Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Время по солнцу
|
|
Главным для обездоленных людей середины ХХ века остается самый надежный и древний способ определять время по положению солнца на небосводе. Но власть, движимая оголтелым стремлением преобразовать человека, общество, природу, посягнула и на отсчет времени: сдвинули на час полдень, когда солнце находилось в зените:
«Тут бак принесли, снег растапливать для раствора. Слышали от кого-то, будто двенадцать часов уже. - Не иначе как двенадцать, - объявил и Шухов. - Солнышко на перевале уже. - Если на перевале, - отозвался кавторанг, - так значит не двенадцать, а час.- Это почему ж? - поразился Шухов. - Всем дедам известно: всего вышесолнце в обед стоит. - То - дедам! - отрубил кавторанг. - А с тех пор декрет был, исолнце выше всего в час стоит. - Чей же это декрет? - Советской власти! Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим декретам подчиняется?» Да и так ли уж важны декреты всесильной власти, адресованные солнцу, если люди живут и трудятся по солнцу, если день их начинается по-настоящему с пути на работу, с восхода солнца: «Колонна прошла мимо деревообделочного, построенного зэками, мимо жилого квартала (собирали бараки тоже зэки, а живут вольные), мимо клуба нового (тоже зэки всё, от фундамента до стенной росписи, а кино вольные смотрят), и вышла колонна в степь, прямо против ветра и против краснеющего восхода. Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не было ни одного».Восходящее «большое, красное» солнце воспринимается заключенными не просто как начало трудового дня, не просто как светило, а как источник благодати и радости.
Не случайно в этой сцене всю меру Божьей благодати ощущает глубоко и искренне верующий, пошедший за свою веру на каторгу баптист Алешка. И неслучайно рядом с ним в этой сцене оказывается Шухов, его словами рассказывается о происходящем: «Напересек через ворота проволочные, и через всю строительную зону, и через дальнюю проволоку, что по тот бок, – солнце встает большое, красное, как бы во мгле. Рядом с Шуховым Алешка смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла. Щеки вваленные, на пайке сидит, нигде не подрабатывает – чему рад?»
Но и солнце заключенные воспринимают не так, как свободные люди, а именно как заключенные: на лагерном миропонимании основывается шутка латыша в разговоре с Иваном Денисовичем: «Густой пар шел от их дыхания. Солнце уже поднялось, но было без лучей, как в тумане, а по бокам солнца вставали, кесь, столбы.
- Не столбы ли? - кивнул Шухов Кильдигсу. - «А нам столбы не мешают, - отмахнулся Кильдигс и засмеялся. – Лишь бы от столба до столба колючку не натянули, ты вот что смотри». Солнце напоминает герою простую истину – время целиком зависит от того, чем оно заполнено: азарт труда как бы ускоряет время, делает его движение незаметным. Но Иван Денисович не просто удивляется, почему быстро пролетающие дни не складываются в быстро проходящие годы заключения: «Шухов поднял голову на небо и ахнул: небо чистое, а солнышко почти к обеду поднялось. Диво дивное: вот время за работой идет! Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся – не оглянешься. А срок сам – ничуть не идет, не убавляется его вовсе». Думаю, что в рассказе содержится очевидный ответ на этот вопрос Ивана Денисовича. Течение времени отмечается по определенным вехам, ожидаемым или остающимся в памяти. Каждый день разделен на такие вехи – подъем, проверка, завтрак, обед, ужин, начало и конец работы и так далее. А вот время в каких-то более крупных масштабах лишено каких бы то ни было значимых отметин. Поэтому дни сливаются в неразличимую, бесконечную, однообразную череду месяцев и лет, имя которым – лагерный срок. Последнее обращение к солнцу – на закате, когда нужно заканчивать работу и вслед за другими бригадами собираться в лагерь: «Солнце закрайком верхним за землю ушло. Теперь уж и без Гопчика видать: не только все бригады инструмент отнесли, а валом повалил народ к Вахте». Так световой рабочий день в лагере осмысляется в рассказе как солнечный день. И это, по-моему, имеет очень большое значение. Можно сказать, что солнце, постоянно присутствуя во всех сценах рассказа, как бы помогает следить за сюжетом, организует композицию рассказа. Читатель вслед за героями наблюдает за солнцем на небосводе и вслед за героями отказывается от навязанной лагерем привычки – смотреть вниз, под ноги, опустив голову. Пока человек смотрит на небо, наслаждается расточаемой солнцем благодатью, никакой режим не может вытравить в человеке человеческое, не может достичь своей главной цели – сделать из людей послушных, бесчувственных, бессмысленных рабов режима. Маленький человек русской классики принимал окружающее его пространство как единственно реальное и возможное пространство его жизни. Маленький человек живет только сегодня. Без прошлого и будущего. И только так он понимает и принимает свою жизнь.Персонажи рассказа Солженицына – и заключенные и охранники - разделяются на две противостоящие друг другу группы. С одной стороны, это те, чьи жизненные интересы ограничены понятиями «здесь» и «сейчас». Им противостоят те, для кого обстоятельства – это не только лагерь за колючей проволокой, это не только время от подъема до отбоя, но и пространство, где люди живут в мире солнца, месяца, звезд, в бесконечном, ничем не ограниченном мире. Это обеспечивает им ощущение единства их жизни, прожитой и будущей. С одной стороны, Шухов и баптист Алешка, улыбающиеся солнцу, с другой – Волковой, Фетюков, завстоловой …
Ну разве можно представить себе их просто так улыбающимися солнцу? Жизненная мудрость любимых Солженицыным героев, а значит, и его самого заключается в том, что если у тебя нет возможности, желания и сил их изменить обстоятельства своей жизни, то ты можешь расширить представления о мире. Оставаясь пленником ГУЛАГа, ты можешь стать человеком бесконечного и гармоничного Космоса. И это счастье у тебя никто не отнимет.
ДЕНЬ Один день лагеря в рассказе можно разделить на события, которые составляют содержание сцен, отдельных эпизодов. Порядок повествования целиком подчинен расписанию лагерного дня. В этот общий для всех, обязательный распорядок заключенные умудряются втиснуть свое «личное» время. По «казенному» времени и урывкам «личного» времени строится внешняя композиция рассказа – от первых строк, от первого эпизода, до последних слов, когда герой собирается отойти ко сну и подытоживает прожитый день. Сосредоточив внимание на событиях одного дня, автор-повествователь лишь изредка уходит в прошлое, главным образом, в кратких упоминаниях о долагерной жизни героев и о том, как и за что они оказались в зоне. Исключение в этом отношении представляют лишь история главного героя и история бригадира Тюрина, вырастающая в отдельную вставную новеллу. Существенно расширяется жизненный материал рассказа за счет воспоминаний самого Ивана Денисовича о том, как жил он сам прежде и как, вообще, жили люди – как трудились, что ели, как заботились о рабочем скоте… Но, как я только что сказал, особое место занимает рассказ о своем прошлом неожиданно расчувствовавшегося, отбывавшегося второй срок, обычно немногословного и сурового бригадира. Его воспоминания слушает бригада, его нынешняя семья, заменившая ему первую, настоящую семью. Для каждого, кто слушает сейчас бригадира, – это время свое, личное, «неказенное». Но, в отличие от других сцен, где герои заняты сугубо личными делами, здесь личное время становится общим временем, по-настоящему объединяющим согнанных насильно вместе людей. Именно услышанное ими слово делает их близкими, делает их семьей. НЕДЕЛЯДни, как известно, с сотворения мира складываются в недели. И каждая неделя завершается седьмым, особым днем, днем отдыха ото всех дел. «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день, и освятил его; ибо в оный почил от в дел Свои х, которые Бог творил и созидал» (Библия, М., 2005, с. 10).
В своем стремлении разрушить складывавшийся веками разумный порядок строители нового мира ради устройства нового порядка покушались и на недельное измерение времени. Так вводились пятидневки, а в лагере «лишнее» воскресенье объявлялось рабочим днем.
«Тут, в очереди, услышал Шухов и новость: воскресенья опять не будет на этой неделе, опять зажиливают воскресенье. Так он и ждал, и все ждали так: если пять воскресений в месяце, то три дают, а два на работу гонят. Так он и ждал, а услышал - повело всю душу, перекривило: воскресеньице-то кровное - кому не жалко? Ну да правильно в очереди говорят: выходной и в зоне надсадить умеют, чего-нибудь изобретут - или баню пристраивать, или стену городить, чтобы проходу не было, или расчистку двора. А то смену матрасов, вытряхивание, да клопов морить на вагонках. Или проверку личности по карточкам затеют. Или инвентаризацию: выходи со всеми вещами во двор, сиди полдня.
Больше всего им, наверно, досаждает, если зэк спит после завтрака». ВРЕМЕНА ГОДАДля крестьянина Шухова весна, лето и осень – это его, крестьянские, времена года: подготовка к работам в поле, сев, сбор урожая. Он жил, как жили его предки. Это был сложившийся веками порядок жизни. С созданием колхозов, когда все стало определяться не крестьянской земледельческой мудростью, а приказами часто ничего не понимающих в земледелии начальников, были почти уничтожены и само крестьянство, и сам крестьянский труд на земле
У заключенного Шухова совсем другое восприятие времен года, а значит, и другие их приметы. Главное в различиях отдельных месяцев и времен года состоит в том, чем кормят заключенных: «Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело - какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку - так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче - капуста черная. Самое сытное время лагернику - июнь: всякий овощ кончается и заменяют крупой. Самое худое время - июль: крапиву в котел секут».
Но, пожалуй, самая «лагерная», очень точная примета смены времен года – сколько умещается зэков за столом в столовой летом и зимой: «На скамейке на каждой летом село бы человек по пять, но как сейчас все были одеты толсто - еле по четыре умещалось, и то ложками им двигать было несправно». И сцена заканчивается удивительно выразительной, ощутимой деталью – зимой неудобно управляться ложками плотно прижатым друг к другу людям. День, когда происходит действие рассказа, – зимний. И главное ощущение заключенных – постоянный холод, пробирающийся под все свои и казенные одежки, под наметанную на лицо тряпицу. И главная забота заключенных – защитить себя от всепроникающего холода. Особенно ощутимой бедой в холод становится негодная, промокающая обувь. У заключенного, вообще, по приказу начальства не может быть сменной пары обуви – либо одно, либо другое. Почему так? Начальство не дает себе труда объяснить это. И появившиеся в бараке только в этом году сушилки не спасают дела. Зима – самое трудное время для сохранения жизни. Крестьянский мир – единственное прибежище в памяти героя, куда он мысленно может спрятаться от окружающего его лагерного мира, от неведомого будущего на воле. Неведомого: ведь герой не знает, чем будет полниться это будущее, ни когда оно наступит. Да и наступит ли… Создатели нового мира, заняв в своих учениях место Творца, запретив веру, преследуя верующих, разрушая храмы, отменили и традиционный христианский календарь. Место христианских праздников, главных из них – весенней Пасхи и зимнего Рождества – заняли Первомай и Октябрьские праздники. А в лагере не было никаких праздников – ни старых, православных, ни новых, советских. Календарь, в котором, вообще, нет праздников, перестает быть календарем, календарь становится бесконечным рядом дней, неразличимых друг от друга. Все дни сбивались в пятилетки, которые необходимо было выполнить за четыре или даже три года: ускорение времени подчинялось выполнению и перевыполнению плана. Лозунг «Время, вперед!» (заглавие известного романа В.Катаева) стал ведущим лозунгом Советской эпохи. Выполнение плана, нормы стало главным критерием при оценке труда. Таким образом, уничтожение представлений о естественном течении времени, представление о подвластности времени всесильной власти стало нормой жизни на свободе, и приобрело, как и во многих других отношениях, карикатурный вид за колючей проволокой.ГОДЫ
В восприятии лагерника годы измеряются по отношению к сроку его заключения. Отсчет по большей части ведется не от вынесения приговора – заключенный считает, не сколько прошло, а сколько ему еще осталось.
Каждый новый год в особом лагере знаменуется тем, что заключенному разрешается написать два письма: «Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма. Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре. В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц. Да чего в письме напишешь? Не чаще Шухов и писал, чем ныне.< …> Писать теперь - что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло -- тому отзыва нет».
И в переписке с родными «враги народа» в особлагерях были утеснены по отношению к обычным преступникам. И еще одно очень важное отличие заключенных особлагеря от «обычных» заключенных – это второй, а то и третий сроки, хотя в лагере они не могли совершить преступления: «Сидит он < бригадир Андрей Прокофьевич > второй срок, сын ГУЛАГа, лагерный обычай знает напрожёг».