Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Политика же — это этически совершенно необходимая область справедливого и должного в данный момент и для данного места. 1 страница






Подобный подход имел определенную традицию в истории общественной мысли, но главное заключается в том, что он возрождается и в условиях нашей современности. С этой точки зрения весьма интересна и содержательна дискуссия крупных юристов и философов, организованная отечественным журналом «Вопросы философии» в самом начале 90-х годов ХХ столетия на тему о соотношении права, свободы и демократии. Так, анализируя правовую концепцию И. Канта, Э. Ю. Соловьев говорит об «этическом образе права и правового государства» немецкого философа. Он указывает, что для Канта «гражданское состояние» было синонимом состояния правового, которое основывалось на таких «априорных принципах», как свобода каждого члена общества, равенство его с другими и самостоятельности как гражданина. Словом, великий немецкий философ включал свободу и права человека в понятие «правовой порядок» в качестве его главных критериев. В учении Канта обозначились тенденции рассматривать право как мораль, регламентирующую деятельность правителя, государя. Разумеется, и частный индивид должен действовать в духе права, но такая этическая задача встает перед ним, когда он оказывается по отношению к другим в положении, позволяющем ему как бы «свысока», с властных позиций, разрешать межличностные проблемы. Короче говоря, понимание права как нормативного сдерживающего начала воздвигается на пути не любого, а именно властвующего субъекта. В таком подходе содержалась в зачаточном виде идея правового государства, то есть государства, ограничиваемого в своем произволе некими нормами. Оценивая значение этих тенденций, Э.Ю. Соловьев делает весьма выразительный вывод: «если наши выступления нужно было бы озаглавить, я назвал бы свое: «вперед с Кантом».

Участники упомянутой дискуссии в целом склонны были осмысливать все правовые проблемы через идею свободы. Четко различая понятия «закон» и «право», они выступали за превращение права в инструмент свободы. В некоторых выступлениях была фактически воспроизведена концепция Ю. В. Ключникова. Так, доктор юридических наук, профессор В. Д. Зорькин отмечал в своем выступлении: в единстве и взаимодействии права и морали образуется сфера нравственности, нравственного мира человека. К разобщению и противопоставлению права и морали стремится авторитаризм. Право при этом сводится к нормативным приказам власти, и специфика права, в отличие от морали, усматривается лишь во внешнем принуждении со стороны власти. Отрыв права от морали открывает дорогу правонарушающему законодательству, произволу и тирании. Только в общей сфере нравственности, во взаимосвязи с моралью право обретает свой действительный смысл, общечеловеческое содержание. Разрушение этой связи приводит к разрушению и права, и нравственности. Иммануил Кант и Ю. В. Ключников вполне согласился бы с такой постановкой проблемы.

Проблема соотношения международного права и международной политики в принципе основывается на общей постановке вопроса о взаимосвязи и взаимовлиянии права и политики. Так, известный русский юрист середины прошлого столетия профессор Московского университета М. Капустин полагал, что основой политики является право. Он рассматривал политику как учение о «применении права» и писал в 1868 г.: «Будучи одною из сторон права, политика должна находиться в полном согласии с ним. Достижение каких бы то ни было общественных целей не должно противоречить юридическому порядку». Логика его рассуждений такова: поскольку «все существует ради человека, все ему служит», то и право, являющееся «выражением справедливости», должно быть основой всей его жизнедеятельности, включая и политику. В другой монографии, опубликованной в середине 60-х годов прошлого столетия, М. Капустин рассуждает о праве как факторе, «примиряющем» противоборствующие силы в общественной жизни. Право, по его мнению, вносит «порядок» во внутриобщественные и международные отношения.

Профессор Петербургского университета Ф. Мартенс полагал, что «высшим критерием всякого права» является «идея правды и справедливости». Он объяснял факт утверждения международно-правовых норм в практике межгосударственного общения «здравым смыслом и разумом». Такой подход, естественно, подводил к выводу, что «лучшим средством» обеспечения действенности международного права являлось «распространение сознания права». Вполне в духе представлений правовой науки того времени, Ф. Мартенс утверждал, что международное право (как и любое право) «вытекает из человеческой природы», а не просто создается законодательной деятельностью. По его словам, в основе «права и законодательства лежит один и тот же источник — идея правды и справедливости, присущая человеческой природе. Международное право имеет тот же источник, из которого истекают все другие отделы права».

