Из штурмового дневника 2 страница

Сборы закончились, когда солнце сильно склонилось к вершине. Я навьючил на себя огромный рюкзак, захва­тил остатки деталей к станции и отправился кончать ус­тановку.

Радиостанцию подтянуть — дело нескольких минут. Соединил контакты, затем начал заклепывать пропеллер, чтобы не сорвало. При помощи кусачек довольно добросо­вестно укрепил его. Осталось подтянуть растяжку, уста­новить стойку по отвесу, надеть тормозной винт.

Я уже кончал работу, когда со склона раздались кри­ки. Приподнявшись, я увидел Николая Петровича и Алек­сандра Федоровича. Они беспомощно сидели и усиленно звали меня. Поспешил скорее собрать разбросанные инст­рументы, привел в порядок станцию и, вскинув свой рюк­зак, быстро двинулся к ним.

Состояние Александра Федоровича тяжелое. Связа­лись. Впереди я, затем Николая Петрович, последним Александр Федорович. Часто отдыхаем. Александр Федо­рович дышит страшно тяжело. Бледный, как мертвец, и странно заострился весь, смотреть жутко. Тут и поспешить не мешало бы: вечер скоро и ноги Николая Петровича опять могут замерзнуть, но никак нельзя!

Пошли трещины. Следы во многих местах передуло и намело целые сугробы, что еще больше затрудняет пере­движение.

Александр Федорович опять свалился. Терпеливо ждем. До каменистых выходов еще три раза отдыхаем, а на оных расположились всерьез. Целая процедура поднять Александра Федоровича: ослаб он страшно.

Солнце уже зашло за вершинный гребень пика. Длин­ная тень закрыла Бивачный ледник, лишь гребни сосед­них вершин еще ярко сияют. Александр Федорович жа­луется:

— Николай Петрович, идите ровнее, вы сейчас меня свалите...

Еле тащу связку. Наконец последний снежный бугор. Еще немного... Вот последняя гривка, а вон и палатки лагеря «6400» венчают скалистую гривку.

Но что это? Из палатки кто-то выходит. Кричу:

—Антон!..

Незнакомая фигура в гольфах спешит навстречу. Фи­гура приблизилась. Носильщик? Нишан! Вот так щеголь! И где это он гольфы достал? Пока он обходит камни, по огромной заплате сзади на гольфах узнаю свои. Ну, хоро­шо, носи, да лазай только получше!

С его помощью довольно успешно транспортируем вниз Александра Федоровича. На мои плечи легли все вещи. Груз получился увесистый, но плечи выдерживали, в помощи не нуждались, и все довольно быстро дошли до лагеря.

Трогательная встреча. Расцеловались с Антоном и Зекиром. Они, оказывается, поднялись совсем недавно, за полчаса до нас и подтащили продукты.

Уложили Александра Федоровича и Николая Петрови­ча в палатку.

Я устроился в нижней палатке с уртаками, и они сра­зу же принялись меня угощать. Язык, колбаса, сыр, пе­ченье, чай... С жадностью навалился на все сразу. Даже спать тяжело.

Увы, не все хорошо кончается. Часа через три харак­терная боль в глазах. Всю ночь не мог заснуть.

5 сентября. Лагерь «6400».

Утро печальное... Глаз открыть не могу — страшная резь. Было трудно собирать станцию в очках и я снимал их! Провозился со станцией целый день на высоте 6900 метров на ярком солнце. И вот я слепой.

Носильщиков нагрузили увесистыми рюкзаками и от­правили вниз. Пошли без особого энтузиазма; внизу есть, говорят, нечего, а здесь всего много.

Спускаюсь быстро — частично по лестнице, частично по скалам

Антон переселился ко мне. Ухаживает за «слепым» и кормит, как на убой. К вечеру боль стала утихать. Решили на ночь никаких снадобий не прикладывать. Александр Федорович чувствует себя значительно лучше. Но у Нико­лая Петровича ноги отнюдь не поправляются, а наоборот, ходить ему становится все труднее.

6 сентября. Лагерь «6400».

