишним департаментом наркоминдела, который продолжает вести «империалистическую политику царизма»?

Непосредственно с этими вопросами переплетаются темы уже внутреннерусские: об оборончестве, пораженчестве, «клочках земли русской» и т. д. И все эти вопросы и темы сводятся, если отбросить в сторону симпатии и антипатии, темпераментность оценок, напряженность личных переживаний, к одному основному вопросу: о международной политике сталинизма, об отношении Европы к сталинизму, об отражении всего этого на судьбах России.

Несомненно, что вся международная политика СССР как государства подчинялась всегда собственным интересам и целям диктаторствующей партии. Несомненно также, что, преследуя эти цели и интересы, Ленин, а теперь Сталин иногда резко отходили от политики, нужной России, иногда как& #8209; то приближались к ней. Когда В. Чернавин говорит, что сталинизм мечтает о завоеваниях, а Е. Д. Кускова утверждает, что ныне весь смысл советской дипломатии сводится к обороне рубежей от наседающего врага; когда одни утверждают, что большевизм ни на йоту не отступает от своей главной цели «разложения старого мира», а другие дока — зывают, что мировая революция — одно воспоминание и ныне сталинизм ограничил себя исключительно национально — государственными задачами, — то и те и другие в равной степени утверждают истину и в равной степени ошибаются. Ибо, по нужде, в определенных условиях ведя «национальную» международную политику, сталинизм не отказывается от своих революционных «мировых» задач, и там, где возможно, он на всякий случай подготовляет «крах капитализма», прикрываясь фразеологией государственной дипломатии.

Поэтому нужно отказаться от поисков начала начал международной политики сталинизма. Тут спорить можно без конца, и всегда обе стороны будут правы. Ибо в дипломатии сталинизма, как в сочинениях Ленина, можно найти подходящее обоснование для любого утверждения.

Всматриваясь несколько глубже в историю взаимоотношений между кремлевской диктатурой и внешним миром, мы неизбежно придем к заключению, что характер и значение для России этих отношений зависел в конце концов вовсе не от личных, субъективных намерений Ленина или Сталина в тот или другой период, а от самой природы большевистской диктатуры, которая роковым образом препятствует сочетанию в международной политике государственнонациональных российских и партийно — диктаторских, ленинских или сталинских, целей.

Примером тому как раз и служит новейший этап сталинско- литвиновской дипломатии. Еще совсем недавно почти все российские демократы — оборонцы радовались новому курсу международной политики Кремля. Говорили даже, что любой министр иностранных дел национальной России вел бы ту же политику, что и коммунист Литвинов. Разрыв с Германией, переход из группы держав, «не насыщенных войной», в группу удовлетворенных победой, защита неприкосновенности Версальского и прочих мирных договоров, вступление в Лигу Наций и тесное сотрудничество с Францией и Чехословакией. Обмен отвлеченной претензии на Бессарабию на реальную дружбу с Румынией, сближение с Англией, «мудрая» уступчивость на Дальнем Востоке, ловко замаскированная поддержка Италии во время абиссинской войны и т. д. Россия вернулась в Европу, писали в медовый месяц французской дружбы правые газеты в Париже, и заняла место в ряду консервативных великих держав, охраняющих мир.

Но, не ограничиваясь блестящими успехами в кругу официальных дипломатов, Кремль и через Коминтерн повел новую — уже не революционную, а демократическую политику. Подготовка «самой демократической в мире» конституции для России как бы только еще убедительнее подтверждала твердую волю Сталина — Димитрова идти в ногу со Сталиным — Литвиновым и всюду «защищать демократию и свободу От натиска фашизма» единым с демократами и социалистами фронтом.

Высшей точкой достижений, апофеозом этой национально- государственной дипломатии, поставившей и Коминтерн на службу обороне России, была, казалось, победа французского Народного фронта на парламентских весенних выборах этого года.

Однако этот кажущийся апофеоз на наших глазах начинает превращаться в нечто другое; пожалуй, совсем противоположное.

На последней сессии Лиги Наций черный кот пробежал между Литвиновым и Дельбосом, французским министром иностранных дел. В целом ряде вопросов Литвинов пытался идти наперекор Англии и Франции, явно стремясь усложнить международную обстановку в Европе. В самой Франции, единственной стране, где социалисты и радикальные демократы пошли на сотрудничество во внутренней политике с коммунистами, эти последние под самыми демократическими и объединительными лозунгами все определеннее втыкают палки в колеса правительства Леона Блюма. И в правительственных, и в политических кругах, наиболее расположенных к дружбе с Москвой, начало нарастать раздражение. Кампания же, поднятая французскими коммунистами и теперь поддержанная Литвиновым, за отказ от нейтралитета в испанском междоусобии, зародила не только уже раздражение, но и серьезное подозрение: сталинцы стараются вызвать войну на Западе.

Зачем? Одни говорят: Сталин хочет оттянуть силы немцев от границ СССР к нам. Другие на этом не останавливаются и добавляют: вся политика и Литвинова, и Коминтерна стремится спровоцировать войну, которая должна превратиться во всей Европе в социальную революцию.

