Встречи, разговоры и письма перед поездкой на Собор.

В течении зимы 1970-1971г. я находился у себя в Брюсселе и ко мне

продолжали приходить сведения о подготовке Собора и предстоящих выборах

Патриарха. Эти новости, за которыми я продолжал с интересом следить,

поступали отчасти по рассказам " владык", приезжавших из Москвы в Брюссель,

отчасти из писем близких мне людей и друзей.

В начале февраля в Брюссель приезжал архиепископ Минский Антоний и от

него мы узнали, что заседания Предсоборной Комиссии происходят в Москве под

председательством митрополита Пимена, и что на них высказываются различные

мнения о процедуре выбора Патриарха. " Но ничего определенного еще не решено"

- говорил архиепископ Антоний. С его слов, одни были сторонниками выборов по

примеру Собора 1917г., то есть по жребию из трех кандидатов, выбранныхтайным голосованием, а другие - за выборы по большинству голосов, тайным или

открытым голосованием (и последние видимо составляли большинство).

А меня интересовала личность самого архиепископа Антония. Я все искал

" аутсайдера" помимо двух официальных кандидатов, и скажу откровенно, что

владыка Антоний произвел на меня в этот приезд еще лучшее впечатление. Я с

ним был знаком давно, еще по Упсале, где мы познакомились в1968г., на IV

Ассамблее Всемирного Совета Церквей. Мы были соседями по комнатам и имели

возможность много говорить друг с другом. Он был культурный, тонкий,

начитанный (у него была библиотека в 7000 томов), мягкий и вместе с тем

наблюдательный и рассудительный. А главное, что в нем не чувствовалось

ничего " советского", а только русское, московское. Но насколько все эти

качества и достоинства были подходящими для данного момента в истории

Русской Церкви и для патриаршества?! Насколько он был для этого стойким и

сильным человеком? И насколько он был желателен для остальных?

Сам он мне в Упсале так определял свою линию и взгляды: "...я очень люблю и ценю Владыку Ермогена, но он утопист. Он пишет свои записки Подгорному, Косыгину, Куроедову, доказывает, что по отношению к Церкви нарушается конституция и советские законы о культах. Но он не хочет понять, что если не произойдет общего и резкого изменения режима в СССР (а на это рассчитывать трудно) никакого существенного улучшения положения Церкви быть не может. Наши правители сами прекрасно понимают, что они нарушают законы, но менять своего отношения к Церкви не намерены. Писания архиепископа Ермогена их только раздражают, а Церкви никакой пользы не приносят, только наоборот. Лично я действую иначе! Стараюсь ладить с местными уполномоченными, без крайней необходимости не жалуюсь на них в Москву, в Совет по делам религии. Ведь от этого больше вреда, чем польз, надо по мелочам и постепенно, на местах добиваться мелких уступок, которые бывают важнее" громких заявлений и жалоб"... Так я действую, и поверьте, что именно так мне удалось за последние годы открыть пять приходов".

Против такого рассуждения владыки Антония было трудно спорить, но в

Москве мои знакомые отзывались о Владыке Антонии (Минском), как о человеке

слабом, неустойчивом, дрожащим перед уполномоченными и в частности о.

Всеволод Шпиллер добавлял: -" При всех его больших душевных качествах,

культуре и как бы " несоветскости", у него есть один недостаток - он

отчаянный карьерист! " Отец Всеволод говорил это с большой горечью, так как

сам был долгие годы в дружбе с владыкой Антонием и всячески его восхвалял,

говорил о нем как об украшении Русской Церкви.