Я уже немного могу смотреть, хотя обильно бежит слеза и перед глазами туман. Спускаться решили сегодня. Медлить нельзя. Сборы заняли много времени. Опять в рюкзак набралось слишком много. Пришлось мои ватные штаны оставить. Палатку свернули, и, привалив камнями, тоже оставили. Зато злосчастную кинамку уже никак нель­зя было оставлять — взвалил на себя.

Выходим поздно, около 11 часов. Первая связка — Ни­колай Петрович и я. С сугубой осторожностью лезет Ни­колай Петрович. Я охраняю. Конец веревки короткий. Пройдя его, Николай Петрович отдыхает. Задняя двойка нервничает. Просят, чтобы их вперед пустили. Но они с Александром Федоровичем не пошли бы быстрее.

Наконец, дошли до спуска по склону. Опять верхние ждут, чтобы не спустить на нас камни.

Присыпанный снегом скалистый склон требует еще большего внимания. Помогают вбитые раньше крюки. Го­ворят, скоро и веревка должна быть, укрепленная Алек­сандром Федоровичем, Долго искали, и лишь у самого снежника действительно оказался короткий конец, кото­рый немного помог.

Со снежника все сдуло. Кое-где обнажился лед. При­шлось подрубать. Сверху торопят и волнуются. Александр Федорович взял у Антона ледоруб, когда тот снимал рюк­зак, что-то крикнул нам, взмахнул ледорубом и... выпустил его. Сделав несколько огромных прыжков, злосчастный ледоруб попал на камень, да так, что дальше уже полетели две части, а вскоре и все четыре скрылись за ближайшим уступом.

Осторожно спускаемся с последнего снежника, охра­няя друг друга.

Самая неприятная часть позади. Впереди пять жандар­мов, но уже значительно обезвреженные навешенными ве­ревками, лестницами и, что, пожалуй, главное, — очищен­ные от шатких камней.

Отдохнули. Сыпучим кулуарчиком пошли скорее, хотя и тут требовалась осторожность: камни сыплются здорово.

Еще кулуарчик, но более безобидный, и Николай Пет­рович страхует меня уже с площадки пятого жандарма. Спускаюсь быстро — частично по лестнице, частично по скалам. Не успели мы выбраться, как сверху уже посыпа­лись камни: опускаются Антон с Александром Федорови­чем.

Наиболее неприятный траверс по стене тоже отнял много времени. Горбунов сначала не знал, как к нему при­ступить, но благодаря своему длинному росту спустился удачно.

Четвертый жандарм уже кажется пустяковым, хотя охранение не оставляем и здесь. Вот и траверс у снежника, заваленного свежим снегом, остался позади. Николай Пет­рович обошел кругом и снизу охраняет. Я быстро подхожу к нему. Вообще за мной задержки не бывает. «Вы идете вдвое быстрее», — замечает Горбунов.

Впереди кусочек с наклонными плитами, требующий большого внимания. Еще немного и последняя лестница прощается с нами. А отсюда до второй снежной гривки — рукой подать. Но без кошек тут не обойтись. Спуск пошел быстрее. Охраняем лишь на самых крутых участках. Про­шли уже почти весь снежник, а вторая связка только вы­ходит на него.

Опять снимаем кошки. Надоедливая процедура, осо­бенно когда время дорого — дело совсем к вечеру. Знако­мый траверс скалистой стенки. Гривка. Кулуар и спуск к третьей снежной гривке, требующий осторожности, дабы не наградить нижнего хорошим камешком. Все прошло удачно.

Ба! Знакомое лицо улыбается навстречу. «Ураим! Якши, джигит! Лезь выше, там начальник, по­моги, рюкзак возьми», — и разошлись. Спешим скорее спуститься, чтобы невзначай шишка сверху не прилетела, и все-таки парочку камней он нам бросил. Опять встали на кошки.

У лагеря «5900» встречают уртаки. Кроме Зекира все налицо. Рады страшно! Решили было отправить их на «5600», но пока сматывали «шара-бара» стемнело совсем, да и они не выражали энтузиазма к спуску. Решили оста­вить ребят, благо и палатка еще одна прибыла. Ребята довольны.

Мое зрение восстановилось окончательно. В сухом и мягком мешке спать прекрасно.

7 сентября. Лагерь «5900».

Утро чудесное. Уже чувствуется, что спустились по­рядочно.

Солнце хорошо пригревает и воздух теплый — минус 3 градуса (вчера вечером было минус 5). Александр Фе­дорович поправляется страшно медленно. Все еще очень слаб.

Со скалы виден лагерь «5600». Нам кричат, видимо, го­рят нетерпением нас увидеть. А мы не спешим. Сначала отправили уртаков, затем собрались и сами. Пошли опять в том же порядке.

Носильщики ушли недалеко. На втором жандарме до­гнали их и помогли спуститься. Старательно охраняем; лезут ребята тихо и неуверенно. Потом полез Николай Петрович. Что-то ужасно долго, ждать надоело. Оказа­лось, изменение в пути: выпали некоторые камни, и спуск затруднился.

Дальше уже пустяковое дело — идем «пешком». Ух, как приятно! Почти вся действительно серьезная армия жандармов побеждена и осталась позади. Впереди длинный волнистый гребень, еще одна скалистая кочка, пологий гребень и мы уже совсем дома — в лагере «5600».

Носильщики резвятся, дурят, скатываются по снежни­ку. Снег растопило, мокроватый, скользит. От прошлой бу­ри еще остался толстый покров, местами ноги вязнут в сле­дах. Последний раз снимаем кошки. Через жандарм перебираемся быстро и по снежнику уже топаем без кошек. Из лагеря на ближнюю кочку вышли встречать нас все его обитатели. Первой затрещала кинамка. Оператор страшно суетится. Миша Дудин торжественно говорит поздравительную речь. Сошлись, обнялись и крепко рас­целовались... Приятно все же, когда так тепло встречают и радуются нашей общей удаче. Оператор продолжает щел­кать и трещать, снимая со всех сторон и в разных комби­нациях. Доктор сейчас же занялся больными.

Н. Горбунов и Е. Абалаков в лагере «5900»

Появилось еще одно новое лицо и приветствует нас. Это длинный юноша — строитель станции радист Маслаев. О его прибытии мы уже знали, знали и о том, что он привез самопишущую годовую станцию. Мы хотели поста­вить ее на «5900», но Маслаев поторопился и поставил ее на «5600». Однако получилось совсем неплохо. Тот же Маслаев ободрил совсем было упавших духом «низовиков», увидав 3 сентября со склона пика Орджоникидзе две наши фигуры, поднимающиеся к вершине пика Коммунизма.

Передохнули. Наговорились вдоволь. Наконец, смотали свое «шара-бара», и лагерь «5600» был ликвидирован.

Начали спуск.

На карнизе глубокие следы, поэтому кошек решили не надевать. С легким подкатыванием сбежали вниз. Дорож­ка заметна, но уже здорово подтаяла, местами обнажился лед. Скалы уходят назад. Грозно нависающий ледник тоже отступает. Наградит ли он на прощанье лавиной или помилует? Давно уже не было больших лавин, а там на­верху явно готовится огромная лавина, она уже медленно отделяется от основной массы, готовая ежечасно нару­шить грохотом горную тишину. Но нас помиловала.

С подкатцем прошли лавинный кулуар, по крутой части съехали сидя и дальше с подбежкой вниз по извилистой тропе. Отставших еще не видно.

Знакомый шум ледникового потока. Так бы и выку­пался в нем! Теперь только стена сераков отделяет нас от лагеря. Меня берет радостное нетерпение, и я все время убегаю вперед. Кончилась ледяная готика. Вышли на се­рую зыбь морен, но на этот раз они не удручают: ведь ла­герь уже на виду и там нас ждут! С вершинной морены кричу его обитателям.

В лагере зашевелились. Люди в полушубках, похожие на зверей, двинулись нам навстречу. Даниил Иванович с рукой как в люльке. За ним Шиянчик. Данила растрогался, а при упоминании о руке даже всплакнул. Юрочка все еще бледноватый, но выглядит уже бодрей.

