Ирреальная модальность

Значения ирреальной модальности описывают ситуации, которые не имеют, не могут или не должны иметь места в реальном мире; иначе говоря, модальные показатели этого типа описывают некоторый «альтернативный мир», существующий в сознании говорящего в момент высказывания. Это, безусловно, одно из самых важных в когнитив­ном и коммуникативном отношении значений, и неудивительно, что в глагольных системах языков мира эта группа значений морфологически выражается чаще всего (опережая даже аспектуальные значения). В языке с бедным набором грамматических категорий наиболее вероятно обнару­жить в первую очередь именно показатели ирреальной модальности.

По крайней мере со времен Аристотеля двумя основными модальны­ми значениями принято считать значения необходимости и возможности. Оба значения описывают ирреальные ситуации (в отличие от законов модальной логики, по которым все необходимое является существую­щим, в естественном языке как высказывания типа X может Р, так и высказывания типа X должен Р в равной степени предполагают, что Р не имеет места). Возможность отличается от необходимости, в самых общих чертах, существованием альтернативы: если возможно Р, то воз­можно и не-Р; но если Р необходимо, то это утверждение равносильно тому, что не-Р невозможно. Таким образом, необходимость может быть представлена через комбинацию возможности и отрицания (это правило часто называют «аристотелевской эквивалентностью»).

С лингвистической точки зрения, однако, и возможность, и необ­ходимость являются не вполне симметричными (и к тому же внутренне неоднородными) понятиями. Прежде всего, следует различать внутрен­ние и внешние необходимость и возможность: первые возникают в силу внутренних свойств субъекта, вторые являются следствием внешних об­стоятельств, не зависящих от самого субъекта. Так, способность, умение, физическая возможность являются внутренними возможностями, они характеризуют их обладателя наряду с другими его отличительными свой­ствами (ср. Максим высок, красив, умеет играть на гитаре и одной рукой может поднять двадцать килограмм)', внутренняя необходимость связана с потребностями и, в конечном счете, также свойствами самого субъек­та (тебе срочно нужно принять лекарство; чтобы рассказать об этом, я должен подготовиться и т. п.). Напротив, внешняя возможность является прежде всего отсутствием препятствий для реализации Р (в важном частном случае — разрешением некоторого лица А лицу В совершить действие Р, т. е. обещанием не создавать препятствий для Р, создать которые во власти А), ср.: вы можете сесть (— 'я разрешаю'), пришел

автобус, мы можем ехать и т. п. Аналогично, внешняя необходимость является навязываемой субъекту конкретными обстоятельствами моде­лью поведения, в важном частном случае она определяется социальными или моральными нормами (ср. чтобы успеть на поезд, я должен выйти в восемь часов; ты обязан явиться туда во фраке и с моноклем и т. п.). Возможна, разумеется, и более дробная классификация (особенно для решения задач лексической семантики, ср. противопоставление таких русских предикатов, как нужно, должен, обязан, следует, придется или английских shall, should, must, ought to, need и т. п.); но с точки зрения грамматически выражаемых значений релевантны прежде всего эти два крупных класса употреблений.

Особой разновидностью ирреальной модальности является обусло­вленная (или импликативная) модальность, которая также описывает воз­можность, но лишь такую, реализация которой зависит от определенного фактора (ср. Если завтра будет солнце, мы во Фьезале поедем). В условных конструкциях различаются две части: посылка, в которой вводится фактор реализации, и импликация, в которой содержится описание возможной ситуации. Для выражения посылки в языках мира могут существовать как лексические (союзы), так и грамматические средства (особое условное наклонение, характерное, например, для тюркских языков); но неред­ко специализированные средства такого рода отсутствуют, и выражение условия совпадает, например, с выражением таксисных отношений (зна­чение посылки приравнивается к предшествованию). Так, для разговор­ного русского языка (как и для многих других языков мира) употребление специальных показателей посылки нехарактерно (союз если, по всей ве­роятности, заимствован из польского языка в XVI в.), а значение условия выражается бессоюзной связью двух предложений, ср. любишь кататься — люби и саночки возить, хотел бы прийти — уж давно пришел бы и т. п.; с дру­гой стороны, для выражения посылки могут использоваться формы им­ператива (будь он хоть семи пядей во лбу — все равно не разгадает загадку).

Принято различать три вида условных конструкций: реальные (реализация посылки высоковероятна), нереальные (реализация посылки маловероятна) и кон-трафактические (посылка невозможна в реальном мире); как можно видеть, эта классификация производится на базе значений эпистемической модальности, дополнительно выражаемых в составе условных конструкций. В русском языке реальное условие противопоставляется всем видам ирреального, тогда как в ро­манских и германских языках обычно грамматически противопоставляются все три, ср. предложения (1)-(3) в русском, английском и французском варианте:

(1) Реальное условие:

a) Если будет дождь, мы останемся дома ['дождь возможен'].

b) If it rains, we'll remain at home.

c) S'il pleut, on restera a ta maison.