Профессор Берлинского университета Ф. Лист писал, что «международно-правовое общение покоится на начале товарищества, а не на начале господства». Отсюда следовало, что «голос самого маленького государства имеет такой же вес, как голос его могущественного соседа». В основе «товарищества», продолжает немецкий юрист-международник, лежит «общность интересов» государств. Теоретики международного права этого направления подчеркивали, что «сущность всякого права не в принудительной охране нормы, а в общественном осознании ее обязательности». Точно так же обстоят дела и в международном праве. «Жизненная, реальная основа его норм, — утверждал профессор М. Таубе,покоится не на страхе внешнего принуждения, не на насильственной исполнимости нормы, а прежде всего на вытекающем из чувства взаимной культурной зависимости народов, сознании общей пользы, общего удобства, общего, интереса придерживаться известного правопорядка в их взаимных отношениях».

По мнению многих ученых, право первично по отношению и к экономическим условиям, и к государству, и к политике. Указанное мнение лежит в основе ряда течений юридической мысли прошлого и настоящего — юридического позитивизма, нормативизма, теорий «чистого» права и т. д. Так, юридические позитивисты рассматривали право как самоочевидный факт, не нуждающийся ни в объяснении, ни в оправдании. Оно суть логическая форма, в самой себе обретающая обоснование. Юридические нормы рассматривались как следствие деятельности государства. Формальный подход, отказ от анализа содержания и сущности права приводил юридических позитивистов к дефинициям типа «закон есть закон», «право есть право». Согласно Т. Кельзену, представителю нормативизма или «чистой» теории права, из юридической науки должны быть исключены все ценностные и социологические аспекты. По его мнению, государство, представляющее собой нормативный, принудительный порядок человеческих отношений господства и подчинения, идентично праву. Государство — это, по существу, и есть относительно централизованный правопорядок. Правоведы этого направления проповедуют необходимость соответствия государства идее права. В самом юридическом законе, по их мнению, заключено равенство для всех и поэтому право есть наибольшая ценность.

В сущности, в этом подходе воплотился один из традиционных античных взглядов на право и на государство как на институты, призванные защищать и оберегать «общий интерес», «общественное благо» от покушений «частного», «индивидуального» интереса. Этот взгляд был воспринят идеологами нового и новейшего времени. Один из основателей теории международного права Г. Гроций исходил из положения о том, что государство—это «союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы». В современной литературе эта точка зрения сохраняет свои позиции. Утверждается, что «порядок является главной функцией права». И в международных делах установление порядка во взаимоотношениях государств (в «мировом сообществе») есть «цель сознательного образования норм для правительств в их взаимоотношениях». Сторонники указанного подхода стремятся доказать, что в международных отношениях дело идет к созданию наднационального политического, законодательного органа, способного превратить международное право в разновидность внутригосударственного. По мнению профессора Пенсильванского университета К. Б. Джойнта и профессора Принстонского университета П. И. Корбетта, этот процесс сам по себе позитивно решил бы проблему войны и мира в международных отношениях, но он тормозится нежеланием государств заплатить необходимую «цену», каковой является отказ от суверенитета.

Американские теоретики Ч. О. Лерч и А. А. Сайд подчеркивают, что право вообще, и международное, в частности «целиком покоится на соглашении». Логика их подхода подводит к выводу, что международное право и покоящиеся на нем межгосударственные отношения примут такой вид, будут так организованы, как о том |сумеют договориться дипломаты и государственные деятели. Рассматриваемая точка зрения служила и служит теоретической базой для различных проектов переустройства международных отношений, недостатка в которых не ощущалось никогда. Общеизвестны бесчисленные «проекты» и «планы» всеобщего и вечного мира, предлагавшиеся в течение столетий в качестве альтернативы войнам и международным конфликтам. Многие из них опирались на идею возможности достижения договоренности между государственными деятелями относительно «кодексов» поведения государств, «нормативных моделей» международных отношений, безусловного соблюдения норм права. И. Кант настаивал: «всей политике следует преклонить колени перед правом». «Нет международного права, оправдывающего войну. Право—это мир. Вряд ли можно найти что-то более несуразное, чем понятие право войны», — писал И. Г. Фихте, комментируя трактат И. Канта «К вечному миру». Чаще всего авторы такого направления надежды возлагали на просветительскую работу и на «здравый смысл». Так, Л. Гумплович полагал, что проблема утверждения мира на Земле «будет разрешена при содействии серьезной научной работы, которая покажет, что войны являются устарелым и нецелесообразным средством, неспособным оградить действительные потребности европейских народов». Эти слова были написаны за несколько лет перед первой мировой войной.

Профессор Гарвардского университета Карл Фридрих, ссылаясь на Канта, отстаивает тезис о том, что идея мира вытекает из идеи права. Он возлагает надежды также на «разумные способности» человека в борьбе с военной опасностью. Уже упоминавшийся Питирим Сорокин летом 1917 г. выпустил в свет брошюру под названием «Причины войны и путь к миру», в которой доказывал, что устранить войну из жизни общества может только усовершенствование международно-правового регулирования отношений между государствами. В его плане искоренения войн центральное место занимали следующие «ближайшие, конкретные шаги»: «установление норм международного права, абсолютно запрещающих решение конфликтов войною и делающих обязательными для государств обращение к международному суду», создание такого суда, или «надгосударственного органа с определенной компетенцией»; организация соответствующих сил, способных «принудительно подчинить непокорные государства приговорам этого суда». Однако это была только часть идей П. Сорокина. Он предлагал также уничтожить постоянные армии, а сэкономленные средства направить на залечивание ран, нанесенных войной, передать вопросы международной политики из ведения профессиональных дипломатов в руки народных представительств. Все перечисленные выше меры — не самоцель, они — этапы на пути к конечной, радикальной цели—созданию «федерации государств» и «сверхгосударств», «сначала в Европе, а потом и единого мирового государства». Вывод П. Сорокина категоричен и однозначен. «Как бы там ни было, - пишет он, - но для нас ясно одно: только в федерации - спасение от войны».

В современной литературе весьма распространен тезис о решающей роли международного права в формировании внешней политики государств. В системе этих взглядов особое внимание привлекается к принципу государственного суверенитета. В нем видят причину шаткости всей системы международных отношений. Выход из создавшегося положения ищут в постепенном ограничении этого международно-правового принципа, в переходе к новой системе международных отношений по аналогии с внутригосударственными отношениями. Следует с максимальным вниманием и тактом отнестись к этому направлению теоретической мысли. Его глубинное гуманистическое содержание, демократическая ориентация не вызывают сомнений. Многие поколения сторонников рассматриваемого течения общественной мысли наработали ценнейший теоретический и эмпирический материал, который может и должен быть использован современной юридической мыслью и политической практикой. Вместе с тем нельзя пройти мимо некоторых слабых пунктов рассматриваемой концепции, порождаемых не столько естественным вниманием к морально-этическому аспекту проблемы, сколько нигилистическим отношением к социально-экономической и политической ее стороне.

Оппоненты рассматриваемого подхода всегда задавали вопрос: почему общественная практика не приемлет прекраснодушных проектов регулирования «силовой» политики правовыми кодексами? Внятного ответа, если, конечно, в качестве такового не принимать ссылки на «заблуждения разума» и «греховность» человеческой натуры, пока не прозвучало ни разу. В свою очередь, сторонники «силового» подхода развивали противоположную систему аргументов в вопросе о соотношении международного права и международной политики, для которого типично не всегда уважительное отношение к роли права, к самой его возможности оказывать влияние нa межгосударственные дела. И этот подход также восходит к античной традиции. Так, в диалогах Платона высказывались мысли о том, что эгоистическая, низменная природа человека должна служить основанием не для осуществления политики справедливости, с точки зрения интересов общего блага, а, напротив, обеспечивать более сильным индивидам возможность полнее «удовлетворять свои желания» за счет менее сильных. В античной литературе был сформулирован тезис о том, что «сила дарует право», которое есть не более, чем «интерес более сильной партии». Древнегреческий софист Гиппий (V век до н. э.) указывал в своем определении закона на насильственное принуждение как на условие возможности законодательства. Точка зрения относительно связи права с выгодой государства и с необходимостью обеспечить силой правовые нормы получила распространение в западной философской и юридической общественной мысли.

На эту связь указал Гегель. Он писал: «Право гocyдарства - это его утвержденная договорами и получившая признание выгода. Поскольку же в договорах всегда устанавливаются различные интересы государств, бесконечно многообразные в своем правовом выражении, то эти многообразные интересы, а тем самым и права, неизбежно должны прийти в столкновение друг с другом. И только от обстоятельств, от соотношения сил, то есть от политического суждения, зависит, будут ли находящиеся под угрозой интерес и право государства отстаиваться всеми возможными средствами. При этом ведь и другая сторона может сослаться на свое право, ибо ее противоположный интерес и, следовательно, ее право также обоснованно. Поэтому война - или что бы там ни произошло - должна установить не истинность права той или другой враждующей стороны, ибо истинны права обеих сторон, а прийти к решению по поводу того, какое право должно уступить в этом столкновении другому... Пусть моральная сила прав будет непоколебимо установлена, но способна ли она сохранить их действенность? Из-за неопределенности прав могут возникнуть пререкания, из-за их определенности должны произойти их столкновения; и в этом столкновении право может отстоять себя, только опираясь на силу».

Ш. Монтескье считал, что «право войны вытекает из необходимости и строгой справедливости». Небезынтересно, что в трудах многих юристов-международников констатации о том, что «международно-правовое общение покоится на начале товарищества, а не господства», уживались с положениями о войне как о «нормальном» международно-правовом отношении. Отсюда следовало, что оптимальная «задача межгосударственного общения должна состоять в том, чтобы достигнуть возможно исчерпывающей кодификации права войны». В отдельных работах нигилистическое отношение к международному праву и ориентация на примат силы просматривается довольно отчетливо. Право, согласно этим взглядам, призвано придать «юридическую респектабельность» международной системе, покоящейся на силе. Не соблюдение норм международного права придает стабильность системе межгосударственных отношений, а создание механизма «устрашения». Именно такой механизм был создан в Европе в XIX веке, что и обеспечило относительно мирное течение международной жизни на этом континенте в указанном столетии.

Когда интересы одного государства подвергаются угрозе со стороны другого, рассуждают некоторые теоретики, решающую роль во внешней политике начинают играть военные и стратегические, а не юридические соображения. Юридические нормы превращаются в такой ситуации в «средства дипломатии», правительства «фабрикуют правовые оправдания для своих решений и действий, чтобы добиться внутренней и внешней поддержки». Короче говоря, в кризисных ситуациях, утверждают эти ученые, международное право выполняет иную функцию: «его используют прежде всего для мобилизации поддержки внутри страны и за рубежом, а не в качестве ограничителя для того, что можно или что должно быть сделано».

Вопрос о соотношении международного права и международной политики занимает существенное место в теоретических работах по проблемам международных отношений в условиях современности. Должны быть тщательно проанализированы оба подхода: и тот, согласно которому в «основе» мирных отношений между государствами лежит международное право, поскольку он явно преувеличивает роль последнего, и тот, который вообще игнорирует роль международного права, приписывая ему лишь функцию «идеологического освящения» силовой политики. Что касается взглядов некоторых теоретиков относительно решающей роли права в формировании характера международных отношений, то они вызывают возражение в той связи, что в течение всей продолжительной, насчитывающей не одно тысячелетие истории классового общества отношения между государствами никогда не имели в качестве «основы» нормативные правовые или нормативные политические «системы». Напротив, сами «нормы» права или политического поведения всегда являлись отражением, «юридической записью» определенного вида внутренних или внешних общественных отношений.