Темно, а Александра Федоровича, давно спустившегося с последнего ледникового крутяка, все нет и нет. Уже про­изошла перегруппировка палаточных обитателей и место ждет больного. Я не выдержал, иду навстречу, ковыряя в темноте морену. Сверху услышал, наконец, голоса и скоро встретил отставших. Обняв за шею Мишу и Витю, как на костылях, медленно передвигается Александр Федорович. Я сменил Маслова, и мы заковыляли.

В лагере уложили Александра Федоровича в палатку.

Спим втроем в старой нашей палатке. Из палаток до­носятся стоны, хриплое дыхание, многие во сне вскрики­вают. Кажется, один я здоров и сплю за всех.

8 сентября. Лагерь «5600».

С утра начались сборы. Закончились они лишь к 12 ча­сам.

Я пошел с рюкзаком раньше, с расчетом успеть под­няться на гривку и порисовать пик Коммунизма.

Погода исключительная. Легко идется по знакомой лег­кой дороге вниз. Вот первая гряда сераков. Как все изме­нилось! Сераки растаяли чуть ли не наполовину. Особенно неузнаваема дорога у озера: из трудно проходимой среди грандиозных сераков она превратилась в пустяковую. От нашего моста не осталось никаких следов: дорога и здесь упростилась — проходит теперь по берегу. Озеро разрос­лось и изменило очертания.

Устроился рисовать. Закончив акварель пика Комму­низма, нельзя было не соблазниться панорамой цирка пика Ворошилова. Но здесь, к сожалению, пришлось ограни­читься рисункам. По богатству цвета это исключительное местечко.

Караван из маленьких фигурок прошел подо мною и исчез. Спешу вниз. Небольшой неприятный участок плит, остальное — крутые осыпи. Только посматриваю, чтоб сзади камень не влетел. Подбегаю к рюкзаку, с ходу на спину — и айда дальше! Подкрепиться даже не захоте­лось. До спуска прошел быстро, а под ним обнаружил и караван.

Опять морены. Лошади поскальзывают. Однако до подъема добрались удачно. Зато при попытке подняться по крутой и полуразрушенной тропе полетели вьюки. Пришлось лошадей выводить порожняком и вьюки подтас­кивать наверх самим. Дорогу развезло здесь жутко. На южном склоне большие оползни сделали ее непроходимой. Обходы страшно плохо разработаны.

Часть каравана отстала. Начинает темнеть. Ну, будет работа! Народ там остался свежий. Доктор, оператор да носильщики — поблуждают. Караванщики нагонят — вы­ведут.

Догнал ребят. Идем в потемках, отгадывая дорожку. Она кажется бесконечной. Из лагеря усердно кричат и па­лят. Вдали появился огонек. Он все ближе, ближе и вдруг вынырнул из-за холма совсем рядом. Э! Абдурахман, Шибшов, Алеша!

— Ну, хоп, валите навстречу каравану!..

Огонек зашатался и начал удаляться...

Караван и остальные застряли крепко, нужно выручать. Однако сейчас так темно, что помочь чем-либо трудно, а лучшего проводника, чем ушедший навстречу Абдурах-ман, не найти. Придется ждать. Подкрепились кийком (остатки от загубленной Мишей пары), вдоволь почаев­ничали.

Тем временем луна осветила вершины и полезла на лед­ник. Ну теперь, пожалуй, придут! Действительно, снизу слышны голоса, бряцание копыт. Показались люди, лоша­ди. Идем навстречу.

— Ну как, все? — спрашиваем.

— Нет. Часть осталась ночевать там, на подъеме.

Оказалось, застрявшие поднимались пешком, что было

нелегко и Николаю Петровичу и Александру Федоровичу, а затем начали путать и решили заночевать. Поставили па­латки и в общем устроились неплохо. Хорошо, что кара­ван дошел.

Чудесно выспались под открытым небом.

9 сентября. Рано утром отправили к «осажденным» гонцов с питанием и лошадьми.