(2) Нереальное условие:

a) Если бы < завтра> пошел дождь, мы остались бы дома ['дождь маловероя­тен¹).

b) If it rained, we would remain at home.

c) S'il pteuvait, on resterait a la maison. (3) Контрафактическое условие:

a) Если бы < вчера> пошел дождь, мы остались бы дома ['в действительности дождя не было'].

b) If it had rained, we would Have remained at home.

c) S'il avail plu, on serait reste a la maison.

Следует обратить внимание на использование различных аспектуальных и таксисных форм в (2)-(3) для передачи эпистемической невозможности, а также на использование форм презенса и претерита в (1)-(2) для описания события, возможного в будущем («ретроспективный сдвиг» временной перспек­тивы, характерный для многих языков мира). Французские показатели conditionnel и английские конструкции с would являются специализированными средствами выражения обусловленной возможности (т.е. импликативной модальности).

Важным отличием значений оценочной модальности от значений ирреальной модальности является то, что оценка всегда производится говорящим, в то время как необходимость и возможность характеризу­ют субъекта ситуации Р. Это особенно хорошо заметно в тех случаях, когда в языке для выражения оценочной и ирреальной модальности ис­пользуются одни и те же средства. Ср., например, два разных понимания предложения Иван может петь «Марсельезу» — как выражающее внутрен­нюю (= 'Иван умеет петь') или внешнюю (= 'Иван получил разрешение') возможность, с одной стороны, и как выражающее эпистемическую воз­можность, с другой (= 'Этот грохот за стеной, по всей вероятности, означает, что Иван поет свою любимую песню'). Если при «ирреальном» понимании возможность петь объявляется свойством Ивана или окружа­ющих Ивана обстоятельств (а само пение — в момент речи не имеющим места), то при «оценочном» понимании ситуация 'Иван поет' предполага­ется имеющей место, а возможность оказывается ее возможностью с точки зрения говорящего (и 'я считаю вероятным, что сейчас Иван поет').

Следует обратить внимание на различную функцию показателя настоящего времени: при «ирреальной» интерпретации он указывает на то, что в момент речи возможность (как свойство Ивана) имеет место; напротив, при оценочной интерпретации показатель времени соотносится не с моментом существования эпистемической возможности (которая всегда привязана в акту речи), а с момен­том существования Р, т.е. пения. Ср. предложение Иван мог петь * Марсельезу», которое при эпистемическом понимании выражает оценку (по-прежнему, в мо­мент речи) пения, имевшего место в прошлом. В этом случае модальный глагол как бы принимает на себя временную характеристику подчиненного ему предика­та. Это не универсальное (хотя и частое) свойство модальных глаголов; ср. иную грамматическую технику в соответствующих английских конструкциях may sing 'может петь' и may have sung 'мог петь', букв, 'может иметь спетым'.

В силу указанных свойств оценочную модальность часто определя­ют как «субъективную» (не от слова «субъект», что как раз неверно, а от слова «субъективность»), а ирреальную модальность — как «объ­ективную» (что также не вполне корректно, поскольку ни к объекту, ни к объективной реальности она как раз отношения не имеет). Другая пара терминов — «эпистемическая» vs. «деонтическая» модальность — не так сильно вводит в заблуждение, но несколько сужает объем обо­их понятий, поскольку оценка, как мы видели, может быть не только эпистемической, термин же «деонтический» обычно применяется к не­обходимости, но не к возможности. Дж, Байби предложила различать эти типы модальности с помощью терминов «локутивная» («speaker-oriented») и «агентивная» («agent-oriented») модальность — различие по существу верное, но выбор термина «agent» не очень удачен, поскольку роль субъ­екта ирреальной модальности далеко не всегда оказывается агентивной (ср. мне нужно, чтобы меня оставили в покое).

С лингвистической точки зрения, важнее всего оказываются возмож­ные точки соприкосновения между двумя сферами модальности. Связь оценочной и ирреальной модальности может быть двоякого рода. С одной стороны, диахронически грамматические показатели модальности в язы­ках мира обычно эволюционируют от менее грамматикализованной ир­реальной модальности к более грамматикализованной оценочной (преж­де всего, эпистемической), а внутри зоны ирреальной модальности — от выражения внутренней модальности к выражению внешней¹⁴*. Почти универсальной является полисемия модальных предикатов, сочетающих в языках мира ирреальное и эпистемическое значение (ср., в частности, русские мочь и должен, французские pouvoir и devoir и т. п.).