Вопрос о соотношении права и политики занимает существенное место в трудах сторонников материалистического взгляда на право. В основе их подхода к проблеме лежало понимание права (любого права) как нормативной системы, формирующейся под влиянием экономических условий общества, вырастающей из этих условий. Общественные условия порождают право, а не наоборот. Право собственности появляется лишь потому, что общественные условия жизни людей сделали необходимым возникновение самой собственности, которая вызывается к жизни независимо от права. Именно потому, что право порождается экономическими условиями, оно никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества. В свете сказанного откровенной попыткой «подняться над» общественными условиями и культурой того времени выглядят декларации юристов-международников прошлого века о праве «товарищества», «справедливости», «общности интересов» всех государств. «Всеобщая война давно отошла в область преданий, — писали энтузиасты «цивилизующей роли» международного права, — и уже не исчерпывает собой, как прежде, международной жизни; напротив того, государства (хотя и не все еще) превратились из вечно борющихся за существование совершенно чуждых один другому мирков в членов одной культурной семьи. Эти члены одного великого целого связаны между собой и единством цивилизации, и общностью своих культурных целей; поэтому они уже не случайный искусственный политический союз, а созданная самой жизнью, самой историей культурная ассоциация, культурное общество государств». Так думали в середине 80-х годов ХIХ столетия авторитетные юристы-международники. На общность интересов, соединяющих «цивилизованные народы», как основу международного права и всей системы международных отношений, в те годы указывали многие теоретики.

Таким образом, обе рассматриваемые точки зрения в целом не выдержали проверки общественной практикой. В методологическом плане оказались несостоятельными попытки вывести правовые отношения как из природы человека, так и из природы законодательства как такового, то есть из самих себя. Естественные права человека оказались связанными не с «вечной», неизменной природой индивида, а с итогами социально-исторического развития людей. Несостоятельным оказалось отождествление понятий права и закона, столь характерное для юридического позитивизма. Практика показала, что закон может быть превращен в санкцию беззакония, в «кулачное право», хотя и располагающее своими юридическими «кодексами». На самом деле юридический закон создает право, когда он отражает насущные интересы и потребности людей, детерминируемые общественными законами. В этом случае происходит и состыковка права и морали. Право и мораль в наибольшей степени выявляют свое позитивное содержание, когда они отвечают глубинным и перспективным тенденциям в мирового развития. В современных условиях такой глубинной и перспективной тенденцией является рост взаимозависимости государств и народов, демократизация отношений между ними. Международное право поэтому сейчас начинает все более явно выступать в качестве одной из сфер и форм взаимосвязанности государств. Повышается его роль в мировом международно-политическом процессе, но не потому, что право и политика поменялись местами и последняя, в конце концов, «преклонила колени» перед правом. Дело в том, что меняется сама политика, все более превращаясь из орудия осуществления вооруженного насилия на мировой арене в инструмент согласования интересов государств. Процесс согласования интересов множества суверенных государств объективно нуждается в правовом регулировании, повышении его роли в международных отношениях. В этом условном смысле мы можем говорить о «примате права в политике».

Этот процесс проявляется и в том, что международное право начинает находить все большее отражение во внутреннем_законодательстве государств. Происходит интернационализация правовых_отношений. Соблюдение международных обязательств становится предметом конституционного надзора. Концепция примата международного права начинает реализовываться на международном и внутригосударственном уровне. Таким образом, международное право получает в лице внутренней и внешней политики, ориентирующейся на общечеловеческие ценности, прочное и надежное основание для окончательного освобождения от „силового" начала, для торжества в международных отношениях обобществляющегося человечества силы права над правом силы.

Сохраняя определенные принципы неизменными, международное право развивалось и адаптировалось к специфике конкретных этапов международных отношений. В последнее время, особенно после окончания холодной войны, начинается переосмысление ряда базовых подходов к вопросу о своде правил, которые должны регулировать международную жизнь в новых условиях. Все большее число ученых, ссылаясь на тенденции глобализации мировой политики, определенное уменьшение в ней удельного веса межгосударственных отношений за счет возрастания роли негосударственных субъектов, изменения ее повестки дня в результате возрастания приоритетности экономических, технологических и духовных областей, достигающих уровня традиционной области «высокой политики» - вопросов войны и мира, предлагают новый подход. Они считают правомерным рассматривать традиционную область международного права в более широком контексте «режимов» мировой политики. Под режимами понимаются наборы явно выраженных и подразумевающихся принципов, норм, правил и процедур принятия решений, вокруг которых концентрируются ожидания участников в конкретной области международных отношений.