Пока не буду касаться вопроса, которое из этих предположений вернее или же оба они не соответствуют действительности. Одно несомненно: в последние недели комбинированная политика наркоминдела и Коминтерна вызывает все большее раздражение сразу в обеих группировках европейских держав — и в демократической, и в фашистской. А очень осведомленный и весьма влиятельный французский публицист Владимир д’Ормессон, еще недавно сравнительно защищавший политику сближения с Москвой, ныне написал ряд тревожных статей, утверждая, что тесное сближение со сталинцами ослабляет международный авторитет Франции, отталкивает от нее самых верных друзей, например Бельгию.

Вот теперь и будьте добры ответить на вопрос: почему отношения Сталина и Европы, всей Европы, вступают в новую, весьма критическую и весьма опасную для России эпоху? Какую связь имеет этот литвиновский курс налево с расправой в Москве с левыми троцкистами? Как могут помочь обороне России эмигрантские «оборонцы» и не играет ли Литвинов на руку внутренним «пораженцам»? И, осложняя отношения с Европой, приносит ли Сталин Россию снова в жертву Коминтерну, или Коминтерн, еще недостаточно сломленный, путает карты национально — государственной дипломатии?

Попытаюсь дать свое объяснение. Исхожу из весьма вероятного, почти достоверного предположения, что вся версальская, опирающаяся на Францию международная политика Сталийа последних двух лет была вызвана смертельным страхом попасть в клещи между Германией, Польшей и Японией. Сближение с великими демократиями Запада продиктовало и политику единого фронта, и новую конституцию в самом СССР. Ведь вокруг Гитлера с Муссолини кольцо «обороны» можно было сковать только из демократических государств, где нужно на своей стороне иметь не только власть, но и общество.

И еще. Антигитлеровский блок должен быть не только прочным, но и способным к действию. В особенности свободен в своих действиях должен быть главный партнер — Франция. Отсюда мягкое, «лавалевское» отношение[238]к фашистской Италии во время захвата Абиссинии. Муссолини дружен с Москвой — должен остаться в дружбе и с Францией.

Но что же делать, если Муссолини после победы продолжает играть в дружбу с Берлином? Что делать, если при участии Берлина и Рима за испанской границей Франции возникает еще одна фашистская держава? Ведь, как пишет Остин Чемберлен[239], после победы генерала Франко на континентальной Европе останутся только островки демократии.

Для Сталина дело, конечно, не в ущерблении народовластия в Европе, а в том, что карта его, поставленная на вооруженную помощь демократии, может быть бита.

Надо мобилизовать все силы на помощь Мадриду, нужно идти на риск даже вооруженного столкновения, пока еще не совсем поздно и пока еще последние друзья сталинцев в Европе от них не отвернулись, сменив восточную ориентацию на западную.

Думаю, что это объяснение последнего поворота в отношении Сталина к Европе весьма близко к действительности: Сталин действует здесь не по революционной линии Коминтерна, а по инстинкту самосохранения.

Действовать по инстинкту законно и часто — это бывает полезно. Но, действуя по инстинкту, нужно еще стараться и рассуждать, искать причину, вызвавшую несчастье. А трудное положение, в которое попала сейчас Москва, является результатом не случайной дипломатической обстановки, а вытекает закономерно из самой природы ленинизма — сталинизма.

Сейчас уже и сам Димитров, глава Коминтерна, признал, что гитлеризм в Германии порожден был коммунизмом. Он только в выводах своих не дошел до логического конца. Гитлеризм был порожден не тактикой немецких коммунистов, а антидемократической, реакционной природой самого московского коммунизма.

Международная опасность сталинизма несомненно существует, но она заключается не в красном империализме, не в коммунизации Европы, а в ее фашизации. Ибо, по самой социальной природе Западной Европы с ее могущественным средним классом, почти не существовавшим в России, режим, отрицающий свободу, выливается здесь в диктатуру не «пролетарскую», а «национальную».

В панике перед собственным порождением — фашизмом — большевизм бросается в объятия демократии. Но сотрудничество сталинизма с народовластием — сотрудничество противоестественное, построенное на лжи, нравственно нестерпимой. И как бы ни старались искушённые политики закрывать глаза на непримиримое противоречие между демократическими лозунгами большевиков в Европе и фашистскими их делами в России, это противоречие неуклонно разрушает в общественном сознании всякое доверие ко всему, что исходит из правящей Москвы.

Таким путем сталинизм, несмотря на все свои временные блестящие дипломатические успехи, оказывается все в большем одиночестве в концерте европейских и мировых держав.

В конце концов, международная политика есть всегда производное от соотношения внутренних сил страны. И российская международная политика будет успешной и действительно блестящей только тогда, когда власть будет опираться на единодушное общественное мнение страны и когда лозунги ее внешней политики будут строго соответствовать содержанию ее политики внутренней.