Чудесное ясное утро, чувствуем себя после холода и снега как на курорте. Обстоятельное омовение сопутствует плотному завтраку. А как приятно печет тело, расставше­еся со штурмовками, горячее солнце! Вот и последние, говорят, продвигаются. Сейчас настроение у всех хорошее. Опять у озера вырос большой лагерь.

В связи с успешным окончанием восхождения носиль­щики устроили сабантуй с чехардой и цыганской борьбой. Фурор произвела схватка, в которой Абдурахман перевер­нул Елдаша — чемпиона, уже сугубо тяжелого веса. Весе­лы — резвятся, смеются.

Меня, наконец, осмотрел доктор и нашел мое состояние исключительно хорошим: даже пульс 62 удара.

Наши планы таковы: под редакцией Николая Петрови­ча составить телеграмму ЦК Партии и Правительству. Маслаев, оператор, я и еще несколько человек должны дой­ти до метеорологической станции и оттуда по радио пере­дать ее в Москву. Николай Петрович показал нам на кар­те две точки, где может находиться метеорологическая станция. С тем и пошли.

Пройдя первую речку, повстречали наших охотников, весь цвет: Миша, Юра, Антон. Они забрались высоко, но кийков не видали.

И стало темнеть. С Перевала пяти услышали внизу го­лос. Оказалось, оператор преодолевает нижнюю часть спуска. Спустились чуть не ощупью. Никакой видимости. Прошли немного, вдруг еще один знакомый голос...

— Аркадий Георгиевич! Вот встреча!

— Ну, поздравляю! Мы хотим добраться к Подгорно­му лагерю. Со мною художник Котов.

Консервы взяли очень кстати. За чаем пришлось коро­тенько рассказать историю восхождения. Уже забравшись в спальный мешок, долго беседовали с Котовым. Расска­зывал об Алтае (он тоже сибиряк, из Томска). Говорили об искусстве.

Взошла луна. Картина кругом столь мощная и сказоч­ная, что долго не мог уснуть.

10 сентября. Встал с восходом солнца — решил сде­лать наброски пика Коммунизма и соседних вершин. Под­нялся на чудесную скалистую гривку. Маслаев меня сопро­вождает. На соседней гривке увидал наших охотников. Кийки и на этот раз не желали, видимо, их баловать. Ста­ла очевидна вся безнадежность дальнейшей охоты.

Хороший вид способствовал желанию подняться еще выше. Маслаев, упорно шагавший за мной, не выдержал и сел. Я занялся рисунком. Внизу прошел наш караван. Маслаев начал спуск и быстро исчез. Сделав три наброска, начал спускаться и я.

Внизу застал еще Аркадия Георгиевича и бородатого дядю, никак не подозревая, что это и есть художник Котов, с которым я разговаривал ночью. Продемонстрировал свои наброски вершин под хвалебные гимны Аркадия Георги­евича и поддакивание бородатого.

Распростившись с товарищами, быстрым шагом подал­ся вниз. Караван остановился недалеко, и вскоре я его нагнал.

Мои спутники, рассчитывая вернуться сегодня, оста­вили свои рюкзаки караванщикам. Посему и я решил пойти налегке, оставив также рюкзак у караванщиков. Засунув альбом за рубаху, с подбежкой зашагал к «черто­ву гробу».

Вот и озеро в глубине, обходная по крутой насыпи тро­па уже хорошо разработана. Какой изумительный отсюда цирк Калинина, я раньше и не замечал! Подъем, тропа крутит по морене. Владина «чертова гроба» пуста. Вот и перевал выползает меж острых пиков. Знакомые места! Юрта подстанции. У входа кинооператор. Он совсем недав­но здесь. Маслаев не появлялся. (Без приключений не может).

Радушные хозяева (два техника-строителя станции и караванщик, здоровенный киргиз Козыбай) угощают нас супом из кутаса*.

Тревожит судьба радиста Маслаева. Пошел навстречу. Вышел на морену — вижу уже к самому низу спускается фигура. Маслаев!

— Где ты пропадал? — спрашиваю.