Позднее я сам, стал замечать у владыки Антония, несмотря на всю

открытость его к Западу и культурность, меньшее понимание и даже сочувствие

к Западному Православию, как ни странно, даже меньшее чем у митр. Никодима и

у еп. Ювеналия. Так для него наши парижские богословы, вроде Николая

Лосского или Успенского, были только " фанатики-эрудиты", как он рассказывал

о своей заграничной поездке в одном частном доме в Москве. Это его

выражение, меня помню, покоробило. И по отношению к нашей Православной

Бельгийской Миссии архиепископ Антоний проявил большое непонимание и явное

не сочувствие (это я понял позднее), но винить его в этом нельзя, он был все

же " несвободным" человеком. Но тогда, после его посещения Брюсселя, я

склонен был считать его лучшим кандидатом в Патриархи, как личность -

значительнее, чем Никодим и даже Пимен. Он был человеком " несвободным", но

своим. С ним можно было легко говорить, привлекала его душевная мягкость и

большая культура. Хочу добавить к его характеристике, что он был монархистом

по чувствам, благоговейно относящийся к памяти Императора Николая II

(" Государя", как он выражался). В личности владыки Антония чувствовалась

большая раздвоенность и если не сказать даже " приспособленчество". Он

примирился с фактом существования советского строя, не помышлял о какой либо

борьбе с ним и склонного ради блага Церкви идти на многое, но не на все (в

отличие от других!) чтобы наладить с властями сносные отношения.

Следующий архиерей из СССР, с которым мне пришлось встретиться в тот

период, был митрополит Филарет Киевский и Галицкий. В марте 1971 года он был

проездом через Брюссель. У него не было транзитной визы для Бельгии и

поэтому его около трех часов не выпускали из аэропорта в город. Я

воспользовался этим временем для продолжительной беседы с ним о церковных

делах. Мы устроились с ним вдвоем на диване, вдали от других, в помещении

таможни аэропорта. Митрополит Филарет сообщил мне не радостную новость:

выборы будут проходить открытым голосованием и вероятно будет один кандидат,

митрополит Пимен. Он сказал, что это решение Предсоборной Комиссии. Это

известие вызвало во мне бурю эмоций, конечно, я стал энергично восставать и

говорить митрополиту Филарету, что такие выборы будут оспариваться всеми

свободомыслящими людьми, для всего общественного мнения на Западе такое

" открытое" голосование неприемлемо, уж не говоря о том, что оно будет

всячески комментироваться недоброжелателями Русской Церкви. Ведь этот вопрос

настолько личный и настолько важный, что для свободных выборов необходимо

тайное голосование! Надо сказать, что для митрополита Филарета вся моя

аргументация была видимо мало доступна.

Он был не глупый человек, с ясным, но ограниченным умом и узким

кругозором, без подлинной культуры, типичный продукт советского строя. Как

ни странно эти качества не мешали ему ладить и даже быть любимым, и

популярным в нашем патриаршем приходе в Вене, с его аристократическим

старо-эмигрантским составом прихожан. Он пробыл там три года в качестве

нашего епископа.

На мои доводы по поводу " открытого голосования", он сказал:

" -Что они тут понимают... на Западе? Кому нужно их мнение, они все

равно всегда против нас! "

-" Может быть, но тем более не надо давать им повода нападать на

Русскую Церковь. Не нужно выставлять себя рабами системы всей страны", -

возражал я.

Но я понял, что тонкости выборной процедуры, с тайным голосованием и

несколькими кандидатами, были ему, привыкшему к советской системе выборов,

просто чужды. Далее наш разговор перешел к вопросу о синодальных постановлениях 1961 года, в силу которых, как известно вся власть в приходах

фактически передается двадцатке и ее административному органу. Причем

настоятель и духовенство не рассматриваются, как члены прихода и не могут

состоять ни в этой " двадцатке", ни в административном органе, который может

их назначить и уволить по своему усмотрению. Для назначения же требуется,

все-таки " благословение", (то есть последующее одобрение архиерея), чего для

увольнения не нужно! Вся финансово-экономическая и хозяйственная сторона

приходской жизни всецело остается в ведении административного органа и

двадцатки (без права настоятеля или епископа вмешиваться в нее).

Двадцатка может решить также вопрос, нужно ли продолжать

функционирование приходского храма или следует закрыть его за ненадобностью,

" Нам церковь не нужна! " (и сколько таким образом было закрыто приходов в

СССР). По этим постановлениям 1961 года, ни епископ, ни настоятель, ни

прихожане в их совокупности в этот вопрос не имеют право вмешиваться.

Я спросил митрополита Филарета будет ли рассмотрен вопрос о

постановлениях 1961г. и будет ли он серьезно обсуждаться на Соборе?? " Да

сказал он, - эти постановления будут утверждены! "

Я не поверил своим ушам, стал возражать, а митрополит Филарет начал

говорить, что "....во всех странах мира церковное законодательство всегда

согласовано с гражданским и не может ему противоречить".. " Ведь у вас в

Бельгии статусы Вашей архиепископии тоже согласованы с бельгийским

законодательством? " - настаивал он.

- " Несомненно, - ответил я, - и более того, даже утверждены Королевским

указом. Только разница с СССР огромная: бельгийское законодательство

представляет церквам и религиозным объединениям свободу внутренней

организации согласно их религиозным принципам. В самих законах Бельгии нет

ничего, что нарушало бы канонический строй (даже нашей) Православной Церкви.

Более того, мы могли бы, если хотели, вообще не регистрироваться и не

оформлять нашу церковную жизнь. Но нам это было бы невыгодно, только с точки

зрения прав юридических. А советское законодательство о культах 1929г,

откуда и вытекают постановления 1961г нарушает основы канонического строя

Православной Церкви! "

Мне в продолжение нашего разговора вдруг стало ясно, что митрополит

Филарет не в состоянии разобраться в юридических тонкостях и разницы в

законах. Более того, он смотрел на меня с недоверием и было видно по его

лицу, что он мне не вполне верит, будто я говорю не правду.. " Можно ли

считать решения Предсоборной Комиссии окончательными или Собор сможет их

пересмотреть", - спросил я.

" Да, конечно, Собор, если захочет, сможет их пересмотреть. Но зачем? ",

- как то вяло ответил митрополит Филарет.. " А как понимать " единую

кандидатуру"? Неужели будет запрещено голосовать за кого нибудь другого? -

поинтересовался я.

-" Если кто захочет, сможет..., но если будет единая кандидатура, то

вряд ли кто так поступит, дабы не нарушать церковного единства".

Разговор с митрополитом Филаретом произвел на меня неприятное и

нерадостное впечатление. Я продолжал надеяться, что Предсоборная Комиссия не

вынесла еще своих решений. Но мои надежды не оправдались, вскоре я получил

официальные документы и в письме на мое имя патриаршего блюстителя

митрополита Пимена от 16 марта сообщалось, (я не привожу письма целиком, а

только главные моменты)

Quot; Поместный Собор, в соответствии с решениями Священного Синода от 25 июня 1970 г и Предсоборной Комиссии от 10 ноября 1970г., имеет быть в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре с 30 мая по 2 июня 1971г. Согласно прилагаемой к этому письму программе, предусматривается завершение всех торжеств 6 июня.

Извещая об этом Ваше Высокопреосвященство, Мы братски настоящим Посланием Нашим приглашаем Вас, одного клирика из Бельгии и одного мирянина из Голландии (или одного клирика из Голландии и одного мирянина из Бельгии) прибыть в Москву и быть членами Поместного Собора. Для Вашего сведения сообщаем, что епископ Роттердамский Дионисий также приглашен в качестве члена Собора. Одновременно направляем Вам информацию о имевших место заседаниях Предсоборной Комиссии."

Quot; Учитывая древнюю практику Русской Православной Церкви и принимая во внимание, что на заседании 10 ноября 1970 г. Предсоборная Комиссия приняла постановление рекомендовать рабочим группам в своей работе по подготовке Собора 1971, руководствоваться практикой и опытом Собора 1945г. и иметь на Поместном Соборе 1971г. практику избрания Патриарха Московского и всея Руси - открытым голосованием по формуле Поместного Собора 1945г.

Прошло несколько дней, и мною была получена новая информация за

подписью митрополита Алексия Таллиннского и Эстонского. Он был заместителем

председателя Комиссии по подготовке Поместного Собора.

" На очередном заседании 24 марта 1971 года Комиссия по подготовке Поместного Собора Русской Православной Церкви приняла следующие решения: