Поэтому рассматриваться, как антисоветский акт.

Точно тоже самое внушали архиереям и в Совете по Делам Религии.

" Кто будет противиться постановлениям о приходам, сломает себе ногу", -

сказал Макарцев, по словам о.Всеволода Шпиллера.

Особенно строго говорили с архиепископом Павлом, так как кроме

возражений против постановлений 1961 года он " собирал материал против

митрополита Пимена", а именно его указ о недопущении к причастию верующих в

районах затронутых холерой. А так как архиеп. Павел, твердо стоял на своем и

заявлял о намерении выступить на Соборе, его предупредили " Смотрите, Вы и на Собор не попадете! Против Вас поступили обвинения в безнравственном поведении, одновременно по церковной и по гражданской линии..., а для расследования нами послан в Вашу епархию Михаил Казанский. Если ревизия подтвердит обвинения, Вы будете уволены и на Соборе Вас не будет.."

Мая

На следующее утро, в среду 26 мая, на отдание Святой Пасхи, я

предполагал поехать в церковь на литургию, но ко мне в номер позвонил о.

Михаил Сырчин и попросил меня никуда из номера не отлучаться, так как

митрополит Никодим хочет меня сегодня видеть. Отец Михаил сказал, что

митрополит Никодим еще не приходил в отдел и что они сами не знают еще его

расписания на сегодняшний день, но как только он придет они мне перезвонят.

Пришлось ждать. Только около трех часов стало известно, что митрополит

Никодим просит прибыть меня к нему в Отдел к 16ч. 15мин.дня.

Он принял меня у себя в кабинете " иностранного" Отдела в назначенное

время. Предложил чаю.

-" Прежде всего, - начал он, - решим срочные вопросы. Завтра

Вознесение. Где Вы хотите служить сегодня всенощную, а завтра литургию? "

Не желая слишком высказывать своих предпочтений, я сказал, что это для

меня безразлично.

- " В таком случае предлагаю Вам служить в Сокольниках. Это один из

самых больших храмов Москвы" - сказал митрополит Никодим.

- " Хорошо. Но может быть, я буду там служить всенощную, а литургию

где-нибудь поближе".

- " Хотите у Ильи Обыденного? " - спросил он.

-" Раз Вы так спрашиваете, - ответил я, - тогда у Николы в Кузнецах,

если это возможно" (это церковь о. Всеволода Шпиллера)

-" А почему же нет, конечно, возможно, раз Вы этого желаете", -сказал

митрополит Никодим и тут же отдал соответствующие распоряжения.

После этого он приступил к делу.

- " Владыко, -произнес он, - я читал Ваше письмо и должен сказать, что

я с Вами не согласен".

-" Почему? "

- " Во-первых, начнем с того, что Вы пишите о причащении католиков. Это

недостаточно животрепещущий вопрос, чтобы его поднимать и обсуждать на

Соборе".

- " Нет, я с Вами не могу согласиться, это очень важный вопрос, но я

готов принять Ваши доводы, что есть более срочные вопросы, и поэтому я не

буду на Соборе возбуждать темы о причастии римо-католиков. Оставим это и

перейдем к другим. Вы можете определенно заверить, что на Соборе не будет

" единой кандидатуры", за которую все будут вынуждены голосовать, и что будет

выбор? " - прямо спросил я его.

-" Вот Вы пишите о единой кандидатуре. Откуда Вы взяли? Никакой " единойкандидатуры " нету? " - воскликнул митрополит Никодим.

- " Как откуда? Из официальной информации, присланной нам и подписанной

митрополитом Алексием Таллиннским! Там буквально говорится о предложении

выдвинуть только одного кандидата", - сказал я.

Лицо митрополита Никодима сморщилось, он сделал гримасу, будто бы

проглотил что то противное.

- " Это все митрополит Алексий путает. Пока информационные бюллетени

редактировались нашим Отделом, они по крайней мере были точными и понятными.

А с тех пор, как под предлогом предстоящего Собора, редактирование их взял

на себя митрополит Алексий, в них ничего нельзя понять. Составляются

безграмотно. Просто стыдно читать! " - митрополит Никодим настолько

разволновался, что встал из-за стола и подошел к окну, -" На самом деле

никакой обязательной " единой кандидатуры " не будет. Каждый сможет свободно

голосовать за кого хочет...."

- " Хорошо, - сказал я, - потому что сообщение о единой кандидатуре

вызвало у нас всеобщее возмущение и негодование. Вы значит определенно

можете нас заверить, что на Соборе не будет речи о " единой кандидатуре" и

что будет выбор?

- " Могу, - ответил митрополит Никодим, -но сами посудите, мы много

обсуждали между собою, кто может быть избран в Патриархи. И кроме Пимена

никого не могли найти подходящего. Если Вы знаете, указывайте.

Вот, берите календарь, в нем портреты всех епископов, выбирайте сами,

говорите, кто из них старше пятидесяти лет был бы подходящим для выбора

Патриархом? "

Сказав " старше 50 лет", митрополит Никодим исключил из возможных

кандидатов себя и таких членов Синода, как митрополит Таллиннский Алексий и

Киевский Филарет. С этим я был согласен, и это облегчало разговор. Тем не

менее я был поставлен в затруднение вопросом митрополита Никодима.

Во-первых, потому что мне не хотелось называть такие имена, как архиепископ

Ермоген или Павел Новосибирский, чтобы не компрометировать их и не

" раскрывать преждевременно свои карты" перед митрополитом Никодимом, прежде

чем я не выясню из общения с другими епископами, насколько реальны и

возможны эти кандидатуры. Впрочем, сказав " возьмите календарь", митрополит

Никодим тем самым исключил кандидатуру архиепископа Ермогена, так как он

находящийся на покое не был помещен в Патриаршем календаре последних годов.

Архиепископа Павла я не хотел упоминать также потому, что предвидел, что

услышу в таком случае от митрополита Никодима все эти пошлости о ревизии

из-за " безнравственного поведения" по жалобам как церковных, так и

гражданских властей. Этим обвинениям я не верил и считал, что они

подстроены, чтобы помешать архиепископу Павлу выступать на Соборе. Но

главное, я сам в глубине души по разным причинам не считал ни их, ни

каких-либо других архиереев подходящими, во всяком случае более подходящими,

чем митрополит Пимен.

Все же я сказал митрополиту Никодиму: -" А чем же не подходит владыка

Антоний Минский? Ему правда, всего 47 лет, но это небольшая разница.

Хороший, культурный архиерей, управляет удачно большой епархией в 425

приходов, значит, имеет опыт"

Митрополит Никодим засмеялся в ответ...

-" Что Вы, Владыко, какой же он Патриарх? Сами знаете."

Должен сказать, что зная робость и слабохарактерность архиепископа

Антония, я внутренне согласился с митрополитом Никодимом, не стал ему

возражать, а только сказал: -" Владыка Леонид Рижский тоже как будто

подходящая фигура..." На этот раз лицо митрополита Никодима выразило почти

негодование.

-" Да Вы не знаете, Владыко, какой это интриган! Он у нас в Патриархии

заведовал хозяйственным отделом, так его прогнать за его интриги! "

Я был не согласен с такой оценкой архиепископа Леонида. Правда я

слыхал, что у него трудный и капризный характер. Но с другой стороны, такой

хороший священник как о. Борис Старк в Ярославле, и ревнители духовной жизни

из московской интеллигенции(поэтесса Н.А.Павлович, мои двоюродные сестры

Надежда А. и Ольга А. Кавелины) с восторгом отзывались о владыке Леониде.

Они все говорили о нем как о глубоко духовном человеке монашеского духа,

сумевшем сохранить в своей епархии два женских монастыря, лучших во всей

России. Впрочем они мне говорили, что в нем присутствует некоторая

болезненность и запуганность, а в силу этих черт, мог бы он быть

Патриархом... не знаю. Я счел тем не менее защитить его кандидатуру перед

митрополитом Никодимом и потом продолжил мою мысль.

-" Владыко, дело не в именах. Я лично ничего не имею против митрополита

Пимена, действительно считаю его наиболее подходящим кандидатом, хотя не

единственным. Но поймите, я решительно возражаю против способа его избрания

" открытым голосованием". Ведь это вопрос личный, а тем самым не должно

происходить давления при выборе. Правда в канонах ничего не говорится о

тайном голосовании, и трудно выяснить, как происходили в древности выборы,

но в наше время открытое голосование личного характера недопустимо и вызовет

всеобщее недоумение и осуждение! Свобода и каноничность выборов Патриарха

будет всеми оспариваться и особенно на Западе. А ведь это не в интересах

Русской Церкви. При тайных выборах все равно пройдет Пимен, а если найдутся

голоса в пользу других кандидатов, то тем лучше, что будет доказательством

свободы выборов. Вообще то лучше, чтобы митрополит Пимен прошел не

единогласно, потому что в этом случае он будет обладать единоличной властью,

а ведь не известно, насколько он будет способным правителем".

-" Ах Владыко, Вы все рассуждаете по-западному, по-брюссельски, - сказал

мне улыбаясь митрополит Никодим, - а мы рассуждаем по-здешнему. Вы должны

понять, что в современных условия здесь, никто не будет осуждать открытое

голосование! А у вас там на западе, что бы мы не сделали всегда будут нас

осуждать".

- " Нет, - ответил я, - и у вас открытое голосование и единая кандидатура

вызывает недоумение и неодобрение". И я рассказал о моем разговоре с

киевским инженером в самолете и с майором в аэропорту.

- " Пускай Ваш инженер скажет, как происходят выборы в его институте,

где он служит, - вскричал митрополит Никодим, - открытое или закрытое

голосование у них?! Почему он там молчит, а в церковные дела лезет, которые

не знает и куда его не приглашают и не спрашивают! "

Эта реакция на мои слова, была характерным примером манеры спорить с

людьми у митрополита Никодима. Вместо того, чтобы разобрать и опровергнуть

аргумент противника по существу, он делал демагогический выпад персонального

характера, уводящий внимание от основного предмета спора. Прием более

уместный у митингового оратора, чем в серьезной дискуссии.

- " Владыко, - возразил я, - да неужто в Церкви все должно быть как в

каком-то институте? " Но митрополит Никодим будто ничего не слышал и

продолжал с жаром говорить.

-" Объективно говоря, за исключением Патриарха Тихона, выборы которого

канонически неоспоримы, ни один из наших Патриархов не был выбран в согласии

с канонами... ни Патриархи XVII века, ни Патриархи Сергий и Алексий. А между

тем все они считались законными Патриархами. Так что сегодня, производя

выборы открытым голосованием, мы не нарушаем церковных правил больше, чем

это делалось раньше. Скажу даже, что в интересах нашей Церкви сегодня, мы

считаем более целесообразным открытое голосование. А Ваши опасения, что

будущий Патриарх начнет давить своею властью, то это не так. Мы его

достаточно узнали на деле с тех пор, как он стал местоблюстителем и

председательствует в Священном Синоде. Он человек мягкий, не склонный к

диктаторским замашкам, выслушивает чужие мнения и хочет сотрудничать со

своими собратьями. Вообще с ним легко работать".

Странно, но я заметил, что во время нашего разговора(в отличие от

прежних) митрополит Никодим ни разу не позволил себе критически отозваться о

митрополите Пимене. Видно было, что он искренне поддерживает его

кандидатуру.

После того как мы выпили поданный нам чай с печеньем, наш разговор

перешел к главному вопросу- постановлениям 1961года о приходах.

Мая

На следующее утро, в праздник Вознесения Господня, я служил в церкви

Святителя Николая в Кузнецах у о.Всеволода Шпиллера. Я проповедовал на тему

праздника и не касался предстоящего Собора. В начале литургии, хотя мы

служили соборно с о. Всеволодом, другими священниками и диаконом, я обратил

внимание, что служат не архиерейским чином(без каждения на малом входе). Я

подумал, что это простая оплошность, и настоял, чтобы мне дали трикирий и

дикирий. Произошло некоторое замешательство как среди священнослужащих, так

и на клиросе среди певчих. Отец Всеволод сказал: - " Ну, что ж, Владыко,

если Вы хотите служить архиерейским чином, тем лучше. Будем служить! Я очень

рад".

И далее все пошло гладко. Все это странное замешательство, как потом

выяснилось, исходило из " иностранного" Отдела. Оказывается было дано

распоряжение, в связи с приездом многих архиереев на Собор и с не

возможностью обеспечить должное архиерейское служение- служить не

архиерейским чином. Возникла большая путаница и неразбериха в связи с

гостями приехавшими на Собор. " Иностранным" Отделом был выработан такой

порядок: что архиереям живущим в России и приехавшим в Москву в эти

предсоборные дни, когда не начались еще официальные торжества с их

богослужениями, было предписано ходить в Патриарший Елоховский Собор. А

приехавшим из-за границы архиереям предоставлялось служить в других

московских церквях. Дыбы они там могли, каждый в отдельности возглавлять

церковные службы. Впрочем некоторые объясняли это желанием изолировать

заграничных архиереев от местных.

Это подтвердилось и маленьким инцидентом после службы у о.Всеволода.

В конце службы о Всеволод сказал мне, что к его сожалению, он не может,

как он всегда делал при прежних моих приездах в Москву, пригласить меня

после литургии пить чай на его " колокольне". Там у него была устроена

небольшая квартира, где он раньше жил. Он смущаясь сказал, что это

предписание от " иностранного" Отдела получили все " местные" архиереи, что

после богослужения никаких приемов не устраивать " гостям", а отправлять их

сразу в гостиницу. Отец Всеволод Шпиллер, объяснил это тем, что для удобства

работы " иностранного" Отдела, гораздо лучше держать приезжих в изоляции от

народа и местных архиереев. Лишние разговоры, расспросы людей и их вопросы

накануне Собора- могли привести к неожиданным последствиям... Каким?

(Подумал я)

После завтрака я решил отправиться в гости к моему старшему брату Игорю

Кривошеину. Но неожиданно, я почувствовал себя определенно плохо. Я

чувствовал недомогание уже и после службы, но думал, что это пройдет, когда

я поем. У меня совершенно не было аппетита и я буквально заставил себя

позавтракать. К моему брату предстояло ехать довольно долго, через всю

Москву, около сорока минут. В машине я почувствовал себя еще хуже. Какое-то

странное состояние не то от начинающегося гриппа, не то тошнота, как от

отравления, мысли в голове путались и вертелись вихрем. При этом у меня

возникло крайне нервное состояние, звук машины и уличный шум превращались в

какую-то назойливую дикую музыку. Я начинал впадать почти в полусон с

видениями, сливающимися в реальность и...в галлюцинации. Я был почти уверен,

что это был результат большого нервного напряжения- одни разговоры накануне

с митрополитами Никодимом и Филаретом многого стоили. В дополнение с

физической усталостью от длинных праздничных богослужений, недосыпания и т.

д. Ко всему прочему, резко переменилась погода- подул сильный ветер,

похолодало, пошел дождь и загремел гром. " Все это мне подействовало на

нервы, вот и результат..." - подумал я. За окном машины мелькали улицы

Москвы, а мне становилось все хуже. И как ни странно, вдруг мне стала

навязчиво лезть в голову одна мысль..., что меня отравили! Но где и как? Я

стал вспоминать и...

Дело в том, что в храме Святителя Николая на Кузницах, где я служил,

староста прихода Нина Георгиевна, поднесла мне как это обычно в СССР принято

букет цветов.

Я понюхал его и положил в машину, когда уезжал из церкви. Странно, но

букет потом куда-то исчез. Я решил, что мне его просто забыли принести в

комнату и не придал этому значения. Именно, после того как я понюхал цветы,

мне стало нехорошо, закружилась голова и появилась дурнота.

Чтобы сделать такую странную мысль более понятной, я должен объяснить

читателям, кто такая староста прихода о.Всеволода Шпиллера и какова была ее

репутация.

У Нины Георгиевны была французская фамилия и она потомок французских

эмигрантов, хотя и неважно говорит по-французски, а лучше по-английски. Она

была женщиной лет пятидесяти, интеллигентной, образованной, скорее

элегантной и несколько артистическо-богемного типа. В ней было что-то

" декадентское". В свое время она служила в Министерстве Внешней Торговли,

была арестована и пробыла три года на Лубянке, затем ее отпустили и она

через некоторое время поступила на работу в " иностранный" Отдел Патриархии.

Помню как мне об этом рассказывал сам о.Всеволод и я ему еще сказал, что на

мой взгляд вся эта история крайне подозрительна. Никого не держат три года

на Лубянке(там ведется следствие), а потом заключенных переводят в другие

тюрьмы, лагеря или освобождают. А значит, ее держали неспроста, а чтобы она

следила и доносила на других. Еще более подозрительным показалось, что после

Лубянки, если она действительно обвинялась в какой-нибудь контрреволюции, ей

разрешили поступить в " иностранный" Отдел на работу. Но если она была

агенткой, то это вполне понятно. Словом, у Нины Георгиевны твердо сложилась

репутация агента КГБ.

В последнее время у о.Всеволода происходили конфликты с его старостами.

Они ему открыто хамили, нарушали ход богослужения, интриговали против него,

дело дошло до полного тупика.

Прихожане поддерживали о.Всеволода, жаловались уполномоченному в Совет

по делам религий. Все это стало известно на Западе, где об этом писалось в

газетах. Помощник Куроедова Макарцев, недовольный поднятым на Западе шумом,

решил найти компромиссный выход из положения; сговорившись с митрополитом

Никодимом, он " послал" Нину Георгиевну старостой к о.Всеволоду, несмотря на

противодействие секретаря местного Райкома, который хотел провести своего

кандидата (явного безбожника). Конечно все это было фарсом и в результате

оформлено двадцаткой с властями заодно- выбрали Нину Георгиевну старостой у

о. Всеволода в приходе.

Сам о. Всеволод, хотя и знал о репутации Нины Георгиевны и считал ее

обоснованной, принял новую старостиху и деятельностью как бы

" административной" был доволен. Конфликты прекратились, Нина Георгиевна

держалась корректно, лояльно сотрудничала с ним, шла навстречу его

пожеланиям, более того содействовала возвращению в храм о Александра,

удаленного и переведенного в деревню при прежнем старосте. Нина Гергиевна

держала себя как настоящая верующая, подходила под благословение, архиереям

делала глубокий поклон, касаясь рукой земли, правильно соблюдала тонкости

службы. Была ли она настоящей верующей - это был вопрос даже для самого

о.Всеволода, не говоря уже обо мне. Но о.Всеволод ей не доверял, избегал при

ней говорить о церковных делах и нас предупреждал всегда об этом. Можно было

предполагать, что у нее была миссия следить за о.Всеволодом, но видимо она

получила " указания" ни в чем не препятствовать в его работе и в отношениях с

людьми. Кто его знает, а может быть она сама не хотела вредить Церкви, но

была жертвой страшной советской системы, которая перемалывала души.

Как бы то ни было, после цветов Нины Георгиевны я почувствовал себя

плохо; я не мог освободиться от мысли, что она меня отравила, хотя и

сознавал всю невероятность и даже чудовищность такого подозрения.

У брата я провел весь день до вечера, меня старались лечить как могли,

начиная с простого угля и более радикальными средствами. Мы не хотели

обращаться к врачам, потому что это могло послужить предлогом поместить меня

в больницу, а следовательно полностью изолировать. Может быть к этому все и

было придумано. К вечеру мне стало лучше и к брату приехала повидаться со

мной К.П. Трубецкая. Мы много говорили с ней о предстоящем Соборе. Видя мое

состояние она страшно была взволнована и все повторяла " Все мы знаем, как Вы

мужественно стоите за Церковь. Мы Вас очень благодарим. Ах, как необходимо,

чтобы решился вопрос о постановлениях 1961года, все на это надеются". Во

время нашей беседы она чуть не плакала.

Мая

На следующий день, в пятницу 28 мая, - в день Архиерейского совещания;

все архиереи были уже в сборе. Большой " банкетный" зал во время утреннего

завтрака почти переполнен. Тут и владыка Петр из Парижа, и архиепископ

Алексий из Дюссельдорфа. Мы совершенно неожиданно узнаем о внезапной кончине

архиепископа Виленского Антония. Ему было 80 лет.

В десять часов ко мне в номер приходит о. Всеволод Шпиллер. Он сообщает

мне неприятную новость - архиепископ Новосибирский Павел не сможет приехать

на Собор. С ним произошел странный случай: не то он сам, не то ему обварили

кипятком руку. Версии расходятся. Что подумать об этом, нарочно ли это или

случайно, не берусь судить ни тогда, ни сейчас. Я очень этим огорчен, так

как на его поддержку у меня и моих единомышленников из числа архиереев,

живущих в России была большая надежда. Именно он собирался выступить на

совещании против открытого голосования и особенно против постановлений 1961

года. Далее о. Всеволод вновь говорит, что " у Куроедова паника". Он ручался

правительству, что Собор пройдет гладко, а сейчас видит, что многие архиереи

против. Если это так, то значит Куроедов следит и очень внимательно

" слушает" о предстоящих недовольствах.

После ухода о.Всеволода ко мне в номер зашел мой сопровождающий о.

Владимир Есипенко. Сообщает, чтобы я был готов спуститься в начале

четвертого к западному выходу гостиницы. Оттуда архиереи группами поедут на

машинах в Новодевичий монастырь на Совещание. Мы разговорились с о. В.

Есипенко и оказалось, что одно время он был у архиепископа Павла в

Новосибирске келейником и хорошо о нем отзывался. Сейчас, конечно, он

уверен, что Патриархом будет Пимен, одобряет это, но сочувствие его на

стороне Никодима.

-" Если бы Вы только знали, - говорит о.Есипенко, - какой он

замечательный человек. Я никогда в жизни не встречал никого ему подобного.

Какой глубокий всеобъемлющий ум, какая энергия и работоспособность. Как он

себя не жалеет, а всецело жертвует собою ради Церкви. Конечно он строг со

своими подчиненными и много от них требует, но зато и забоится о них".

Почему то мне показалось, что о.Есипенко, говорил так восторженно о митр.

Никодиме, потому что был убежден, что он не будет Патриархом, но говорил на

мой взгляд, абсолютно искренне.

К четырем часам дня архиереи- участники Совещания стали прибывать в

Новодевичий монастырь и собираться в его Успенском трапезном храме. В нем, в

его продолговатом обширном помещении, были расположены столы в виде буквы

" П", причем верхнюю короткую ее часть заняли те гости, кого можно назвать

" президиумом" (постоянные члены Св.Синода). Боковые места, значительно более

длинные начали занимать остальные архиереи. В отличие от Собора, где каждый

архиерей и другие члены делегации имели строго определенное место, здесь

епископы свободно занимали свои места, каждый где хотел, хотя в общем более

старшие садились ближе к президенту. Митрополит Никодим, видя, что я

растерялся и знаю куда сесть, предложил мне занять очень хорошее и почетное

место рядом с митрополитом Антонием, нашим Экзархом, на самом верху правого

от президиума длинного стола. Я был этому безмерно рад(из соображений

" выгоды"), так как по опыту знал, что чем ближе сидишь к президиуму, тем

легче получить слово.

Совещание началось ровно в четыре часа. После молебна

председательствующий митрополит Пимен сказал, что нужно предварительно

решить " два процедурных вопроса": так как он должен через час ехать

встречать в Москве Патриарха Александрийского и потому не сможет остаться до

конца Совещания, то просит избрать своим заместителем, в качестве

председателя, митрополита Никодима, а во главе секретариата поставить

митрополита Таллиннского Алексия. Предложение было принято. И действительно,

через некоторое время митрополит Пимен удалился, что было даже лучше, потому

что в его отсутствии было свободнее обсуждать его кандидатуру. Перед тем,

как уйти, митрополит Пимен произнес вступительное слово, а вслед за ним

митрополит Никодим выступил с речью.

Речь митрополита Никодима касалась в общем тех же вопросов, что и слово

митрополита Пимена, но он более сосредоточился на теме открытого голосования

и личности кандидата в Патриархи, о чем говорить самому митрополиту Пимену

было, конечно, неудобно.

-" Я убежден, - сказал митрополит Никодим,

- что Высокопреосвященнейший митрополит Пимен будет на Московской

кафедре достойным преемником Патриархов Всероссийских. Они прославились

своею непоколебимою преданностью Святому Православию и глубоким

патриотизмом". Митрополит Никодим говорил долго, воодушевленно и всячески

восхвалял митр. Пимена. Выразив надежду, что Архиерейское совещание одобрит решения 1961 года о приходах и рекомендации Предсоборной комиссии и что члены Собора единодушно назовут имя митрополита Пимена " как нашего избранника на Первосвятительскую кафедру", митрополит Никодим закончил свою

речь новым призывом к единомыслию и единству действий. Не успел митр.

Никодим закончить свою речь, как в зал вошел митрополит Пимен и занял место

за председательским столом.

Я попросил слово. Как и все другие выступления участников, я передаю

сказанное мною в сокращении и на основании записей и памяти. (Некоторые выступления я не считаю нужным приводить здесь, так как они не имели решающих или исторических последствий)

Итак: " Должен сказать, что когда мы получили информацию Патриархии о

единой кандидатуре и об открытом голосовании, это известие вызвало у нас

всеобщее возмущение. Оно было воспринято многими как какой-то вызов,

провокация. Точно нам оплеуху дали. Я был рад услышать сейчас, что " единая

кандидатура" основана на недоразумении, что дело идет о неудачном выражении

информационного бюллетеня и что на Соборе каждый будет свободен голосовать

за кого хочет. Жалею, что такое неудачное выражение вызвало такое смущение

среди верующих. Но вопрос остается нерешенным! Каким будет голосование-

тайное или открытое? Выборы Патриарха носят персональный характер, а в

персональных вопросах тайное голосование обязательно для обеспечения свободы

волеизъявления. Если Патриарх будет выбран открытым голосованием, это даст

всем врагам нашей Церкви повод оспаривать свободу выборов. Это подорвет

авторитет будущего Патриарха, затруднит дело воссоединения отпавших. Зачем

давать врагам нашей Церкви повод нападать на нее? Я говорю это не потому,

что я против кандидатуры митрополита Пимена. Я много ломал голову над

календарем с портретами наших иерархов и никого, кроме владыки Пимена,

подходящего не нашел. Один слишком молод, другой слишком стар, а третий

недостаточно известен или авторитетен, я сам считаю, что кандидатура

митрополита Пимена достойная и, что он может быть для Русской Церкви

прекрасным Патриархом. Более того, я хочу сказать, что будет ли тайное или

явное голосование, я буду голосовать за него. (Когда я сказал это, митрополит Пимен привстал со своего места за председательским столом, слегка поклонился и сказал вполголоса: " Благодарю Вас! " Мне этот жест показался преувеличенным, он должен был выявить полное равнодушие, как будто бы мои слова к нему не относятся. Такова по крайней мере монашеская традиция) Но

повторяю, я считаю, что для полного и ясного выбора, необходимо тайное

голосование, и я к этому всех призываю".

Затем выступил архиепископ Львовский Николай (Юрик). Я с ним впервые

познакомился в Упсале в 1968 году на Генеральной Ассамблее Всемирного Совета

Церквей. Он в прошлом был униат, и как мне рассказывали, не только его отец,

но и предки в течении нескольких столетий были священниками. Высшее

богословское образование он получил в Инсбруке у римо-католиков. Надо

сказать, что во всем его облике, несмотря на то, что у него была бородка, во

всех манерах было нечто типично западное, униатское, католическое. Говорил

он по-русски правильно, но с сильным украинским (или галицийским) акцентом.

До перехода в Православие в 1956году он преподавал одно время украинскую

литературу. Он несомненно был ученым и, вероятно, административно способный

человек, но неприятное впечатление производят его политические выступления

на всевозможных комиссиях мира. На одной из них он как-то заявил, что

истинный последователь Евангелия должен в настоящее время взять в руки

автомат и бороться вместе с повстанцами против фашистов и капиталистов

(цитирую по памяти и хочу добавить сколько было интегристов в исламе делавших подобное всю жизнь с именем Аллаха на устах, но против Евангелия!)

До такого, кажется, ни один из православных " борцов за Мир" не договорился.

-" Я полностью согласен, - сказал архиепископ Николай, - с митрополитом

Антонием (выступление митрополита Антония в воспоминаниях владыки Василия отсутствуют- от ред.) Из его речи можно понять. Что наш единодушный выбор

митрополита Пимена есть выражение нашего желания иметь его Патриархом, а не

результат отсутствия других кандидатов. Ну а постановления 1961 года для нас

не вопрос и не проблема. Они не создают у нас новой проблемы разделения

власти между духовенством и мирянами. Для нас постановления 1961 года

являются утверждением старой практики.(здесь владыка Николай имел, очевидно, в виду порядки в униатской Церкви в Галиции при поляках) Миряне у нас всегда

заведовали хозяйственными и финансовыми делами приходов, а священники

духовными. Скажу прямо: наши батюшки плохие финансисты, а потому лучше,

чтобы они финансовыми вопросами не занимались".

Затем последовало выступление архиепископа Дюссельдорфского Алексия(

Ван дер Менсбрюгге), бельгиец по национальности, ученый литургист. Говорил

он по-французски с переводчиком: " Признаюсь, что единая кандидатура меня

тоже смутила. Сейчас я вижу, что единой кандидатуры нет, но все единодушно

объединяются вокруг митрополита Пимена. Своими выступлениями митрополит

Пимен убедил меня, что он является подходящей кандидатурой в Патриархи. Буду

голосовать за него".

Как бы в доказательство этих слов встал епископ Саратовский Пимен,

попросил слова и сделал следующее неожиданное заявление: " Вы все знаете,

какое громадное усилие сделала Патриархия, чтобы найти нужные средства для

покрытия расходов по подготовке и созыву Собора, приему гостей и т.д. Я

предлагаю поэтому, чтобы каждый из нас, архиереев Русской Церкви, внес бы из

своих средств по десять тысяч рублей каждый в Патриархию на покрытие ее

расходов в связи с Собором. Думаю, что такой взнос для нас вполне посилен".

Я был поражен этим заявлением. Десять тысяч рублей! Это по

" официальному курсу" больше десяти тысяч долларов, сумма по нашим

эмигрантским понятиям колоссальная(от ред. По реальному курсу это было немногим больше 200 долл., что тоже было много) Заметно было по реакции в

зале, что предложение епископа Пимена вызвало сильное неудовольствие среди

соборных архиереев, это выражалось на их лицах.

Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было

комедией, просто он хотел показать нам, " заграничным" архиереям, какие мы,

" советские" архиереи богатые.(даже после постановлений 1961года!)

Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель,

митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: " Президиум Собора не имеет

никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого,

кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем

столь щедрый дар". Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я,

внесет ли Пимен эти деньги?

На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: " Нет ли

желающих задать вопросы? " Их не оказалось. Далее он спросил: " Все ли

согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления

1961 года? " Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть

совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня

поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание

с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.

Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов

20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.

Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу

трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до

дверей- там столпилось много архиереев- подошел епископ Корсунский Петр и

сказал: " Monseigneur, j'admire votre courage, j'approuve entiеrement bien

que je n'ose pas vous suivre" (" Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу

последовать Вашему примеру"). И он мне объяснил, что у него нет смелости

выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он

один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может

выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в

переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых

епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому,

что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха.

" Monseigneur Antoine ", - воскликнул епископ Петр, - quelle honte! Il a

retournй sa veste! C'est ignoble! " (" Владыка Антоний, какой стыд! Он как

флюгер! Это отвратительно! ") - Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем

так отречься от своих слов, да еще просить прощения".

И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали

вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и

огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к

дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное

епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как " отречение"

митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и

здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он

говорил только мимоходом.

-" Нет, -возразил епископ Петр, - у всех создалось впечатление, что он

отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого

не сделали и заявили это четко."

Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании

конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют,

хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен,

действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ

Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке

и принять свои собственные чувства за всеобщие.

Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах

Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только

против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования.

Молчали: митрополит Алма- Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский,

архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ

Кассиан Костромской, - это чтобы перечислить только наиболее видных.

Возвращаясь в этот момент в гостиницу " Россия", о том как они были сейчас

настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти

участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не

возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.

За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно

интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с

архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год

моложе меня, а значит человек, помнящий " старый режим".

-" Как Ваша фамилия? " - спрашивает он меня.

-" Кривошеин".- отвечаю я.

-" Ого, - многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.-

Министерская фамилия! " Через некоторое время, когда мы пересели в другой

лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий

заметил: " А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось" В

этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал:

" Пытались устроить! " На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ

Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или

выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во

всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное

впечатление." А может быть, все против нас? " - подумал я.

Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом

Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе

Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.

Удивительно, что и о.Всеволод и мой брат были уже в курсе того что

происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит

Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его " палинодию" (сгреческого " песнь, противоположная прежней")

На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться

и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня

совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на

голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду.

Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера. (У Владыки Василия есть воспоминания о нем. См. " Воспоминания" изд.Нижний-Новгород, 1998г) А между тем еще несколько лет назад у него были и

усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная

спина, - последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят,

что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений,

хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900

году, перед самой войной в 1939году был в сане архимандрита наместником

Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда

советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на

Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом

нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как

он сам мне сказал, был арестован в 1943году вернувшейся красной армией, и

сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955года.

Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961

года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них.

Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне

говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в

Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их

отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения,

сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если

ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления

1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским

законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.

- " Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего

этого? " - спросил я архиепископа Вениамина.

- " Меня обманули, - буквально ответил он, - вызвали в Предсоборную

комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из

государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что

никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел,

что дискуссия была и меня обманули".

- " Владыко, - удивился я, - но раз Вы увидели, что дискуссия была,

почему же Вы тоже не высказали своих взглядов? "

Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: -" Знаете, я

пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем

возрасте я не в силах. Простите! " Далее мы разговорились о его записке в

Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и

добавил " Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь

происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте,

даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за

границей - это у нас считается как измена Родине".

Мая

В воскресенье 30 мая, в десять часов утра началась Божественная

литургия в старинном Троицком Соборе Лавры преподобного Сергия. Служил ее

прибывший из Москвы Патриарший местоблюститель митрополит Пимен с сонмом

священников и диаконов. Алтарь Троицкого собора значительно меньше, чем в

Успенском, и потому архиереи и другие члены собора были размещены не в нем,

но в самом храме в особо предназначенных для них местах, впрочем, без

точного обозначения, кто какое должен занять место. Позади, за деревянной

перегородкой, стоял народ. До начала литургии в Лавру еще пускали, потом

закрыли ворота, и милиция и дружинники стали выгонять народ. Тех кто был уже

внутри церкви, не трогали. Собор был переполнен. Казалось, что эти строгие

милицейские меры объяснялись тем, что ожидался приезд Кипрского президента,

архиепископа Макария, и видимо в связи с этим приездом(в целях

предотвращения покушения) приняты были чрезвычайные меры.

Литургия прошла молитвенно и торжественно. После ее окончания мы вышли

на площадь перед собором. Там собралось много народу, как членов Собора, так

и просто молившихся в церкви. Люди разбились на группы и беседовали между

собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.

- " Простите меня, - сказал он, - что я вчера так ответил на Ваш

вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я

вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском совещании, особенно

о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что

тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле

необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться

на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года

рассматривается властями как антисоветчина". Я спросил владыку Леонида,

дошли ли до него мои письма из Брюсселя.

- " Как же все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования,

прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор".

Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и

как я тогда не мог понять в чем дело.

- " Но, если бы мне дали визу, что немыслимо, - возразил я, - это был

бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе".

- " Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло

какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к

окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку".

- " Однако этого не случилось, - сказал я, - и Куприянов, советский

консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу".

- " Тем лучше, - сказал архиепископ Леонид, - но будьте осторожны. Вы

собираетесь еще говорить на Соборе? "

- " О постановлениях 1961 года - да. Это самый важный вопрос. А о

тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут

Пимена".

-" Владыко, не советую Вам выступать, - ответил архиепископ Леонид, -

Вас могут не выпустить из Советского Союза".

В этот момент, я вдруг вспомнил о моем странном состоянии отравления.

Неужто все, что говорит архиепископ Леонид правда?

- " Я сомневаюсь в подобных мерах, очень маловероятно, - возразил я. -

Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный

бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии.

Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими

кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах, они не будут

молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся

дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского

правительства. Самое большее, что может произойти - это то, что меня вышлют

отсюда и в будущем не будут пускать".

- " Все это так, - заметил архиепископ Леонид, - но Вы не должны

забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать".

- " Но, то что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не

сталинские времена, - ответил я. Только за то, что я что-то скажу или не

скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих

действиях знает т одобряет их. Он сам и его сын Никита, отсидели в лагерях и

ничего не боятся".

- " Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, - сказал

архиепископ Леонид. После этого наш разговор перешел на положение дел в

епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным,

особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В

час дня мы пошли обедать.

Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев,

среди них митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил

через стол, так что все услышали: -" Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь

при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его? "

- " Остаюсь при моем мнении", - ответил я.

- " А разве прения на Архиерейском совещании Вас не убедили? "

- " Нет, не убедили", - твердо ответил я.

-" И Вы будете говорить об этом на Соборе? "

- " Да, предполагаю".

-" Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать", - сказал митр.

Иоанн.

- " Надо быть последовательным", - ответил я.

На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших

были напряженные.

Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия

заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в лавре

государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми

находящимися в ней церквами и зданиями, считается государственным

музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в

ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии и

т.д. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет,

своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного

качества. Все это в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время

моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы осматривать

церковно-археологический кабинет сейчас. Но кроме него в Лавре имеется и

Государственный Музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и

другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так

называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают

приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае умалчивают о его

существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская

власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским

иностранцам, посещающих Лавру по линии Интуриста, музей это охотно

показывает, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в

Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска

посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не