Помощь югославским партизанам

Не один раз обсуждался у Сталина вопрос о положении партизан в Югославии. Так, еще в конце 1941 года английское правительство через своего посла в Москве Криппса обратилось с просьбой, чтобы были даны «указания» югославским коммунистам прекратить самостоятельные действия против немецких оккупантов с тем, чтобы создать одно единое руководство под началом Д. Михайловича[124]— главы четников в Югославии, приверженца короля Петра II. Король бежал из страны и обосновался со своим правительством в Англии, где был принят как родственник английской королевской семьи.

— Видимо, серьезную силу представляют югославские партизаны, если англичане обращаются к нам за помощью! — сказал смеясь Сталин.

С такой же просьбой обратилось к нам и правительство Югославии из Лондона. Как англичане, так и югославские эмигранты во всеуслышание объявили Михайловича национальным героем, борющимся за интересы югославского народа против Гитлера.

— Сами справиться с партизанским движением у себя в стране не могут, так хотят при нашей поддержке подчинить партизан Михайловичу, а потом их задушить. Все это шито белыми нитками. Хитрые, но детские уловки! — продолжал Сталин. — Жаль, что сейчас мы можем только сочувствовать югославским партизанам и не можем оказать им какой-либо реальной помощи.

Конечно, обращения английского посла и лондонского правительства Югославии остались без положительного ответа.

Чем сильнее развивалось партизанское движение в Югославии, тем большую помощь в борьбе с этим движением оказывали англичане Михайловичу. В марте 1942 года и США согласились поставлять военное снаряжение Михайловичу, было заключено соответствующее соглашение. Однако партизанское движение крепло и развивалось. Следовали новые обращения английского правительства к руководству нашего государства с предложениями объединить под тем или иным предлогом боевые действия партизан Югославии с действиями Михайловича, но, говоря военным языком, — успеха они не имели. Тем более не могло быть и речи о подчинении партизан Михайловичу, что об этом без всякой дипломатии заявил руководитель партизанского движения в Югославии Иосип Броз Тито[125].

Наконец, убедившись, что всякие попытки установить единую власть в лице Михайловича, который в 1942 году получил чин генерала и был назначен в эмигрантском правительстве военным министром, ни к чему не приводят, английское правительство решило установить непосредственный контакт с Народно-освободительной армией Югославии (НОАЮ). [480] В мае 1943 года туда прибыла английская военная миссия, а в июле английский посол в Москве передал, что его правительство решило теперь оказывать поддержку всем борющимся в Югославии, независимо от того, к какой партии они принадлежат. Однако ощутимой помощи НОАЮ от англичан не получала, причем эта помощь всякий раз резко сокращалась, когда руководство НОАЮ не желало принимать предложения англичан, заключавшиеся в основном в признании королевской власти на территории Югославии.

Много сил, энергии, изворотливости, присущих только ему, приложил Уинстон Черчилль, чтобы сохранить монархию в Югославии, но так ничего и не добился. Чем больше получал от союзников военной помощи Михайлович, тем меньших успехов он добивался, тем большей признательностью и авторитетом пользовались партизаны во главе с маршалом Тито. И всякий раз, как только в Ставке по тому или иному поводу заходила речь о Югославии, всегда вставал вопрос: какую помощь можем мы оказать партизанам?

Огромное расстояние, разделявшее нас, не давало возможности оказать хотя бы сколько-нибудь значимой поддержки. Мы совершали в Югославию лишь отдельные полеты. Наконец, в ноябре 1943 года наши войска освободили Киев, что дало нам практическую возможность начать подготовку к регулярным полетам в Югославию. От Киева до баз югославских партизан было более 1300 километров по прямой, а это значило, что самолеты должны были преодолеть расстояние свыше 2600 километров для того, чтобы достичь цели (район выброски) и вернуться обратно, не считая времени пребывания в воздухе, необходимого для отыскания этой цели, точного сброса доставленного, а также возможных отклонений по маршруту по тем или иным причинам. Получалось, что в лучшем случае, при всех условиях благоприятного полета, нужно вести расчет, как минимум, на преодоление самолетами расстояния в 3000 километров. Это по тому времени было пределом практической дальности наших самолетов. Начинать такие полеты значительным количеством самолетов казалось явным авантюризмом, но положение, в котором находились югославские партизаны, обязывало нас использовать малейшие возможности, а следовательно, и идти на определенный риск. И на такой риск мы пошли. Верховный принял решение организовать и начать регулярные полеты для обеспечения боевых действий партизан в Югославии, несмотря ни на какие трудности.

В ходе Тегеранской конференции по инициативе нашей делегации было принято решение о максимально возможной помощи югославским партизанам различным снабжением и материалами, что способствовало бы их активным действиям против гитлеровских захватчиков. Однако как англичане, так и американцы не отказались и от активной помощи четникам Михайловича. [481]

Во время Тегеранской конференции была проведена сессия Антифашистского вече народного освобождения Югославии в городе Яйце (29—30 ноября 1943 года). На этой сессии эмигрантское югославское правительство за антинародную деятельность было лишено всех прав законной власти, а королю Петру II было запрещено возвращение в Югославию до конца войны. Высшим исполнительным и административным органом власти стал созданный решением вече Национальный комитет освобождения Югославии во главе с его председателем маршалом Тито.

По завершении Тегеранской конференции еще на бакинском аэродроме Сталин дал указание ускорить организацию планомерных полетов в Югославию. Непосредственную оперативную связь с нами по вопросам помощи югославским партизанам было поручено держать Д. Мануильскому[126].

Вот что он писал мне:

«По поручению Правительства прошу переправить для Народно-освободительной армии Югославии двадцать тонн груза и восемь человек. Учитывая важность данного ответственного задания, прошу для этой цели выделить самых лучших и опытных летчиков и экипажи. Пункт доставки — район Дрвар.

Сигналы: 16 или 12 огней (уточним сегодня) в виде римской цифры десять и сигнал по азбуке Морзе буква „П“ лампочкой. Ожидают с 10 января…

Д. Мануильский. 10 января 1944 г.»

(Архив МО СССР, ф. 39, оп. 11493, д. 6, л. 1.)

А 14 января мы из Югославии получили следующую телеграмму:

«Находимся близ Дрвара. Имеем аэродром на Крбовском поле, в Лике близ Удбине.

Немцы успели 13 января прорвать наш фронт близ Мрконич-Града на коммуникации Мрконич-Град — Гламоч. В горном массиве Млиниште организуем новый отпор. Если отбросим немцев, то самолеты могут спуститься и на Гламочском поле. Кроме этого, подготовляем аэродром у Босанского Петровца. Верховный штаб находится не в полной безопасности в связи с близостью фронта Мрконич — Гламоч № 56.»

(Архив МО СССР, ф. 39, оп. 11493, д. 6, л. 5).

Куда же нам доставлять груз, чтобы он попал по назначению и не оказался в руках врага? Фронт, если можно так выразиться, дышит. [482] Да и фронта-то, как такового, который мы привыкли представлять себе, по сути дела, нет. А лететь туда нужно 1300 километров, доставить точно по адресу все находящееся на бортах самолетов, для чего нужно обязательно обнаружить адресата, не говоря уже о том, что почти весь путь предстоит пройти над территорией, занятой противником. Уточнив, какие пункты находятся твердо в руках партизан, 15 января отдается следующее распоряжение:

«Командиру группы майору товарищу Дудник:

1. Обстановка в районе цели: 13.1.44 г. немцы прорвали фронт близ Мрконич-Град на коммуникации Мрконич-Град — Гламоч.