Совокупность этих режимов в различных сферах мировой политики и составляет, по их мнению, еще довольно аморфный организм «мирового менеджмента». Можно спорить о том, какой из режимов - например, в сфере торговли и тарифов, или, скажем, сокращения стратегических наступательных вооружений - оказывает большее влияние на повседневную жизнь людей в различных уголках земного шара, а, следовательно, и на всю мировую политику. В данном случае внимание будет концентрироваться на более узком круге формирующегося режима «мирового менеджмента» - сохраняющих остроту__проблемах безопасности, в частности, вопросах суверенитета и вмешательства, войны и мира, которые в большой степени определяют и политико-правовой режим новой системы международных отношений, по крайней мере, на уровне межгосударственных отношений. Актуальность и значимость этой области ярко высветил последний конфликт на Балканах. При этом следует подчеркнуть, что обозначенная проблема анализируется не в строгих рамках юриспруденции, а в более широком контексте взаимодействия политики, права и морали.

Принцип суверенитета, то есть неподчиненности государства какой-то высшей власти, традиционно рассматривался в качестве основополагающего в международном публичном праве. Действие международного права заканчивалось на границах суверенного государства, в пределах которого все подчинялось исключительно его юрисдикции. Из высшего принципа суверенитета вытекал и принцип невмешательства как обязательства других субъектов не вовлекаться во внутренние дела государства без согласия последнего. Разумеется, абсолютного суверенитета не существовало. Государства, вступая в договоры или руководствуясь обычаем, могли идти на отказ от части своего суверенитета. Например, принцип экстерриториальности дипломатических представительств иностранных государств или, скажем, обязательство большого числа государств выполнять решения Европейского суда по правам человека по искам собственных граждан, естественно, ограничивают суверенитет. Глобальное радио- и телевещание, Интернет «вторгаются» на территории суверенных государств, по существу, без их согласия. Глобализация мира делает границы более прозрачными. Но в целом уважение суверенитета и невмешательство на протяжении длительного времени оставались краеугольными принципами международного права.

Поскольку в международных отношениях нет высшего авторитета и все государства в принципе равны и свободны в своих действиях, до начала XX в. внешним проявлением суверенитета считалось и право любого государства прибегать к военной силе в отношениях с другими государствами. Но в 1928 г. в пакте Келлога - Бриана, который до начала второй мировой войны подписали 62 государства, впервые в истории была кодифицирована норма, запрещающая применение силы как инструмента национальной политики. Позже она была подтверждена Нюрнбергским трибуналом, объявившим войну «тягчайшим международным преступлением». Тем не менее, было очевидно, что одно юридическое объявление войны вне закона не гарантирует ее предотвращения. При подготовке Устава Организации Объединенных Наций была предпринята попытка разработать более действенный механизм обеспечения одной из главных целей этой организации - механизм «поддержания международного мира и безопасности». Общие положения об отказе от вмешательства в дела другого государства с применением силы были зафиксированы в статье 2 (4): «Все Члены Организации Объединенных Наций воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с целями Объединенных Наций».

С другой стороны, Устав предусматривал поддержание или восстановление международного мира и безопасности в индивидуальном или коллективном порядке, то есть допускал в определенных случаях вмешательство, в том числе и с использованием военной силы. Статья 51 закрепляла право на самооборону. А глава VII (статьи 39-42) предусматривала процедуры и меры по коллективному принуждению к миру по решению Совета Безопасности, которые могут приниматься при условии совпадения голосов (отсутствия вето) всех постоянных членов - Великобритании, Китая, Франции, Соединенных Штатов и Советского Союза (после 1991 г. - Российской Федерации). Статья 39 конкретно очерчивала круг тех случаев, при которых мог быть задействован механизм главы VII: «угроза миру, нарушение мира или акт агрессии». “Холодная война”, по существу, начавшаяся сразу же после принятия Устава ООН или одновременно с этим, блокировала предусмотренный главой VII механизм коллективного поддержания мира и безопасности в результате конфронтации между Советским Союзом и другими постоянными членами Совета Безопасности. С 1946 по 1990 г. Совет Безопасности только дважды смог принять решения, констатирующие факт «нарушение мира». Первый раз - против КНДР в 1950 г. (резолюция 82), что объясняется случайностью, поскольку представитель СССР в Совете Безопасности бойкотировал заседания в момент принятия этого решения. Второй раз единогласия постоянных членов Совета Безопасности для принятия такого решения удалось добиться лишь в 1982 г. в связи с захватом Аргентиной Фолклендских островов (резолюция 502).


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.008 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал