Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Мотив времени
ВРЕМЯ «СВОЕ» И «КАЗЕННОЕ» Заключенным предписан жесткий, жестокий распорядок дня – от короткого звука удара молотка о рельс, с которого начинается лагерный день, до отбоя такой же морозной и темной ночью, какой была прошлая. Распорядок, навязанный режимом, теми, кто создал и блюдет его, противостоит в сознании зэков настоящему порядку жизни, по которому каждый из них жил до ареста. Все время заключенных строго подразделяется на «казенное», жестко регламентированное незыблемым лагерным распорядком, и «свое»: «до отбоя было часа полтора времени своего, не казенного». Но каждый проживает и казенное время по-своему, у каждого свои думы, заботы, воспоминания. В самом начале рассказа выясняется, на что заключенный может потратить свое личное время: «До развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку…». «Свое» время кормит, вернее, подкармливает заключенного. Здесь важно не только то, что герой рассказа – мастер на все руки, что он не гнушается никакими услугами, кроме, правда, сбора мисок в столовой, грозящего соблазном долизать эти миски. Любой произвольный передел своего и казенного времени вызывает глухое недовольство заключенных. Лишняя проверка в лагере возмутительна не потому, что оскорбительна своей бессмысленностью, а потому, что отнимает у заключенного его личное время. Казенное время – это время по команде: путь на работу, подготовка к работе. Затем работа, обратный путь в лагерь. И бесконечные, бессчетные проверки и шмоны. МИНУТА Вся жизнь лагеря расписана по минутам. И нарушение этого расписания грозит заключенному неминуемым наказанием. Пять часов – и ни минутой позже – объявлено по этому расписанию посреди ночи утренним подъемом. Важно, что обычно пунктуально выполняющий правилараспорядка Иван Денисович именно на это раз нарушил его и стал жертвой «заслуженного» наказания: «- Ще - восемьсот пятьдесят четыре! - прочел Татарин с белой латки на спине черного бушлата. - Трое суток кондея с выводом! И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всемполутемном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто еще не встал. - За что, гражданин начальник? - придавая своему голосу большежалости, чем испытывал, спросил Шухов. С выводом на работу - это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер - это когда без вывода. - По подъему не встал? Пошли в комендатуру, - пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей». Нарушение порядка заключенным, даже первое, даже незначительное, карается карцером. И только на наказаниях и держится лагерный порядок. Далее, в ходе этого одного дня, выясняется, насколько безмерно суровым, калечащим на всю жизнь становится наказание, если речь идет не о промашке, а об открытом сопротивлении режиму. Тем удивительнее в сравнении с бесконечным «казенным» временем кажутся пусть и совсем короткие минуты счастья во время завтрака, обеда и ужина. В мировой литературе эти сцены, описывающие наслаждение от еды, пожалуй, одни из самых запоминающихся. И приносит наслаждение жидкая баланда, скупо отмеренная черпаком помощником повара. А в доколхозные времена ели, сколько и как хотели. «Начал он есть. Сперва жижицу одну прямо пил, пил. Как горячее пошло, разлилось по его телу – аж нутро его все трепыхается навстречу баланде. Хор-рошо! Вот он, миг короткий, для которого и живет зэк!» Эти мгновения наслаждения снимают все горести и обиды, приносят не просто удовлетворение, а настоящее, ни с чем здесь, в лагере, не сравнимое наслаждение, уверенность в том, что просто сытый человек может пережить всё и со всем справиться: «Сейчас ни на что Шухов не в обиде: ни что срок долгий, ни что день долгий, ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: переживем! Переживем все, даст Бог, кончится!» Минуты полного счастья не просто поднимают настроение, они изменяют мироощущение заключенного, его отношение к тому, чем он живет сегодня, что будет с ним завтра. И даже, когда баланда холодна, герой так же внимательно, вдумчиво относится к еде – это короткие минуты его, личного, времени, которое он может прожить с наслаждением: «Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно, внимчиво. Уж тут хоть крыша гори – спешить не надо. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином». ЧАС Такой обычный, бессчетно повторяющийся нами вопрос «Который час?» неуместен и попросту невозможен для заключенных потому, что«никто из зэков никогда в глаза часов не видит, да и к чему они, часы? Зэку только надо знать – скоро ли подъем? До развода сколько? до обеда? До отбоя?» И начавшийся посреди ночи день лагеря затягивается до десяти часов потому, что за первой проверкой следуют вторая и третья, уже совершенно никому не нужные: «Всё ж говорят, что проверка вечерняя бывает в девять. Только не кончается она в девять никогда, шурудят проверку по второму да по третьему разу. Раньше десяти не уснешь. А в пять часов, толкуют, подъем». Если нарушение точного времени подъема заключенными грозит им всяческими неприятностями, то произвол лагерной охраны в отношении ко времени отбоя дело привычное, чуть не ежедневное. До рассвета, в свете прожекторов, о движении времени узнается по привычным, ежедневно повторяющимся утренним событиям. На вопрос «Который час?» лагерникам отвечает постоянно повторяющийся каждый день гудок поезда, с точностью до пяти минут в одно и то же время проходящего по своему расписанию: «Восемь часов, пять минут девятого (только что энергопоезд прогудел)…» Этот же уже, очевидно, возвращающийся поезд сообщает о времени обеда: «Вдруг прогудел гудок с энергопоезда. Он не сразу во всю мочь загудел, а сперва хрипловато так, будто горло прочищал». Его гудок означает, что пришла пора обеда: «Полдня – долой! Перерыв обеденный!» Вернее, гудок этот напоминает, что уже пропустили момент сбора на обед: «Эх, пропустили! Давно б в столовую идти, очередь занимать. На объекте одиннадцать бригад, а в столовую больше двух не входит». Вообще, в лагере о времени заключенные узнают на слух не только о подъеме в самом начале рассказа, но и тогда, когда уже рассвело. Так, забежавший в санчасть Иван Денисович слышит здесь о разводе: «Сквозь двойные, непрозрачные от белого льда стекла еле слышно донесся звонок развода».
Данная страница нарушает авторские права?