— Очень высокий перевал. Лез, лез... Осыпи очень кру­тые, сыплются... (Представляю, какой грохот был!). Устал очень.

— Ну, хоп. Подзакуси, да пойдем! Времени уже много.

Я расспросил зимовщиков о дороге к станции. Надо было идти по леднику, а там на выступе будет видна стан­ция куполообразной формы, издали похожая на камень. Вышли на морену.

На льду, поджидая отставших, сделал пару рисунков. Вдали увидел что-то похожее на станцию. Расстояние по­казалось подходящим. Правда, не совсем совпадала форма, но на камень во всяком случае было похоже. Объявил о своем открытии. Все смело зашагали вперед.

Но чем ближе мы подходили, тем все больше нарастало скептическое отношение к моему открытию. Подойдя вплотную, убедились, что это таки действительно камень. Огляделись несколько растерянно. Новых признаков стан­ции не обнаруживалось. Уныло пошли вперед, шаря гла­зами по склонам. Я опять наемного опередил остальных. Маслаев несколько раз палил. Мы упорно кричали, но, увы, все без ответа...

Солнце зашло за хребет. Холодная тень легла на лед­ник. В коротеньких штанишках и рубашке начало креп­ко пробирать. Дошел до последнего большого массива, дальше которого предполагать существование станции трудно — ни одного подходящего места. Решил по­даться обратно. Посредине ледника резво прыгаю через трещины.

Вот и наши тащатся. Усомнились в существовании станции и тоже очень озабочены. Достали карту, и тут я впервые установил, что эти две точки, указанные нам Горбуновым, находятся здесь. Ближняя примерно у места, куда мы подошли, а вторая у самого Кашал-аяка. Это обстоятельство смутило. Что ж, придется еще пошагать!

Хребты потемнели, лишь левые вершины еще блестят на солнце, отливая сталью; ледники бурно, ледопадами сбегают из боковых ущелий и успокаиваются на леднике Федченко, покрытом темно-синей тенью, с черными доро­гами морен. Только «Шпора» с огромными пологими фирнами сияет белизной.

Неожиданно впереди, вдали на морене, что-то задви­галось. Всмотрелся — лошади и люди идут навстречу. Спе­шу вперед. Наконец, поравнялись.

— Салям алейкум! Станция где?..

Караванщик показывает рукой на последний выступ. О-го-го! Далековато! Считая дальнейшие расспросы беспо­лезными, пошел по направлению к выступу. Пройдя поря­дочно, решил перейти ледник. Маленькими точками дви­жутся позади остальные спутники. Ледник в этом месте спокойный. Переходить легко. Впереди впадина и моренка, отделяющая ледник Федченко от ледника, впадающего слева.

Перешел по морене еще кусок ледника, и вот видна уже дорожка по фирну вверх, к станции. Начало темнеть. Длинный кусок фирна вывел к скалам, а по ним уже не­трудно было добраться и до цели. Вначале показывается красный флаг, затем большое, как ангар, здание станции...

Прошло много времени, когда, наконец, появились остальные.

Встала проблема ночлега. Учитывая наше южное оде­яние и отсутствие рюкзаков, пришлось выдать нам серь­езное отепление.

11 сентября. Спал совершенно изумительно. Нако­нец стало жарко, пришлось раскрыться и одеться. Види­мо, по случаю нашего прихода налегли на мясо. Поваре­нок отлично с ним расправился и сотворил вкусные вещи. Все попытки Маслаева связаться по радио с Ташкентом пока еще не увенчались успехом. Оператор уже вдоволь натрещал кинамой.

Покончив с делами и поручениями, я заинтересовался исключительным по мощности пиком Комакадемии. Спешу сделать набросок. Рядом с левой стороны, значительно глубже, еще пик. По моему определению — Дарваз. Меня оспаривают. Разложив карту, по компасу определяем направление — совпадает. Торжествую. Тут же подо­спел неутомимый оператор. Трещит кинамка, запечатле­вая нас с картой в руках. Я решил пойти исследовать Кашал-аяк.