2. В руках партизан находятся: Дрвар, Босанский Петровец (что севернее Дрвар 20 км) и Грахово (что южнее Дрвар 23 км).

3. Цель: людей и груз выбросить на площадке в районе Босанского Петровца, что 30 км севернее Дрвар (на Широком поле).

4. Сигналы прежние.

Зам. командующего АДД генерал Скрипко. 15 января 1944 года».

(Архив МО СССР, ф. 39, оп. 11493, д. 6, л. 8).

А вот месяцем позже мы уже получили следующее сообщение:

«Груз нужно сбрасывать у Прекай юго-восточнее Дрвар. Географическая широта 44 19, долгота 16 32.

Место у Босканского Петровца ненадежно. Немцы предприняли наступление от Бихача в направлении Петровца.

Бой идет на протяжении 70 км от Грахово до Бихача. Сигналы будут и на Петровом поле близ Травника. 14 февраля 1944 г. Вальтер» (так подписывался маршал Тито).

Так, в связи с боевыми действиями, исключались одни места доставки вооружения и боеприпасов и возникали другие. Партизаны находились в движении.

Для планомерного обеспечения югославских партизан была организована авиационная группа с базированием на Украине. Одними из первых, кто начал регулярные полеты в Югославию, были экипажи Александра Давыдова со штурманом Василием Тузовым, Евгения Мухина со штурманом Иваном Лисовым, Константина Кудряшова со штурманом Федором Румянцевым, Никифора Рыбалко со штурманом Василием Улизко, Гоги Агамирова со штурманом Иваном Гвоздевым. Командиры кораблей были классными летчиками, налетавшими до войны огромное количество часов на трассах Гражданского воздушного флота и имевшими большое количество боевых вылетов во время Великой Отечественной войны. Их штурманы также имели значительное количество боевых вылетов. [483]

Число экипажей, принимавших участие в полетах к партизанам Югославии, стремительно нарастало, и в скором времени на выполнение этой труднейшей, опаснейшей и важнейшей задачи была задействована целая дивизия 4-го гвардейского авиационного корпуса АДД. Этим корпусом командовал генерал-лейтенант авиации Георгий Семенович Счетчиков — высококультурный, грамотный, разносторонне развитый командир, который очень быстро продвинулся по командной лестнице и, будучи в начале организации АДД командиром полка и подполковником, в 1944 году уже командовал корпусом в звании генерал-лейтенанта авиации.

Почему работу экипажей, принимавших участие в полетах к югославским партизанам, я называю труднейшей, опаснейшей и важнейшей? Ведь всякая боевая работа на войне и трудна, и сложна, и опасна! Дело в том, что всякий раз, вылетая на выполнение полученного задания, экипаж отправлялся в неизвестность. Прежде всего ему не была известна погода по всему маршруту, за исключением того места, куда он летит, и то многочасовой давности, а местная погода, как мы знаем, меняется довольно часто. О получении прогнозов из районов боевых действий партизан не могло быть и речи. В первые месяцы никаких радиосредств, используя которые можно было бы прилететь хотя бы в район расположения места назначения или, как мы привыкли выражаться, в район цели, не было.

Следовательно, преодолев линию фронта и более чем тысячекилометровый маршрут, весьма нередко в сложных метеорологических условиях, при обледенении и вне видимости земных ориентиров, экипаж, естественно, не мог точно знать, пользуясь только расчетом времени, куда он фактически вышел, и, установив зрительную связь с земной поверхностью, должен был определить свое местонахождение, после чего приступить к отысканию цели, которая обычно обозначалась кострами определенной конфигурации.

Если в 1943 году партизаны имели бригады и партизанские отряды, то уже в 1944 году были сформированы корпуса, а численность партизан в НОАЮ доходила почти до 350000 человек. В десятках различных мест находились эти соединения, и их-то и нужно было разыскивать вот по таким, например, данным: 9-й корпус — место Уланована, координаты — 13 48 00; 46 04 00. Сигналы латинское «II» из пяти костров; место Локуа, координаты — 13 47 00; 46 01 00. Сигналы те же. Или: 7-й корпус — место Пака, координаты — 15 04 20; 45 30 25. Сигналы «Е» из костров… 4-й корпус — место Кладуша, координаты — 15 14 20; 45 11 30. Сигналы — «Ш» из костров, и так далее, с указанием, с каких по какие числа месяца будут выкладываться те или иные опознавательные знаки. [484] А кроме указанных корпусов существовали и другие, например 5, 8, 6, 1-й и другие, а также дивизии и отдельные группы, например группа Мораца, соединение Пеко… Подчас просто давались координаты даже без названия места, например: Сербия, координаты — 21 54 00; 43 24 08. Сигналы — треугольник из костров. В общем получалось большое количество различных площадок со своими сигналами, найти которые на карте и то требуется время. Найти же указанные далекие пункты с самолета ночью, и подчас безлунною, не так-то просто. Длительный же поиск площадок мог привести к тому, что, летая на предельный радиус полета, экипаж рисковал остаться без топлива и в лучшем случае, потеряв самолет, мог рассчитывать попасть в тот или иной партизанский отряд, однако вероятность такого благополучного исхода, нужно сказать, была невелика. Сложность и опасность полетов в горной местности по розыску площадок и сбросу грузов с минимально возможной высоты, чтобы гарантировать попадание их в руки адресата, а не врага и избежания столкновения с горами, обязывали экипаж быть предельно внимательным. Я уже здесь не говорю о возможной встрече с истребителями, о преодолении других средств противовоздушной обороны противника, через районы которых из-за ограниченного количества топлива приходилось лететь напрямую. Вот почему мной выше были применены исключительные слова, подчеркивающие всю сложность выполнения поставленной задачи. Однако, несмотря ни на какие трудности, все экипажи дивизии летали с большим желанием на выполнение этих задач, зная, что они делают это ради братской помощи югославским партизанам в их тяжелейшей борьбе.

Нередко, пробиваясь к целям в условиях плохой погоды, экипажам приходилось выходить на побережье Адриатики, определять свое местонахождение и только после этого приступать к отысканию определенных для них площадок. Бывали случаи, когда, находясь в сложных метеорологических условиях, экипаж не был в состоянии обнаружить заданной ему площадки и, затратив значительное время, а следовательно, и значительное количество топлива на ее обнаружение, вынужден был возвращаться на свою базу, не выполнив поставленной задачи. Нетрудно себе представить состояние экипажа, который, преодолев огромное расстояние, пришел в назначенный ему район, но вследствие указанных причин вынужден прекратить поиски и возвращаться на свою базу во избежание того, чтобы этот полет не стал последним его полетом… Огромное физическое и моральное напряжение, таким образом, оказывалось безрезультатным, хотя сил и энергии в данном полете было затрачено куда больше, чем в любом другом успешном, но совершенном в нормальных метеорологических условиях. [485] Однако отдельные неудачи, которые случались у нас и не только по условиям погоды, а, например, из-за отсутствия на месте назначения условленных опознавательных знаков или наличия знаков, но другой конфигурации, нас не обескураживали. Полеты к партизанам в Югославию непрерывно продолжались.

В то же самое время наши союзники, овладев базами на побережье Италии еще осенью 1943 года, хотя и обязались помогать партизанам Югославии, с этой помощью не торопились, при этом четникам Михайловича нужное вооружение и материалы доставлялись. Нужно сказать, что в отношениях с Народно-освободительной армией Югославии искренности у союзников, в особенности у англичан, не было. Говорили одно, делали другое. Примеры тому были на каждом шагу. Скажем, отрекшись в конце концов в начале 1944 года в палате общин от Михайловича (другого выхода не было, он был уличен не только в военных действиях против югославских партизан, но и в прямых контактах с гитлеровцами), а в скором времени и отозвав от него свою военную миссию, Черчилль продолжал оказывать ему материальную помощь с баз в Италии, а также через военную миссию США, которая осталась у Михайловича. Надо прямо сказать, что отношение как Англии, так и Соединенных Штатов Америки к народно-освободительному движению в Югославии было враждебное, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И хотя официально, в особенности опять-таки англичане, они признавали наличие партизанского движения и обязались ему помогать, однако, как говорится, за спиной делали все возможное и невозможное, чтобы это движение задушить.

Приобретая все больший опыт и сноровку в полетах к партизанам, мы стали думать о мероприятиях, которые следовало провести для облегчения и упрощения организации и выполнения этих полетов.

Поначалу каждый экипаж самостоятельно выполнял свою задачу, приходя в заданный район и отыскивая свою цель. В связи с ограниченным количеством горючего маршрут, как правило, прокладывался напрямую: Киев — Суботица — цель. Экипажам приходилось пересекать районы, которые были насыщены средствами ПВО как на территории Румынии и Венгрии, так и на территории самой Югославии. Имея данные о наших полетах в Югославию, немцы установили зенитную артиллерию и в Карпатах, именно в тех районах, где пролегал маршрут самолетов. Таким образом, наши экипажи подвергались, как правило, воздействию средств ПВО как при перелете фронтовой полосы, так и в Карпатах, над опорными пунктами Сегед и Печ, а также в районе Суботицы, где в системе зенитной артиллерии ПВО имелись станции автоматической орудийной наводки. На территории Венгерской низменности были все условия для боевой работы истребительной авиации противника, имевшей радиолокационные средства обнаружения и наведения. [486] В Югославии средства ПВО действовали в районах Нови-Сад, Белград, Смедерево, Ниш и других. В районе Баня-Лука находился аэродром с действующим ночным стартом, в районе Сараево тоже был аэродром…

Прежде всего было решено, что для надежности и уверенности выхода в район цели в сложных метеорологических условиях впереди группы самолетов, примерно за полчаса, вылетает лидер, который передает условия полета экипажам, следующим за ним. Полчаса, конечно, время небольшое, определялось оно опять-таки отсутствием возможности иметь больший запас топлива, но и этот, хотя и малый разрыв по времени давал ощутимые результаты. Вообще-то говоря, можно было, конечно, увеличить количество горючего, проведя некоторые доработки на самолете за счет сокращения перевозимого снаряжения, боеприпасов и других грузов. Но получалось так, что за счет увеличения времени возможного пребывания самолета в воздухе, а следовательно и большей безопасности полета, резко сокращалась полезная загрузка, и то, что доставлял партизанам один самолет, стали бы доставлять два. Арифметика простая — в два раза сокращался объем перевозок. В сложившихся крайне тяжелых условиях боевых действий югославских партизан пойти на это мы не могли, предпочитая самим находиться в более сложном положении.

Разрыв в вылете, состоявший из тридцати минут, практически ничего особо ощутимого в процессе самого полета не давал, но этот разрыв оказывался весьма ценным по прибытии группы самолетов в район цели. Самолет-лидер за тридцать минут успевал определить свое местонахождение, найти цель, сообщить условия погоды, сбросить груз и перейти на работу на привод, как приводная станция. Остальные самолеты настраивались на привод лидера и сразу, без каких-либо поисков, зная условия погоды, смело выходили прямо в заданный пункт и начинали сброс доставленного. После прихода группы на цель, получив подтверждение от каждого, что он находится здесь, лидер отправлялся в обратный путь, сообщая остальным условия полета уже по дороге домой.

Каждая упаковка, каждый мешок, находившийся на том или ином самолете, имели маркировку, присвоенную тому экипажу, который их доставлял. Задание считалось выполненным лишь тогда, когда с места назначения получалось подтверждение о получении всего, что значилось на борту этого корабля. Естественно, экипажи всякий раз с нетерпением ждали сообщения о результатах своей работы.

Позднее в район партизанских действий были заброшены приводные радиостанции, а для обеспечения более безопасного полета по маршруту был задействован полк ночных охотников, которым командовал гвардии подполковник Михаил Павлович Дедов-Дзядушинский. [487] Задачей его полка являлась блокировка аэродромов противника при полетах наших экипажей к партизанам. Этот полк блокировал аэродромы противника в районах: Суботица, Сальнок, Печ, Петровград, Нови-Сад и других.

Так постепенно, от сложного к более простому, входила в повседневный быт АДД боевая работа по обеспечению югославских партизан. В это же самое время английская авиация, базируясь на аэродромах Южной Италии, в частности на аэродроме Бари, где у них имелась база снабжения и откуда, как говорится, рукой подать до мест расположения партизан, почти бездействовала… Наши летчики и штурманы не раз занимались подсчетами, что бы могла сделать для партизан их дивизия, если бы ей представилась возможность работать с аэродрома Бари в Италии. Получалось, что производительность в доставке партизанам всего необходимого увеличилась бы не менее чем в десять раз!

В весенне-летний период нашим экипажам не хватало темного ночного времени, чтобы выполнить беспосадочный полет к партизанам и обратно, однако полеты продолжались. Проходя над территорией, занятой противником, в светлое время самолеты без прикрытия истребителей постоянно подвергались воздействию всех средств ПВО.

В январе я узнал от Верховного, что решено направить военную миссию в Югославию и АДД следует выполнить эту задачу. Доставка миссии к маршалу Тито путем десанта, то есть выброски на парашютах, исключалась. Глава миссии генерал Н. В. Корнеев, раненный в ногу, ходил с тростью и прыгать с парашютом не мог.

Для выполнения этого задания нужно было подобрать соответствующий экипаж. Достаточно хорошо зная летный состав ГВФ, я дал указание его начальнику генералу Астахову представить мне кандидатов для выполнения данного полета. Из них остановился на командире корабля Александре Сергеевиче Шорникове. Остановился потому, что, будучи еще шеф-пилотом Гражданской авиации, мне довелось проверять летный состав, собранный из разных управлений, для определения возможности допуска этих летчиков к практическим полетам с пассажирами в сложных условиях осенне-зимнего периода как днем, так и ночью. Чтобы получить такое право, летчики должны были пройти проверку в реальных условиях. Дело в том, что летчик и его способности определяются не только тем, как он пилотирует самолет, но также и тем, как он себя ведет и как себя чувствует в таком полете. Не один раз за свою летную жизнь мне приходилось быть свидетелем, когда человек, отлично пилотируя самолет под колпаком или под шторками, оказывался совершенно непригодным к полетам в действительно плохих условиях погоды. И, наоборот, летчик, лишь удовлетворительно летавший в искусственно созданных условиях тренировочного полета, в реальных условиях плохой погоды летал уверенно и спокойно, показывая хорошие результаты. [488]

В летном деле бывает и так, что поведение человека на земле бывает совсем не похоже на его поведение в воздухе. Объясняется это психологией, моральным состоянием пилота. Нужна всего какая-то доля секунды для того, чтобы почувствовавший неуверенность в своих силах пилот превратился в человека, не отдающего себе отчета в своих действиях, теряющего контроль как за положением самолета и его приборами, так и над собой…

Приведу пример из далекого прошлого. С Центрального аэродрома Москвы осенью 1933 года вылетели два самолета. Один пилотировал летчик Дорфман[127]— шеф-пилот Петра Ионовича Баранова[128], руководителя авиационной промышленности нашего государства, пришедшего возглавить эту работу с должности главкома ВВС. Другой самолет вел Лев Яницкий — линейный летчик Аэрофлота. Оба летели на юг по одной и той же трассе Москва — Харьков. Дорфман отлично летал вслепую в закрытой кабине, то есть в искусственно созданных условиях слепого полета. Яницкий нес свою службу на трассах ГВФ и, естественно, реально сталкивался с различными условиями полета, в том числе и с плохими. В день их вылета над Москвой проходил центр циклона с дождем, мокрым снегом, сильной болтанкой. Вылетевший с пассажирами на самолете АНТ-9 Лев Яницкий благополучно прибыл в Харьков, а вылетевший вслед за ним Дорфман с П. И. Барановым, его женой и начальником Аэрофлота Гольцманом потерпел катастрофу, пролетев всего несколько десятков километров от Москвы. Летел он тоже на самолете конструкции А. Н. Туполева.

Таких примеров имеется достаточно для того, чтобы с особой тщательностью подходить к проверке летного состава, который предназначается для перевозки пассажиров в любых условиях погоды, днем и ночью. Вот почему я лично придавал особо серьезное значение проверке выделенных для таких полетов летчиков и проводил эту проверку только в реальных, наиболее сложных условиях. Проверочные полеты проводились в условиях циклонической деятельности, в облачности, при дожде и снеге, при обледенении и сильной болтанке, восходящих и нисходящих потоках воздуха, ночью. В общем, я искал наиболее сложные метеорологические условия, после проверки в которых можно было надеяться на то, что проверяемый успешно справится с тем, что записано у него в пилотском свидетельстве.

Само собой разумеется, на проверку прибывали летчики, уже подготовленные к этому в своих территориальных управлениях, там, где они непосредственно несли службу и летали. [489] Как правило, они уже имели разрешение летать в сложных метеорологических условиях с грузом и почтой. Естественно, что передо мной, как шеф-пилотом ГВФ, стояла задача не убедиться в том, умеет ли проверяемый летать вслепую в облаках, а определить — может ли он летать в сложных условиях погоды и возить при этом пассажиров. Поэтому в полете я больше обращал внимание на поведение проверяемого, чем на его технику пилотирования. И вот А. С. Шорников — пилот Закавказского управления ГВФ произвел на меня наиболее благоприятное впечатление. У каждого пилота своя манера, свой стиль полета, начиная с того, как он сидит на своем пилотском сиденье во время полета, как реагирует на то или иное поведение своего летательного аппарата, как воспринимает различные неожиданные явления во время полета, например восходящие и нисходящие потоки, то есть броски самолета по вертикали, сильную болтанку и многое, многое другое. По этим признакам, а вернее по их сумме можно безошибочно, если, конечно, вы сами много летали, судить о способностях проверяемого. По тому, как сидел Шорников, было явно видно отсутствие какой-либо напряженности. По реагированию летчика на поведение самолета, когда рефлексы срабатывали раньше сознания, была видна натренированностъ, доведенная до рефлекторного восприятия, что дается только систематическими полетами на протяжении длительного времени. По восприятию Шорниковым неожиданностей в поведении самолета было видно, что они ему уже давно знакомы и не являются новостью. (Полеты в горах Закавказья, как видно, сделали свое дело.) Спокойствие, неторопливость в движениях и в то же время молниеносное рефлекторное реагирование на те или иные явления, эти качества как бы завершали летную аттестацию Шорникова. Я даже вышел из кабины, чтобы со стороны посмотреть на действия и поведение пилота, тем самым подчеркивая мою удовлетворенность его мастерством. Уходил из кабины во время таких полетов я нечасто. Когда ты не знаешь летных данных того, с кем летишь, да еще несешь личную ответственность за успешное завершение такого полета, — прежде чем покинуть свое место на правом сиденье — не один раз подумаешь.

Мне кажется, что в любой профессии люди, достигшие определенного уровня и знающие, сколько труда, упорства и энергии пришлось вложить раньше, чем достичь этого, всегда будут отдавать должное тем, кто идет по тому же пути. О Шорникове у меня осталось впечатление, что его летные данные являются, если хотите, искусством.

Ни до этого полета, ни после него, работая в Гражданском воздушном флоте, встречаться с А. С. Шорниковым мне не приходилось. Однако, когда среди других была названа его фамилия для полета в Югославию и, уточнив, что именно он работал в Закавказском управлении ГВФ, я, не задумываясь, остановился на его кандидатуре. [490]

После того как наша военная миссия была доставлена, как говорят, в целости и сохранности в Бари (Южная Италия), а потом к партизанам в Югославию, наша работа пошла в основном через миссию. Интересная деталь — военная миссия, посланная нашим правительством к маршалу Тито, была аккредитована при Национальном комитете освобождения Югославии, в то время как англичане и американцы держали свои миссии при Верховном штабе Народно-освободительной армии, никак не желая признавать наличия там же нового правительства Югославии.

В районе расположении Верховного штаба НОАЮ и советской миссии была развернута и наша радиостанция с обслуживающим персоналом, которая служила как приводная и связная рация АДД.

Как-то мы получили данные о прибытии в Верховный штаб сына Черчилля Рандольфа, который появился там в личине военного корреспондента. Появление его у маршала Тито было не совсем обычным — он был сброшен туда на парашюте.

Когда я доложил о полученных сведениях Сталину, он, немного помолчав, сказал:

— Имейте в виду, сыновья премьеров так просто на парашютах не прыгают и в чужих штабах без определенных целей не появляются.

Так оно и оказалось. Сын Черчилля активно действовал в определенном направлении как в своей, так и в американской миссии. Мы получали сведения и о том, что Рандольф совершает вояжи между Верховным штабом НОАЮ и Каиром. Английские офицеры называли Рандольфа толстым сыном великого отца…

Отношения между союзниками и партизанами становились все напряженнее. Максимально сократились поставки союзников НОАЮ, однако на большее они не решались. Дело в том, что, нанеся в феврале — марте 1944 года сокрушительный удар на Буге, наши войска в апреле вышли к границам Чехословакии и вступили на территорию Румынии. Идея Черчилля о высадке десанта из районов Средиземного моря и проникновении на Балканы окончательно проваливалась, в то время как нашим войскам оставалось преодолеть не такое уже большое расстояние, чтобы достичь границ Югославии. В связи с этим нашим союзникам, в особенности Англии, все время приходилось менять свою политику в отношении югославских партизан, хотя партизанское движение и было у них, как говорится, бельмом на глазу.

Утром 25 мая мной была получена радиограмма от начальника нашей расположенной в горах в районе Дрвара радиостанции (штат ее состоял из двух человек: старшины Владимира Щеглова и рядового Пушкина). В этой радиограмме сообщалось, что происходит высадка немецкого десанта на Дрвар, где идет бой. [491]

Зная, что там находится маршал Тито и наша военная миссия, я сейчас же позвонил Сталину и доложил ему о содержании полученного донесения.

— Вам сообщили какие-либо подробности? — спросил он.

Получив отрицательный ответ, Сталин дал указание выяснить подробности и позвонить ему. Примерно через два часа пришло сообщение о том, что высажен крупный немецкий десант, захвачен город. Каких-либо подробностей сообщить не могут, так как связаться не с кем. Ввиду того, что немцы находятся в непосредственной близости, радиостанцию зарывают в землю, сами уходят в горы.

Об этом докладывал Сталину я уже лично, так как он звонил до этого неоднократно, справляясь, не получили ли мы каких-либо новых данных, и, наконец, дал указание по получении таковых приехать и доложить лично.

— Видимо, полученные вами сообщения правильные, и положение там серьезное, — немного помолчав, сказал Сталин. — Ни по одному каналу не могут связаться наши товарищи со штабом Тито. Это не может быть случайностью.

Походив немного, Сталин остановился и задумчиво, как бы про себя произнес:

— Чья же это работа, хотел бы я знать?.. Видимо, сынки зря время не тратят.

Длительное время не было известно, где находится маршал Тито и его штаб. Не один раз звонил Сталин и спрашивал, не вышли ли на связь наши люди. Когда же в конце концов обнаружился маршал Тито, Сталин дал указание принять все меры к тому, чтобы его вывезти. Это задание с честью выполнил А. С. Шорников, находившийся в Бари и совершивший уже десятки вылетов к партизанам с посадкой у них. К слову сказать, он был первым летчиком, осуществившим посадку ночью на заснеженную площадку в высокогорном районе Боснии. В Бари никто из английских и американских летчиков не верил в такую возможность, они сочли рассказ об этом Шорникова просто шуткой, выдумкой. Отправляясь в следующий полет в Боснию, Александр Сергеевич накупил плетеных корзин, прилетев к партизанам, набил их снегом и, вернувшись в Бари, поставил эти корзины, не говоря ни слова, вдоль ряда английских самолетов! Последовало всеобщее изумление, однако профессиональное самолюбие было уязвлено, и некоторые английские и американские летчики последовали примеру Шорникова. [492]

Полеты и посадки Шорникова на ограниченные площадки в горах, где ошибка не может повториться дважды, не были трюкачеством. Этого требовали обстоятельства. Однажды, преодолев плохую погоду и доставив очередную партию военного имущества, экипаж летел обратно, везя пятнадцать человек раненых, и поначалу не заметил, что все они не имеют обоих ног. Не было ни стонов, ни жалоб, ни просьб о помощи… Увидев уже многое и за время Великой Отечественной войны, и за время полетов в Югославии, экипаж был поражен мужеством и стойкостью, которые проявляли раненые партизаны. Надо ли говорить о том, что весь экипаж старался как-то облегчить их состояние во время перелета. Надо ли говорить о том, что наши экипажи использовали малейшую возможность для полета к партизанам. Опыт, полученный в таких полетах, пригодился и не заставил себя долго ждать.

Длительное время у экипажа отсутствовала связь с нашей миссией, находившейся вместе с маршалом Тито. Наконец 3 июня радист экипажа старший лейтенант Н. С. Вердеревский по своей самолетной радиостанции принял радиограмму от генерала Н. В. Корнеева — прибыть в ночь на 4 июня в район Купрешко Поле, находящийся от Дрвара в ста километрах. Из этой радиограммы Шорников понял, что миссии удалось вырваться и уйти от немцев. Понял он также и то, что его штурман П. Н. Якимов, видимо, находится там же. Якимов все время находился при миссии, обеспечивая прием самолета. Зная летно-тактические данные воздушного корабля, а также возможности пилота, он руководил подготовкой площадок, определял пригодность их, обеспечивал правильную выкладку опознавательных знаков, определял возможность прилета по метеоусловиям и так далее. Имея своего человека на месте посадки, экипаж уверенно совершал полеты. Правда, летал он уже без штурмана.

Шорников дал указание экипажу быть готовым к вылету, однако сам он был вызван в штаб английского авиационного командования, где капитан Престон, который отлично говорил по-русски (его отец в свое время был на дипломатической работе в СССР), передал ему радиограмму, полученную от нашей военной миссии, где черным по белому было написано: «Прибыть в ночь на 5 июня», по тому же адресу. Ничего не сказав капитану, Александр Сергеевич сверил эту радиограмму с радиограммой, которую получил он непосредственно. Сомнений быть не могло, в полученных указаниях были разные числа… В том, что нужно обязательно вылететь сегодня, Шорников не сомневался. Если бы было по-другому, то в повторно полученном распоряжении было бы обязательно указано, что первое отменяется. Однако таких указаний не было. Но вот вопрос — как вылететь? Самостоятельно, без получения разрешения на вылет от штаба английского командования вылететь он не мог, не имел права. Что же делать?! [493] Некоторое время Шорников провел в размышлениях, а потом пришел в штаб и попросил разрешения вылететь в разведывательный полет в район, указанный в радиограмме — Купрешко Поле, чтобы уверенно на другой день, в ночь на 5 июня, вылететь уже для выполнения полученного задания. Такое разрешение он получил и в назначенное время вылетел.

Погода не благоприятствовала полету. В условиях грозовой деятельности и дождя пришлось пересекать Адриатическое море на малой высоте, во-первых, для того, чтобы не уклониться от проложенного маршрута, во-вторых, чтобы не попасть в грозовые облака. Выйдя на остров Корчула и обойдя Сплит, где располагалась немецкая военно-морская база, прикрытая большим количеством зенитной артиллерии, экипаж стал набирать высоту, взяв курс на Купрес, в районе которого находилась самая высокая гора, служившая надежным ориентиром. Выйдя на эту гору и определив свое местонахождение, начали поиски условных огней и сигналов. Облачность не давала возможности как следует просматривать местность. Более получаса летал экипаж над незнакомой местностью, пока не обнаружил кодовые огни. Много труда было положено, чтобы зайти на посадку. Нужно было садиться наверняка для того, чтобы иметь возможность улететь. Наконец самолет произвел посадку на обозначенную площадку, которая была сильно изрезана горными ручьями и усыпана камнями…

Как и предполагал Шорников, встречал его штурман Якимов, который вместе с югославскими партизанами подготовил площадку и организовал встречу своего экипажа. Вид у Якимова был незавидный, голова забинтована — он был ранен осколком мины. Нелегко, видимо, пришлось выбираться из окружения, отбиваться от внезапно выброшенного немецкого парашютного десанта.

В скором времени к самолету подошли маршал Тито, генерал Корнеев, члены Политбюро Компартии Югославии, руководящий состав Верховного штаба, представители английской и американской военных миссий. После обмена мнениями о количестве людей, которых можно взять на борт (было решено взять 20 человек), началась посадка в самолет. Кроме маршала Тито, членов Политбюро, генерала Корнеева и Верховного штаба были также взяты на борт и представители англо-американской миссии.

Доставив всех благополучно в Бари, экипаж Шорникова совершил еще один полет на Купрешко Поле и вывез оттуда еще 20 человек. Конечно, генерал Корнеев никаких указаний о переносе вылета на 5-е число не давал. Это, так сказать, осталось на совести тех, кто дал указание вручить экипажу радиограмму с измененным числом даты вылета.

Между прочим, союзники в эту же ночь совершили тоже два полета на Купрешко Поле, но несколько запоздали. [494] Оказывается, Верховный штаб обращался к ним с просьбой вывезти их, но союзники ответили, что по условиям погоды, а также по причине неизвестного состояния площадки полет на Купрешко Поле является серьезным риском. Однако, узнав о прилете нашего экипажа, они направили туда и свои самолеты. Вскоре Купрешко Поле было занято гитлеровцами, а охранявшие Верховный штаб части с боями вырвались из окружения и ушли в другие районы.

Позднее мы узнали некоторые подробности. Немецкий десантный батальон с частями усиления имел задачу захватить Дрвар, где расположен Верховный штаб Народно-освободительной армии, и уничтожить его вместе с Верховным главнокомандующим маршалом Тито. Высадка десанта оказалась неожиданной. Каких-либо крупных частей или соединений, которые могли бы вступить в бой с гитлеровцами, в районе расположения штаба не было. Отдельные подразделения не могли вести длительный бой с хорошо вооруженным противником, имевшим в своем распоряжении даже артиллерию. Пришлось с боями отходить. Выйти из пещеры, где размещался штаб, было невозможно из-за кинжального огня. Тогда был взломан пол и находившиеся в пещере спустились по веревке к протекавшему внизу ручью, вышли в сад, а оттуда пробрались на гребень горы у долины Унаца. Так ушел маршал Тито со своими товарищами от немцев.

Все же капитан Рипке, командир десантного батальона гитлеровцев, которому не удалось схватить или уничтожить самого Тито, захватил трофей — парадную маршальскую форму. Так бесславно закончилась очередная, теперь уже диверсионная, попытка разделаться с руководством Народно-освободительной армии Югославии.

А вскоре после этого, 14 июня, на остров Вис прибыл собственной персоной премьер королевского правительства Шубашич, который без всяких проволочек подписал вместе с маршалом Тито соглашение о признании Национального комитета освобождения Югославии как выполняющего функции правительства. Шубашич и Тито договорились создать органы, координирующие деятельность как Национального комитета, так и эмигрантского правительства в борьбе с немецкими захватчиками, в целях создания в дальнейшем единого правительства страны. Однако, как и следовало ожидать, этого не произошло. В августе уже сам Черчилль встретился в Италии с маршалом Тито и всячески настаивал на встрече Тито с королем и с Михайловичем. Попытка эта успеха не имела.

В то время как, сокращая помощь югославским партизанам, союзники безуспешно пытались добиться согласия Тито войти в контакт с королем, наше государство оказывало все возрастающую помощь Народно-освободительной армии Югославии. [495] Мной было доложено Сталину о целесообразности и прямой необходимости организовать свою базу в Бари, что усилило бы обеспечение боевой деятельности партизан. По его указанию наши товарищи договорились с союзниками об организации в Бари авиационной базы, куда была переброшена группа транспортных самолетов с личным составом, которая в июле начала боевую работу на партизан. Эту авиагруппу особого назначения (АГОН)[129] возглавил Герой Советского Союза полковник Василий Иванович Щелкунов. Туда же напрямую пришла эскадрилья истребителей, покрыв без посадки расстояние более 2000 километров над территорией, занятой противником, и над морем. Эта эскадрилья успешно прикрывала полеты самолетов особой авиагруппы к партизанам в дневных условиях. Таким образом, Авиация дальнего действия стала обеспечивать боевую работу НОАЮ как боевыми частями, находившимися на территории Советского Союза, так и транспортными самолетами с авиационной базы в Бари.

Авиагруппа провела огромную работу. В круг ее боевой деятельности входили: полеты ночью в партизанские районы со сбросом груза на парашютах; полеты со сбросом беспарашютных грузов с высоты не более 400 метров; полеты ночью с грузом и людьми с посадкой на полевых площадках в расположении частей НОАЮ с вывозом оттуда раненых; полеты днем на сброс, а чаще с посадкой под прикрытием истребителей; полеты по спецзаданиям.

Полеты на сброс беспарашютных грузов и полеты с посадками ночью были особенно сложны и опасны. Дело в том, что партизаны, как правило, находились в горах и опознавательные знаки сброса выкладывали на склонах гор, в ущельях, что, естественно, крайне затрудняло маневр самолетов. Приходилось ночью снижаться ниже вершин окружающих гор, которые зачастую были плохо видны, и экипаж находился в постоянной опасности столкновения с ними. Подчас противник располагался вблизи точек сброса, и самолеты подвергались с его стороны пулеметно-ружейному обстрелу. Выполнив задание, машины нередко приходили домой с пробоинами. Однако точность сброса всегда была хорошей — за все время работы авиагруппы не было ни одного случая, чтобы груз попал в руки противника. Случались и курьезы. Однажды в лунную ночь шесть самолетов с малых высот сбрасывали груз на одну из партизанских площадок. После того как четыре самолета выполнили свое задание, огни погасли. Не сбросившие свой груз два самолета пришлось перенацелить на другие точки. Впоследствии оказалось, что сброс был настолько интенсивным и точным, что команда, поддерживавшая огонь костров, разбежалась и костры погасли.

Посадки на площадках в горах в ночных условиях, да еще с превышением их над уровнем моря более чем на 1000 метров, были сложны и опасны. [496] Как правило, площадки представляли собой прямоугольник шириной 50—150 метров и длиной в 650—1000 метров. На многие из них из-за окружающих гор приходилось заходить на посадку лишь с одной стороны, а взлетать с противоположной, поэтому посадки с боковыми и попутными ветрами не являлись редкостью. Если учесть при этом разреженность воздуха в высокогорной местности, что увеличивало длину пробега самолета при его посадке и длину разбега при взлете, то становится ясным, что от летчиков требовалось высочайшее мастерство пилотирования и абсолютная точность расчета на посадку.

Несмотря на все сложности боевой деятельности, работа нашей авиагруппы в Бари проходила без происшествий и без потерь самолетов. Здесь нужно отдать должное и командиру этой авиагруппы Василию Ивановичу Щелкунову, который, сам летая на выполнение боевых заданий, а следовательно, зная действительные условия полетов, организовал работу так, что максимально исключались предпосылки к летным происшествиям.

Экипажи авиагруппы совершали посадки более чем на двадцати площадках в различных районах Югославии, в большинстве своем в гористой местности.

Авиагруппа доставила партизанам огромное количество боеприпасов, оружия и другого военного снаряжения (вплоть до 45-миллиметровых противотанковых пушек), продовольствия и медикаментов. Только личного состава было перевезено более 5000 человек, в том числе вывезено более 1500 раненых. С авиабазы на аэродроме Бари для НОАЮ было доставлено самолетами около 3000 тонн военных грузов.

На самолетах авиагруппы были доставлены в Бари четыре самолета По-2, которые были собраны, облетаны и переданы Народно-освободительной армии как самолеты связи. Наши же товарищи оттренировали и выпустили на них югославских летчиков.

Не один раз встречался Щелкунов с маршалом Тито, решая те или иные вопросы. Он же организовал его перелет с острова Вис на аэродром Крайова в Румынии, когда И. В. Сталин пригласил Тито в Москву (18—20 сентября 1944 года).

В разговорах с В. И. Щелкуновым маршал Тито особенно тепло отзывался о советских летчиках, которые, как он выразился, «заслужили то, чтобы после войны быть гостями в санаториях прекрасного Адриатического побережья Югославии».

Весну, лето и осень 1944-го личный состав АДД, выполнявший полеты в Югославию, вел напряженную работу. До мая полеты производились из района Киева, потом из района Винницы и, наконец, осенью — с территории Румынии. По неполным данным, с этих баз совершено около 2000 боевых вылетов и доставлено огромное количество оружия, боеприпасов и другого военного имущества. [497] Конечно, ни в какое сравнение эти полеты с полетами союзников идти не могли. Как уже упоминалось выше, летать с баз Южной Италии было куда ближе, а по метеорологическим условиям куда проще. А телеграммы от партизан все шли и шли, и речь в них была все время об одном… Оружие, боеприпасы… Боеприпасы, оружие. Вот, например, телеграмма за № 55:

«Главный штаб Сербии очень просит в ночь на 13.9 на площадку штаба сбросить возможно большее количество винтовок, автоматов, пулеметов, боеприпасов. Координаты: 21 31 00, 43 13 00 — площадка, что 8 км западнее Прокупле. Сигналы: квадрат из восьми костров, кодовый сигнал по таблице 183».

Через два дня получаем оттуда же телеграмму № 279:

«Главному штабу Сербии необходимо оружие для вооружения 35 тысяч бойцов. Площадка Губетин закрывается. Принимаем груз на Добра Вода.

Горшков». (Заместитель начальника нашей военной миссии.)

Хочу здесь привести один случай обмена письмами между нашим экипажем, доставлявшим по этим заявкам оружие, и партизанами. Старший лейтенант Иван Константинов вложил в один из мешков, доставляемых партизанам, письмо от себя и своего экипажа, где желал успехов тем, кто получит оружие и будет бить гитлеровцев. и изменников. Сбросил он это письмо вместе с грузом 19 сентября, указав номер своего самолета. Вскоре был получен ответ, который привожу полностью:

«Гвардейскому боевому экипажу № 7/369, ст. лейтенанту Константинову.

Дорогие братья и боевые товарищи! Ваш драгоценный груз попал в наши руки. Оружие, которое вы нам сбросили, уже бьет фрицев и изменников.

Приближается час нашей общей победы. Заверяем вас, что ни одна винтовка, полученная из ваших рук, не пощадит врага. Просим вас, товарищи, сбрасывать нам ваши газеты, журналы и книги.

Да здравствует СССР, вождь всех свободолюбивых народов в борьбе за уничтожение фашистского ига!

Да здравствует непобедимая героическая Красная Армия!

Да здравствует Народно-освободительная армия Югославии! Да здравствуют наши любимые вожди маршал Сталин и маршал Тито!

Да здравствует дружная семья славянских народов!

Да здравствует сталинское племя крылатых!

Солдаты, подофицеры и офицеры 24-й сербской дивизии НОА Югославии.

24 сентября 1944 г. № 899».

(Архив МО СССР, ф. ВДВ, оп. 11519, д. 1079, л. 56).

Такая переписка сплачивала боевую дружбу югославских бойцов с нашими экипажами. [498] А их летало в Югославию немало, и упомянуть их всех в этой книге, конечно, невозможно. Однако некоторых я все же назову. Прежде всего полковника П. И. Кондратьева — командира дивизии, осуществлявшей полеты в Югославию; подполковника В. Д. Зенкова — командира полка, майора А. А. Баленко — в дальнейшем генерала, командира дивизии; майора В. П. Драгомирецкого — в будущем тоже генерала, командира корпуса. А также подполковника П. Ф. Бенусова, майоров А. А. Агибалова, И. Л. Сенагина, М. М. Кириллова, А. П. Дудника, К. М. Куликова, Д. Г. Нагорнова, П. А. Полыгалова, С. В. Щербакова, Н. М. Рыбалко, В. А. Тузова, капитанов А. В. Мансветова (того самого, который прибыл из лагеря с Колымы), А. И. Махова, К. И. Антипова, В. М. Живодер, Н. Я. Заболотного, В. Н. Орлова, старших лейтенантов Е. И. Горелика, П. Ф. Дюжаева, В. Т. Зинько, И. Д. Лещенко, А. П. Лякшева, М. К. Прошлякова, Н. Н. Свирщевского, В. Ф. Тимченко, Г. Б. Трабуна, Н. Ф. Абрамова, лейтенантов П. Д. Петрова, Е. П. Новикова, А. Е. Рогаленко, В. В. Смирнова, П. А. Чижевского, Н. П. Гуртового, Ю. Н. Аганина, С. П. Матвеева, М. П. Гаврилова, А. Н. Гусева, П. Е. Кузьмина, И. И. Федорова, А. В. Тинякова, А. А. Куприенко, младших лейтенантов Л. П. Дербышева, И. В. Дементьева, И. Н. Сюткина, П. Т. Красникова, П. Д. Петрова, Д. С. Филатова, Л. Н. Рождественского, В. Г. Семенихина, старшин В. И. Елисеева, В. А. Лежебокова, А. К. Швардина, А. Н. Чуркина, В. Г. Болтручука, И. Д. Дерюжкова, Л. А. Интезарова, В. Д. Корнеева, В. Ф. Ткаченко.

Названные и многие другие авиаторы были награждены советскими и югославскими орденами. Я назвал несколько десятков фамилий просто на выбор, и это совершенно не значит, что другие не заслуживают быть упомянутыми.

Стали Героями Советского Союза и были награждены югославскими орденами «Партизанская Звезда» первой степени Гога Григорьевич Агамиров, Александр Алексеевич Баленко, Александр Дмитриевич Давыдов, Владимир Порфирьевич Драгомирецкий, Константин Михайлович Кудряшев, Федор Селиверстович Румянцев.

Были удостоены звания Народных Героев Югославии Иван Антонович Булкин, Павел Игнатьевич Дмитриенко, Иван Никифорович Константинов (тот самый, который писал письмо и получил ответ от партизан), Александр Теопанович Моногадзе, Василий Антонович Улиско. Командир корпуса генерал Георгий Семенович Счетчиков был награжден орденом «Партизанская Звезда» первой степени. [499]

Что касается экипажа, который вывез маршала Тито с его товарищами и Верховным штабом, то Указом Президиума Верховного Совета СССР Александру Сергеевичу Шорникову, его второму пилоту Б. Т. Калинкину и штурману П. Н. Якимову было присвоено звание Героев Советского Союза, а бортовой техник И. Г. Галактионов и бортовой радист Н. С. Вердеревский награждены орденами Ленина. Югославское правительство А. С. Шорникову, Б. Т. Калинкину и П. Н. Якимову присвоило звание Народных Героев Югославии, а И. Г. Галактионов и Н. С. Вердеревский были награждены орденами «Партизанская Звезда».

Также мне хотелось бы рассказать еще об одном участнике югославской эпопеи Александре Дмитриевиче Давыдове. Его экипаж был среди первых, начавших полеты в Югославию, и, естественно, на их долю пришлись самые сложные полеты, практически без какого-либо обеспечения. Именно поэтому большинство этих экипажей удостоены высших наград.

Александр Дмитриевич Давыдов до войны был, как и многие другие в АДД, пилотом гражданской авиации. Познакомиться мне с ним довелось, работая в Московском управлении ГВФ в 3-м транспортном отряде. Это были 1938–1939 годы. В этом отряде, после всяческих перипетий в Восточной Сибири, о чем мной уже говорилось, я работал рядовым пилотом на самолете «Сталь-3», а некоторое время спустя меня назначили инструктором. Летчиков в отряде насчитывалось много, поэтому и инструкторов было несколько. В обязанности инструктора входила проверка время от времени техники пилотирования закрепленных за ним пилотов, за что он нес прямую ответственность.