Распространенность подобной полисемии вызывала у лингвистов естествен­ное желание построить инвариантное семантическое описание для предикатов возможности и необходимости, из которого выводились бы как эпистемичес­кая, так и ирреальная интерпретации. Такое описание много раз предлагалось (ср., в частности, [Анна Зализняк/Падучева 1989; Sweetser 1990; Шатуновский 1996] и др.). Отметим, что, независимо от успешности подобных попыток (вполне вероятно, что эпистемическое и ирреальное значения во многих языках сохра­няют существенную общую часть), раздельное рассмотрение этих значений для задач грамматической типологии предпочтительнее.

С другой стороны, существует такая семантическая зона, в которой значения оценки и ирреальности объединяются; это — семантическая зона желания, которое, таким образом, является в некотором смысле центральным модальным значением, поскольку содержит все основные

^|4' Характерна в этом плане эволюция английского глагола may, восходящего (как и рус­ское.мочь) к корню со значением физической силы (т. е. внутренней возможности), но в со­временном языке практически всецело перешедшего к обозначению внешней возможности (разрешения) и эпистемической вероятности.

компоненты модальности^lst. Действительно, если Xхочет Р, то это озна­чает, что, во-первых, Р не принадлежит реальному миру (человек, как из­вестно, может хотеть только того, чего не существует¹⁶'), а, во-вторых, что X положительно оценивает Р (человек хочет того, что считает хорошим). В отличие от необходимости и возможности, желание способно при­писываться как субъекту ситуации ('X хочет Р'), так и говорящему ('я хочу, чтобы Р'); во втором случае перед нами переход от «нелоку-тивной» модальности к «локутивной» (по Дж. БаЙби), который принято рассматривать как усиление грамматикализации. Это также подтверждает центральный статус желания в сфере модальности.

В какой степени желание принадлежит ирреальной модальности? Как мы видели, в семантике конструкций типа X хочет Р присутствуют как элементы оценки, так и элементы ирреальности; желание является ирреальной модально­стью, но в то же время оно занимает среди других ирреальных модальностей особое положение. Лексикографы и специалисты по теоретической семантике прилагали много усилий к истолкованию смысла 'хотеть' (который, как кажется, имеет лексическое выражение во всех известных естественных языках, ср. [God-dard/Wieizbicka (eds.) 1994]); в настоящее время преобладает точка зрения, со­гласно которой это значение элементарно и принадлежит к базовым элементам общечеловеческого словаря (хотя конкретные глаголы, содержащие смысл 'хо­теть', могут существенно различаться в других отношениях, ср., например, анализ русских хотеть, желать и английских want, wish в [Апресян 1994: 478-482]).

Особой проблемой является вопрос о том, присутствует ли элемент 'хотеть* в семантике предикатов возможности (и, следовательно, необходимости). Со­гласно одной из гипотез (поддержанной, в частности, в ранних работах Анны Вежбицкой), смысл 'X может Р' представим через смыслы 'хотеть' и 'если': 'X может Р¹ fa 'если X хочет Р, X осуществляет Р'; эта гипотеза принимается и в [Мельчук 1998: 212-213]. Следует заметить, однако, что далеко не все типы ирреальной возможности соответствуют такому толкованию: оно весьма пробле­матично не только по отношению к внешней возможности, но даже и ко многим случаям внутренней возможности, которые никак не связаны с желаниями субъ­екта; скорее, желание является распространенным, но отнюдь не единственным условием реализации Р (ср.: с его умом, он может быть президентом ^ 'если он захочет быть президентом, он им будет').

Таким образом, более предпочтительной является такая классификация, при которой сфера ирреальной модальности делится на сферу возможности/необходи­мости и сферу желания, обладающие значительной семантической самостоятель­ностью и не сводимые друг к другу.

К значению желания очень близко значение намерения, или «актив­ного» желания ('X хочет Р и предпринимает усилия, чтобы сделать Р'),

' Объединение ирреальных и оценочных значений- мы наблюдали также в условных конструкциях.

' Пращи, можно хотеть продолжения уже существующей ситуации (хочу, чтоб вечно длился этот миг), но и в этом случае объект желания на саном деле ирреален: это актуальная ситуация Р, перенесенная в будущее.

называемое также интенсиональным. Показатели намерения, как и пока­затели желания, являются по своей семантике промежуточными между ирреальной и реальной сферой, и это их свойство широко используется в естественных языках: грамматикализация показателей намерения — один из самых распространенных способов получения показателей буду­щего времени; именно таково происхождение форм будущего времени в английском и в балканских языках. Нередко начало этой эволюционной цепочки — непосредственно значение желания, поскольку само значение намерения имеет тенденцию возникать в качестве вторичного у предика­тов «чистого» желания. (Есть такое значение и у русского глагола хотеть'. ср. хотели [= 'собирались*] петь и не смогли', казалось, дождь идти хо­тел [«Граф Нулин»] и т. п.; подробнее см. [Шатуновский 1996: 298-308]).