Станция стоит на скалистом выступе, уходящем глубо­ко в ледник. Ледяные массивы, наталкиваясь на него, об­разуют большой ледопад, довольно значительно расщеп­ленный. Первая же ледяная стенка заставила меня прибегнуть к помощи ледоруба. Ступени приходится ру­бить тщательно, ибо стена почти отвесна. Под душем струй с верхнего края спешу пробиться кверху. Острый ледяной гребень — и опять без ледоруба не обойтись. Сру­баю острив гребня и, балансируя, продвигаюсь вперед.

До ровного места осталось траверсировать крутой склон. Но, сделав два шага, вдруг проваливаюсь в яму, наполненную водой и затянутую ледком. Хорошо — не­широка, задержался руками. Выскочил по пояс мокрый. «Приятная ванна».

Не успел пройти и пяти шагов, как нога опять свобод­но пошла вниз. Вынуждено осев на одну ногу, почувство­вал довольно резкую боль ниже колена. Высвободить но­гу — пустяк. Посмотрел на другую — неприятный глубо­кий разрез от подвернувшегося острого камня. Удачно спустившись до ровного фирна, протер рану снегом и пе­ревязал платком. Рана кровоточила слабо, хотя пробито до кости. Решив, что срывать поход из-за ерунды не стоит, быстро зашагал к перевалу.

Вначале ровное поле расщепилось трещинами и чем дальше, тем более неприятными.

Трещины здесь носят особый характер, отличаясь ко­лоссальной глубиной и шириной. Сверху они мало замет­ны, едва расходятся, но ниже образуют громадные вме­стилища. Разодранные, соединенные мостами карнизы нависают бахромой колоссальных сосулек. Заглянешь, внизу сказочные, иглистые, переливающиеся отсветами гроты. Но попасть в них — значит остаться там навеки.

Учитывая свое одиночество, пробираюсь особенно осто­рожно. Аккуратно перепрыгиваю узкие щели, обхожу широкие. Понемногу щели оттесняют меня вправо. Целая система еще более широких трещин окончательно застав­ляет свернуть к цирку Комакадемии и сделать большой обход, который очень удачно вывел меня из лабиринта трещин.

Памирская метеорологическая станция на леднике Федченко

Рисунок Е. Абалакова

Перейдя снежную гривку, иду дальше, уже по прямой, к перевалу. Пологие скаты изобилуют трещинами колос­сальной ширины и длины. Прощупывая путь, продвигаюсь к черте перевала. Пик Комакадемии, заслоняемый ближай­шими вершинами, вновь выполз в новой форме, еще более отвесный и мощный.

Солнце хорошо греет. Иду в очках, досадно, что очки так меняют цвета, хотя яркость остается почти та же. Слева «Шпора» сияет фирнами, лишь в некоторых местах обнажая скалы. У самого перевала плато становится почти совсем горизонтальным и даже трудно установить, где мес­то перевала.

Прошел еще порядочное расстояние и, наконец, на­чался легкий спуск. Направо открылись изумительной кра­соты вершины. Как перламутр, переливаются отвесные стены и убегающие смелыми зигзагами острые гребни. Ледники чешуйчатыми стенами заполняют низины. Я дошел до встающей неожиданно, как нос корабля, гривки, разрезающей ледник с правой стороны. Здесь начался лабиринт трещин.

Сел и принялся за наброски. Почти панорамой, подряд, зарисовал все до пика Комакадемии. Затем отошел на сере­дину ледника и набросал его спуск и синеющий вдали хре­бет Ванча. Пройдя на левую сторону, попытался оттуда разглядеть вершину, принятую мною за вершину пика Коммунизма, и сделал еще один набросок. В дальнейшем при проверке оказалось, что эта вершина к пику Комму­низма имеет мало отношения; пик расположен восточней. (Во всяком случае отсюда вершина должна быть видна, по­тому что с подходов к Кашал-аяк мы чудесно видели ее).

С Дарвазом вышло не совсем удачно. Не захватив с со­бой карты, я не мог сразу сориентироваться. А после по рисункам разобраться было нелегко. Однако предположе­ние о местонахождении данной вершины осталось. Думаю, что оное название носит вершина, открывающаяся всем массивом с перевала — первая большая вершина влево от Комакадемии. Влево от этой вершины уходит глубокий цирк, с сильно оснеженными, тоже мощными вершинами и значительным ледником. Левая сторона заканчивается еще одной вершиной с крутыми ребрами, уступами спус­кающимися к леднику Географического общества.

Времени прошло много. Сделав еще набросок пика Комакадемии, начал с подбежкой спуск. Переваливая гре­бень в обратную сторону, пытаюсь найти старые следы — и не могу. Лишь в конце спуска натыкаюсь на них. Первую обходную часть прошел по следам, но у трещины потерял их и пошел прямо, в направлении станции.

Нога тревожила несильно, часто я совсем забывал о ней. В общем, событиями остался доволен, особенно после ог­ромной порции жирного супа, приподнесенного мне симпа­тичным парнишкой-поваром.

Набросок станции из-за темноты не закончил, решив доделать его утром. Здание станции необычайно как по форме, так и по месту расположения. Если бы заранее не знал, что это станция и что здесь есть люди — не поверил бы своим глазам.

Сплю опять в той же палатке и не менее крепко. Нем­ного тревожит снег, загоняемый в окошечко ветром.

Схема маршрута восхождения на пик

Коммунизма и расположения лагерей

12 сентября. Метет. Бледное утро. Туман. Так и не пришлось сделать порядочный рисунок станции. Вчераш­ний наскоро кончаю из палатки. Ждем лошадей. Их запо­рошило снегом, они жмутся. Седла вьючные, деревянные. Наконец распрощались с гостеприимными хозяевами.

По фирну ведем лошадей за повод. Часты скрытые тре­щины и нужна осторожность. Перед трещиной лошадь под­бирается и затем быстро перепрыгивает, иногда чуть увя­зая задними ногами. На леднике все сели верхом. Лишь я еще долго веду своего «рысака» на поводу. Жаль, уж боль­но маленький конишка! Впечатление такое: как сядешь — так завалится. Но совершенно неожиданно этот пигмей оказался дюжим и симпатичным коньком. Он изумительно знал дорогу, редко спотыкался и хорошо выводил из лаби­ринта трещин.

Вершины скрыты в туманен Неприкаянными бродят клочья облаков. Внезапно тишину нарушил страшный гро­хот. Оборачиваемся — ничего не видно, лишь несколько позже из-под завесы выскочили громадные каменные бомбищи. Они снарядами рвутся по скалам и осыпи, шрап­нелью засыпают склоны и, нашумев, успокаиваются на леднике. И вдруг опять грохот, и снова громадными прыж­ками, словно с облаков, валятся каменные глыбы. Пыль завесой долго ползет по склону.

Козыбай успевает всюду: то впереди идет, то отбиваю­щихся боковых коней в строй вводит, то отставших подго­няет, иногда рысцой, разбрызгивая талый снег и лужи, разгоняет лошадей. Быстро уходят назад хребты и ступени боковых ледников. Уже недалеко и подстанция. Скорей бы! Импровизированные веревочные стремена начинают выво­рачивать щиколотки.

Знакомые морены, где дорожка выписывает восьмер­ки, а лошади скользят и судорожно цепляются на крутых спусках и подъемах.

Подстанция. Обжигаемся жирным супом из кутаса. На фанерном ящике расставлены кружки, сахар, печенье. Ждем чая. Получили громадную пачку газет и писем. Увы, мне ничего нет.

Козыбай опять наседает на нас — торопит. С явной неохотой сажусь на коня. Потянулись тени от хребтов. Решил — доеду как-нибудь до морены, а там уже обяза­тельно поведу коня на поводу, ехать нет никакого терпе­ния.

Шумят речки в ледяных желобах. Сверкают и журчат бесчисленные потоки, покрывая водяной сеткой ледник. Сдавило лед моренами, полоса его уже совсем неширокая, бугрится гривкой. Моя лошадь прошла.