И вот однажды я был вызван командиром отряда и мне было предложено определить дальнейшую возможность полетов в отряде Александра Давыдова. Указанием командира отряда я был удивлен, так как Давыдов не входил в мою группу пилотов. Но командир сказал, что инструктор, проверявший Давыдова, не соглашается выпускать его лететь самостоятельно в рейс с пассажирами. «Дела у него с ориентировкой неважные», — заключил командир. Инструктор Михаил Вагапов, который проверял Давыдова последним, сказал мне, что «возят» его давно, летает он хорошо, но с ориентировкой действительно дела обстоят так, что выпускать его на трассу в самостоятельный полет нельзя. Случай исключительный, и он меня просто заинтересовал. Обычно в таких ситуациях, как правило, идет речь о технике пилотирования, она нередко становится камнем преткновения.

На другой день мы с Александром Давыдовым отправились в рейс. Пилотировал самолет Давыдов. На самолете «Сталь-3» имелся только один штурвал с перекидывающимся управлением (баранкой штурвала). Была редкая кучевая облачность и, дав указание идти сверху нее, я углубился в чтение газеты. В начале полета я еще поглядывал на приборы и землю, но, видя, что все идет нормально, увлекся чтением. Летели мы на линии Москва — Воронеж — Сталинград — Астрахань. [500]

Прошло весьма значительное время, и когда я в разрывы облаков посмотрел на землю, то местность показалась мне незнакомой, а взглянув сразу на компас, увидел, что курс на нем совсем не соответствует маршруту полета. Пока я разглядывал местность и потом снова посмотрел на компас, тот уже показывал новый курс. Дело плохо! Изменение курса на компасе определенно говорило о том, что пилот потерял ориентировку. «Где мы находимся?» — спросил я у него. Он пожал плечами. Не беря на себя управление, я дал указание Давыдову взять курс полета, проложенный на карте, и точно его выдерживать, а сам стал пытаться восстановить ориентировку. Истекло время нашего прибытия в Воронеж, однако местность, похожая на окрестности этого города, не появлялась. Пролетели еще некоторое время. Так как запас топлива был ограничен, решил сесть около появившейся по курсу машинно-тракторной станции. Взяв управление на себя, произвел посадку. Оказалось, что мы в районе станции Касторной. Остаток горючего не гарантировал уверенного перелета в Воронеж. В пустой бак заправили керосин. Взлетели и набрали высоту на хорошем топливе, а потом переключились на бак с керосином. К удивлению, мотор продолжал работать без перебоев. Прилетели в аэропорт, где нас ждали уже с беспокойством. Налицо была «блудежка», да еще с инструктором. Однако на лице Давыдова я видел лишь полнейшее безразличие ко всему происходящему…

Слив керосин и заправившись, пошли на вылет. Немного задержавшись и придя на самолет, я увидел Давыдова на правом сиденье.

— Займите свое место и продолжайте полет, — даю ему указание.

Давыдов был явно удивлен, но молча пересел на левое сиденье. Наш полет продолжался. Теперь я уже весьма внимательно следил за полетом и за действиями проверяемого, но никак это не проявляя. Следующая посадка должна быть в Урюпино. Давыдов начал постепенно отклоняться от трассы, но я не вмешивался. Вышли мы на траверз Урюпинской в стороне, примерно километрах в десяти, и только здесь я дал указание изменить курс на аэродром. В Сталинград мы прилетели уже без моего вмешательства. И вот здесь-то, наконец, и состоялся у нас откровенный разговор. Мои предположения, сложившиеся в процессе полета, оказались правильными. Давыдова, как говорят пилоты, «завозили». Он летал на левом сиденье, как командир корабля, но ему не давали возможности проводить полеты самостоятельно, постоянно вносили поправки в процессе полета, причем эти поправки каждый проверяющий делал по-своему, а затем рассказывал об этом новому проверяющему. Следующие товарищи, уже будучи предупрежденными о имеющихся якобы недостатках в ориентировке проверяемого, всякий раз давали те курсы полета, которые они находили нужными, а пилот оставался лишь исполнителем. Так мало-помалу Давыдов перестал лично заниматься детальной ориентировкой, то есть сверкой курса полета самолета с местностью, чем и породил у тех, кто его проверял, уверенность в том, что он не может ориентироваться в полете. [501] А это значило — конец работы в качестве линейного летчика. После нашей вынужденной посадки до прилета в Воронеж Давыдов решил, что его служба в отряде завершилась.

В товарищеском разговоре я сказал Давыдову, что если он сам, без моего вмешательства, совершит полет до Москвы, то я даю ему слово — на другой же день он уйдет в самостоятельный рейс без кого-либо на борту, за исключением его бортмеханика. И Давыдов успешно закончил полет, показав, что может летать так же, как и другие пилоты, если ему предоставят возможность.

На другой же день после прилета в Москву он, к удивлению ранее его проверявших, был назначен в самостоятельный рейс и отлично его выполнил. Затем продолжал летать на линиях Гражданского воздушного флота, стал пилотом первого класса. Во время Великой Отечественной войны — командир эскадрильи, совершил 321 боевой вылет, удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Заслужил двадцать наград, из них пять орденов Красного Знамени.

27 раз А. Д. Давыдов на тяжелом самолете производил посадки в тылу врага у партизан, доставляя им боеприпасы и вывозя от них раненых. 37 раз ходил лидером на выполнение специальных заданий в глубоком тылу противника. Десятки раз ходил осветителем. Многократно его самолет подвергался зенитному огню и атакам истребителей, и всегда Давыдов приводил поврежденный самолет на свои аэродромы. На счету экипажа имелись и сбитые истребители противника.

Вот так складываются судьбы человеческие, проследить за которыми помогает нам только время… И все-таки раньше, чем написать об одной из таких судеб, я спросил теперь уже не Александра, а Александра Дмитриевича Давыдова, имеющего уже внука, который учится в Суворовском училище, — не будет ли он возражать, если я напишу об одном из эпизодов его молодости, участниками которого мы с ним были, и, получив его согласие, привел здесь вышеизложенное.

В начале сентября 1944 года наши войска вышли на румыно-югославскую границу, а в конце месяца — на болгаро-югославскую и, вступив в Югославию, в скором времени встретились с воинами Народно-освободительной армии. Так начались непосредственные совместные боевые действия Красной Армии с бойцами НОАЮ, которые в тяжелейших условиях партизанской войны добились огромных успехов. Взаимодействуя с Красной Армией, ведущей боевые действия по освобождению северо-восточных районов Югославии, бойцы Народно-освободительной армии совместно с советскими воинами 20 октября освободили Белград. [502] Многие тысячи советских воинов остались на полях сражений, отдав свою жизнь за освобождение Югославии. Немало потерь понес и личный состав АДД…

Боевая работа на югославских партизан находилась под постоянным систематическим контролем Верховного Главнокомандующего. Так, были введены специальные донесения штаба АДД за подписью командующего, члена Военного совета и начальника штаба, посылавшиеся непосредственно на имя Сталина. В этих донесениях всякий раз подробно указывалось, откуда и сколько самолетов летало, куда и с какими результатами. Верховный Главнокомандующий не раз звонил или при личных встречах уточнял те или иные интересующие его данные по проведенным полетам. Связь с маршалом Тито у него была непосредственная, а в сентябре 1944 года, когда Тито прилетал в Москву, и мне довелось с ним встретиться у Сталина.

Боевая работа по обеспечению югославских партизан была одной из наиболее серьезных задач, выполнявшихся АДД во время Великой Отечественной войны.