Киевичи в истории славянской державности 9 страница

Если правда то, что Ольга приехала в Византию христианкой, а это тем более вероятно, что сам Константин VIII не упоминает о ее крещении, то рассказ составителя “Повести временных лет”, посвященный крещению Ольги в Византии, всего лишь красивый вымысел.

Но в летописном повествовании есть символичная деталь: Ольгу в Византии крестили сам император Константин VIII и патриарх: “Бе же имя ей наречено в крыцении Олена (Елена), якоже и древьняя цесарица, мати Великого Костянтина”.

Константин Великий (IV в.) стал первым римским императором, утвердившим христианство в качестве официальной религии. Мать его звали Еленой. И тут следует отдать должное летописцу, ибо приведенная им параллель весьма удачна и символична.

Кроме того, супругу Константина VIII также звали Еленой Лакапин. Христианское имя Ольги Елена могло означать наречение ее духовной дочерью императорской четы. Подобное было принято при крещении в средние века [7].

Однако визит Ольги в Византию посеял в ее душе семена сомнения и побудил к известным действиям. О том, что не все складывалось гладко во время пребывания Ольги в столице империи, узнаем от летописца: “Си же Ольга придя Киеву, и, якоже рекохом, присъл к ней цесарь Грьчьский, глаголя, яко-мьного дарих тя. Ты бо глаголаше къ мъне, яко, аще възвращюся в Русь – мъногы дары присълю ти: челядь и воск и скору и вой в помощь; Отъвещавъши же Ольга, рече к сълом – Аще ты, рьци, тако же постоявши у меня в Почайне, якоже аз в Суду, то тъгда ти дамь” [25].

Дары русской княгине Константин VIII и в самом деле преподнес немалые, и об этом император особо сказал в своей книге. Но ранее император унизил Ольгу, продержав в заливе Суд, прежде чем позволил войти в столицу. Тем самым император раставил точки в предстоящем разговоре и дал понять Ольге, что она лишь одна из множества иных, а право греться в лучах солнца империи – это великая милость, и русская княгиня, при известном смирении, может ее удостоиться. Позиция Константина VIII не могла не смутить Ольгу, и она пустилась на женскую уловку.

Киевские летописцы дружно молчат о том, что в 959 г. Ольга отправила посольство к германскому императору Отттону I, прося выслать на Русь епископа и духовенство. Мы узнаем об этом событии из западных источников. Оттон I не мог не отреагировать на подобную просьбу мгновенно, и скоро в Киев приехал новопосвященный епископ Руси Адальберт со спутниками. До поездки на Русь Адальберт был монахом Вейесенберского монастыря. По возвращении из Руси в Германию Адальберт стал епископом Магдебургским [7].

Полагают, что Адальберт стал автором труда, именуемого хроникой продолжателя Регинона Прюмского. Ее повествование охватывает 907–967 гг. Поездку Адальберта в Киев относят на 961 г. Хроники свидетельствуют: “В лето от воплощения Господня 959 король снова отправился против славян; в этом походе погиб Титмар. Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников... 960 г. Король отпраздновал рождество господне во Франкфурте, где Либуций из обители св. Альбана (г. Майнц) посвящается в епископы народу ругов достопочтенным епископом Адальдагом (г. Бремен)...

...961 г. Либуций, который не смог отправиться в путь в прошлом году из-за какой-то задержки, умер 15 февраля сего года. Его сменил, по совету и из-за вмешательства архиепископа Вильгельма (г. Майнц), Адальберт из обители св. Максимина (г. Трир), который, хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправиться на чужбину. С почестями назначив его для народа ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался” [7].

Папа Агапит II (946–955 гг.) даровал право гамбургскому архиепископу Адальдагу (937–988 гг.) ставить епископов на севере Европы и в землях славян. А работа, ведшаяся в этом направлении, кипела. У римского папы до нее не доходили руки. Решения должны были приниматься быстро и в Германии. Около 948 г. Оттон I создал пять новых епископий – две в землях полабских славян, в Бранеборе и в Хафельберге, и три в Дании – в Шлезвиге, Рибе и Орхусе. Просьба Ольги пришлась как нельзя кстати.

Однако судьба посольства епископа Адальберта оказалась обескураживающей. В 962 г. Адальберт бежал из Киева, при этом многие из сопровождавших его лиц были убиты и сам епископ едва избежал гибели.

Столь скоротечная миссия Адальберта на днепровские берега и ее результат указывают на то, что никто на Руси не то что не питал симпатии к латинскому духовенству, но, напротив, испытывал к нему неприязнь. Русские, ведшие торговлю на верхнем и среднем Дунае, были прекрасно осведомлены о судьбе славян центра Европы и не могли не знать о роли латинского духовенства во внешней политике Германии.

Видимо, Византия уж очень высокомерно приняла Ольгу, а выдвинутые Константином VIII условия принятия Руси в лоно христианства смутили княгиню несоответствием действительного положения ее государства тому статусу, который ему отводили греки [7], поэтому она и разыграла католическую карту.

Своеобразную трактовку побудительным мотивам принятия княгиней Ольгой христианства, дал Л.Н. Гумилев: “При сборе дани для хазар в Древлянской земле был убит Игорь, князь киевский и муж Ольги (944). Сопротивление хазарам, а не война с Византией становилось главной проблемой для Киева. И потому княгиня Киевская Ольга, правившая при малолетнем сыне Святославе, постаралась приобрести в лице греков сильного союзника: она отправилась в Константинополь, где приняла крещение, избрав своим крестным отцом императора Константина Багрянородного”. Л.Н. Гумилев уточняет, что здесь мы вновь сталкиваемся с явной хронологической путаницей Нестора и других летописцев. Согласно Новгородской I летописи, Ольга родилась в 893 г., в Константинополе побывала уже в 955-м. Ей должно было быть в то время уже 62 года, а Нестор уверяет нас, что Константин был столь очарован Ольгой, что хотел на ней жениться. По мнению Л.Н. Гумилева, поездка Ольги в Византию и крещение ее состоялось примерно на 10 лет раньше – в 946 г. [82, с. 42].

Б.А. Рыбаков отмечал, что время княгини Ольги, очевидно, действительно было временем усложнения феодальных отношений, временем ряда запоминавшихся реформ, укреплявших и юридически оформлявших обширный, чересполосный княжеский домен от окрестностей Киева до впадающей в Балтийское море Луги и до связывающей Балтику с Волгой Мсты [61, с. 367].

Интересно упоминание в летописи об организации Ольгой становищ и постов. Они основывались Ольгой как своеобразные “крепостницы”, защита которых обеспечивалась “воями”. Погосты и становища становились впоследствии административными центрами государства [71, с. 39].

Д.И. Иловайский, характеризуя период правления княгини Ольги, отмечает некое гипертрофированное преувеличение ее деяний в памяти потомков: “После Игоря княжеством управляла его супруга Ольга, потому что сын Святослав был еще малолетен. Совершив кровавую месть над убийцами своего мужа, она усмирила непокорных Древлян и сожгла их главный город Коростен. Потом, подобно своим предшественникам, она объезжала с дружиной подчиненные племена, творила между ними суд и более точным образом определяла количество их дани”. Итожа свои выводы о правлении княгини Ольги, Д.И. Иловайский заключал: “Вообще деятельность Ольги украшена многими баснословными преданиями, в которых она изображается женщиной необыкновенно хитрой, с твердым, решительным характером. Но особенно Ольга прославилась принятием христианства” [64, с. 25].

А.Ф. Петрушевский, характеризуя деятельность Ольги как одного из государственных деятелей, стоящего у истоков державности Киевской Руси, ее правопорядка и устройства, отмечает: “Нехитрые были порядки, по которым русские князья правили тогда землей, невелико земское устроение, но все же это дело требовало радения и надзора. У княгини же Ольги, как у женщины, было больше охоты к хозяйству, чем к делам ратным, и, как добрая хозяйка, она принялась за внутренние распорядки. Прожив год в Киеве после Древлянского погрома, Ольга поднялась в гору и, начиная с полуночных стран, объехала Русские земли. Всюду установила она оброки и дани, устроила погосты, давала суд и правду. Знаки Ольгина пути виднелись долгое время после ее смерти; через 100 лет и больше указывали на ее становища, ловища, погосты и перевозы. На многие годы сохранилась в людской памяти добрая слава о ее праведных судах и распорядках, а в Пскове, откуда Ольга была родом, показывали даже сани, на которых она ездила” [81, с. 15].

В “Повести временных лет” эта эпоха рассматривается как некий идеал внутреннего устройства. Подробный анализ хозяйственной деятельности во время правления Ольги и проведенных ею реформ сделал Б.А. Рыбаков. Он обращает особое внимание на организацию становищ и погостов.

Ряд авторов, анализируя “Повесть временных лет”, объясняя мотивы, побудившие летописца оценивать княгиню как воплощение мудрой и справедливой правительницы. В момент написания летописи христианство было на Руси официальной религией, а княгиня Ольга, как известно, первой приняла христианство [60, 65].

Е.А. Рыдзевская в целом характеризуя княгиню Ольгу как государственного деятеля Киевской Руси, отмечает: “Древнейшая летопись сохранила целый ряд преданий о княгине Ольге, жене Игоря, выступающей в рассказе летописца главным образом уже после смерти мужа. При его жизни о ней известно сравнительно немного: упоминается о его женитьбе на ней (“Повесть временных лет” под 903 г.), а в греко-русском договоре 944 г. она – одна из тех женщин, у которых есть свои послы в числе прочих, заключавших этот договор. Б.Д. Греков справедливо отмечает значение того факта, что русские женщины посылают своих представителей в Византию. Это – ценное свидетельство о положении женщины в древнерусском обществе. К сожалению, те скудные данные, которые содержит летопись, относятся главным образом к верхушке общества, к представительницам княжеского рода и знати; таковые в договоре 944 г. сама Ольга и, очевидно, Предслава, а также та Сфандр, имя которой остается до сих пор неразгаданным. Тем не менее, можно принимать эти данные как показательные для этой эпохи вообще. В дальнейшем Ольга проявляет себя как энергичная правительница, как представительница правящего княжеского рода; она возглавляет его с неменьшим авторитетом и с такими же правами, какие принадлежали мужчине...” [47, с. 194–195].

В “Повести временных лет” дается описание государственной деятельности княгини. В отличие от Игоря, взимавшего дань произвольно, Ольга, по сути дела, провела первую в истории Руси налоговую реформу, установив фиксированный размер дани (“урок”), порядок ее сборов и их систематичность.

Анализируя данные “Повести временных лет” об Ольге, А.А. Шайкин отмечает, что “в истории Ольги, составленной народом, Нестор увидел славу русскому характеру, он понял, что жизнь и правление Ольги, стоящей у истоков русской государственности, не может замыкаться в рамках родового эпоса. Включение этих легенд в летопись, обработка их в плане идеализации княгини придала им историческую широту и государственное значение” [65, с. 60].

Н.Ф. Котляр, при характерном для его точки зрения негативе в оценке деятельности княгини Ольги, в целом отдает дань ей как выдающемуся государственному деятелю Киевской Руси: “Следует отдать должное княгине Ольге, которая, при всех отрицательных свойствах ее натуры и неблаговидности поступков, была все же незаурядным государственным деятелем. Она первой среди древнерусских властителей поняла необходи­мость регламентации даней и повинностей, распространения суда и системы управления на все подвластные Киеву земли. Это объективно способ­ствовало укреплению складывавшегося Древнерусского государства” [60, с. 98–99].

Итожа летописные данные о личности княгини Ольги как государственном деятеле, А.А. Шайкин констатирует: “Ольга же – яркая личность, и это, вероятно, уже дает основание говорить о ее характере в летописном рассказе. Недаром мы отмечали двойственность ее поведения, противоположность между внешними ее проявлениями и ее действительными намерениями, вскрыли подспудный смысл ее слов и т.д. Характер этот, вероятнее всего, появился в ходе литературного воплощения фольклорного сюжета, но только сказка с ее вниманием к отдельному человеку и его судьбе могла создать предпосылки для разработки такого характера. Впрочем, сказочные “мудрые девы” тоже могут быть уже достаточно сложными персонажами” [65, с. 58].

В эпоху, когда война была главным средством решения политических споров, Ольга стремилась к международному признанию Руси без применения силы. Невероятно, но факт, Русь в период ее правления не воевала ни с одним из соседних государств.

В 964 г. Ольга передала власть достигшему совершеннолетия Святославу, но во время его длительных военных походов продолжала управлять страной. Сын относился к ней с большим почтением и в последние дни ее жизни не отходил от заболевшей княгини [71, с. 40].

Подводя итоги правления княгини Ольги, Л.Н. Гумилев акцентировал внимание на том, что Ольга и ее ближайший сподвижник Свенельд восстановили славяно-русскую традицию и вернули Русь на тот путь, по которому она двигалась до варяжской узурпации. И последствия оказались самыми благоприятными для Русской земли [7].

Вышеизложенное позволяет заключить, что деятельность княгини Ольги ознаменовалась значительными совершениями во всех сферах бытия Руси: была преодолена эпоха варяжской “бури и натиска” в истории славянства, период неупорядоченных набегов, нерегламентированных сборов дани.

Ольга первой среди древнерусских правителей поняла необходимость строгого упорядочения даней и повинностей, распространения единообразной по структуре системы судопроизводства и управления на всех входящих в состав Киевской Руси землях. Созидательная мощь Ольги проявляется в том, что объезжая владения, она везде оставляла следы своей хозяйской деятельности – устраивала погосты и становища, селила в них воинов, на значительный период избавила Русь от войн и потрясений.

Укрепив славянскую государственность, Ольга вывела сильную и могучую Русь на европейскую авансцену истории, приобщила к христианству часть правящей элиты державы, чем конституировала восточное славянство как цивилизованный этнос, воспринимаемый на равных в Европе. Княгиня Ольга почитается православной церковью святой и равноапостольной [97].

Легъко ходя, аки пардус (гепард), войны многие творяше. Ходя, воз по себе не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говудину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъклад постлав и седло в головах; тако же и прочий вои его вей бяху. И посылаше къ странам глаголя: “Хочу на вы ити”.

“Повесть временных лет”

13.5. СВЯТОСЛАВ ИГОРЕВИЧ – ЗЕРЦАЛО

ЯЗЫЧЕСКОЙ РУСИ

В самых восторженных тонах описано в летописях короткое княжение Святослава Игоревича. Страницы, посвященные ему, являются не столько хроникой событий, сколько воспеванием доблести, рыцарства и мудрости молодого князя.

По мере того, как у Ольги подрастал Святослав, мать пыталась привлечь его внимание к христианству, но усилия ее были тщетны, мысли его были далеки от устремлений матери, ибо Святослав бредил походами, сражениями, его манили далекие страны и странствия [108, с. 25–30].

В 964 г. Святославу исполнилось двадцать два года. Князь возмужал, и на сцену мировой истории вырвалась та сила, которая была призвана утвердить восточнославянское государство как мощнейшую державу. Недаром летописец посвятил юному Святославу восторженные строки: “Князю Святославу възрастьшю и възмужавшю, нача вой совкупляти многи и храбры, и легъко ходя, аки пардус, войны многи творяше. Ходя, воз по собе не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говудину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъклад постлав и седло в головах; тако же и прочий вой его вси бяху. И посылаше къ странам, глаголя: “ Хочу на вы ити” [25].

Святослав Игоревич решил расширить рубежи русского государства на северо-востоке. Летописец повествует: “И иде на Оку реку и на Волгу, и налезе вятичи, и рече вятичем – Кому дань даете? – Они же реша – Козаром по шьлягу от рала даем” [25].

Самостоятельное княжение Святослав начал в 964 г. Перед нами уже молодой витязь, спартанец, привыкший к суровому походному быту, пренебрегающий жизненными удобствами ради быстроты движения войска, благородно предупреждающий противника о своем нападении.

А.А. Шайкин, характеризуя князя – рыцаря Руси, отмечал: “Образ сына Ольги, князя Святослава, являет собою прежде всего блистательного, сурового и неутомимого воина. Символично для всей будущей биографии князя-воителя его первое самостоятельное деяние, отмеченное в “Повести временных лет”: “...суну копьем Святослав на деревляны, и копье лете сквозе уши коневи, и удари в ноги коневи, бе бо детеек. И рече Свенелд и Асмолд: “Князь уже почал; потягните, дружина, по князе”. И победила деревляны”. Роль Святослава в этом эпизоде чисто символическая: он мальчик, копье, брошенное им, едва перелетает через голову коня, но он – князь, и потому его действие приобретает особое значение, становясь деянием” [65, с. 43].

Окские и волжские речные пути были для Киева весьма притягательны, ибо русская столица едва ли что имела от кипевшей в VIII–X вв. на тех реках торговли, а выгоды от обладания бассейнами верхней Волги и Оки сулили немалые. Но проблема в том крае для Киева была не в вятичах, а в запиравших низовья Дона и Волги городах и крепостях Хазарского каганата. Именно эта сила безраздельно контролировала торговые пути, ведшие в Персию, Среднюю Азию и далее в Индию и Китай [7].

Это было связано с тем, что в период правления Игоря хазарский фактор привел Русь на грань катастрофы. По подсчетам Л.Н. Гумилева, в 913 г. на Каспии в военном походе, проводимом для поддержки Хазарии было 500 русских судов и на каждом 100 воинов; итого – 50 тыс. воинов, согласно сообщению Масуди. Ни один не вернулся.

Эта цифра вызывает сомнение В.В. Мавродина. По летописным данным, русская ладья вмещала всего 40 человек, так что русов было, считает он, не более 20 тысяч, столько же, сколько в 943 г. Однако если учесть грандиозные потери русов на Черном море всего два года назад, то ясно, что русы выставили в 913 г. больше войск, чем в 943 г. Поэтому свидетельство Масуди заслуживает предпочтения. По-видимому, русов было от 35 до 50 тысяч [7].

Но если так, то становится понятны многое: скепсис А.А. Шахматова по отношению к сообщению Нестора о втором походе Игоря на Византию, по дате совпадающем с Арранской катастрофой; ослабление киевлян и гибель Игоря в древлянской земле, фактически освободившейся и захваченной при Ольге только путем коварной “мудрости”. Таким образом, за три года союза с царем Иосифом русы потерпели два тяжелых поражения и потеряли много храбрых воинов [7].

Противоборство Святослава и Руси с Хазарией – сложнейшее военное предприятие, потребовавшее от славянства напряжения всех сил, от военоначальника же – таланта выдающегося полководца.

Протяженность Хазарского похода Святослава – около 6 тысяч километров. На его осуществление потребовалось около 3 лет с зимовками на Волге и Северном Кавказе [71, с. 47].

В 834 г. греческие инженеры построили на нижнем Дону крепость Хазарского каганата Саркел (Белую Вежу). Греки предвидели скорое возвышение языческого колосса Восточной Европы – Руси – и спешили упредить свою экспансию. И это удавалось, но лишь до тех пор, пока восточные славяне были разобщены. В IX–X вв. Русь, поначалу бывшая небольшим государством, стремительно объединяла вокруг себя силы всего восточноевропейского славянства. Для достижения этой цели в ход шли и дружины варягов, и походы князей в земли отдельных славянских сою­зов. Скоро все на просторах Русской равнины начало подчиняться единому центру. Многочисленные города, волоки, погосты, волости и целые провинции в Х в. стали жить в едином ритме, и сила, отовсюду стягившаяся Киевом в державную десницу, приобрела всесокрушающую мощь [7].

Святослав стал достойным олицетворением силы Руси. Князь, быть может, до конца не понимал ее возможностей, но не чувствовать ее он не мог. То, чего не сумел добиться Игорь три десятка лет назад, Святослав осуществил чуть не с легкостью и с истинно русской доблестью [7]. Летописец повествует: “Иде Святослав на козары. Слышавше же козары, изидоша противу съ князем своим Каганом, и съступишася битися, и бывши, брани, одоле Святослав козаром и град их и Белую Вежю взя. И ясы победи и касогы” [25].

Поход на Хазарский каганат Святослав начал с того, что вошел в земли вятичей (964 г.). О.В. Творогов, характеризуя борьбу Святослава с Хазарской державой, выделяет следующие этапы данного противостояния: “964 – сын и преемник Игоря Святослав совершает поход в землю вятичей и освобождает их от дани хазарам. Через год Святослав вновь идет на вятичей и принуждает их платить дань Киеву” [47, с. 9]. Хазарский каганат в рассматриваемый период соперничал с Византией за региональное лидерство в Евразии, за контроль над торговыми путями. Хазария не создава­ла богатства, а лишь присваивала чужое. Хазары кормились и одевались за счет соседних народов, изнуряя их данями, разбойничимы набега­ми, торговыми пошлинами. В городе Итиль – столице Хазарии – пересекались торговые пути, а самим Хазарам нечего было предложить иноземным купцам, кроме рабов да белужьего клея. На рынках Итиля торговали болгарскими соболями, русскими бобрами и лисицами, мордовским медом, хорезмскими тканями, персидской посудой, византийским оружием [83, с. 49].

Разноязыких, разноплеменных, внутренне разобщенных подданных Хазарии объединяло одно – слепая вера во всемогущество Кагана, которому поклонялись как живому богу, который оберегал Каганат от всех бед.

Только трижды в год Каган на белом коне проезжал по улицам столицы в сопровождении 10 тысяч гвардейцев-арсиев. Ужасна была участь тех подданых, кто дерзал оскорбить божественного Кагана своим взором – его пронзали копьями и никто не дерзал предать его останки земле как наказание за подобное святотатство [83, с. 50–51].

В 965 г. войско Святослава по Волге двинулось вниз, к дельте. В том же 965 г. состоялась битва между армиями Святослава и кагана. Русь одолела, и стоявший на острове волжской дельты столичный город Итиль прекратил существование.

Вслед за Итилем пали города каганата: Семендер на Тереке, и тут Святославу пришлось смирить ясов (осетин) и касогов (адыгов), Самкерц на Таманском полуострове и Саркел на нижнем Дону.

О.В. Творогов следующим образом характеризует это грандиозное военное предприятие Святослава: “Летопись скупо упоминает о походе Святослав на хазар, о победе его над хазарским правителем-каганом. Из других источников известно, что Святослав, одолев волжских болгар, спустился по Волге к Итилю – столице каганата, расположенной в дельте Волги. Взяв Итиль, Святослав двинулся к Семендеру (городу, находившемуся в районе Махачкалы), прошел через Кубань до побережья Азовского моря, оттуда на ладьях поднялся по Дону до Саркела, захватил эту крепость и на ее месте основал крепость Белую Вежу” [47, с. 9]. В результате похода Хазарская империя была разгромлена и в 968 г. навсегда исчезла с политической карты Европы [71, с. 47].

Расправившись с хазарами, Святослав переносит свое внимание на Балканы. Войска князя пересекли византийскую границу, и в течение нескольких лет борьба славян с империей шла с переменным успехом.

Определяя основное направление стратегических устремлений князя Святослава, необходимо отметить, что он продолжал политику своих предшественников, стремясь увеличить территорию древнерусского государства, защитить его границы и взять в свои руки весь великий торговый путь “из варяг в греки”. Вследствие этого Святослав устремился на Балканы, желая завоевать Царьград и перенести политический центр древнерусского государства на Дунай. Он сказал своей матери и боярам: “Не любо мне в Киеве, хочу жить на Дунае, в Переяславце. Тот городок – середина моей земли. Туда сходится все добро: от греков – золото, вина, овощи; от чехов и венгров – серебро и кони; из Руси – меха, воск, мед, челядь” [84].

Однако к этой внешнеполитической экспансии Святослав подталкивали и внутриполитические факторы: князь-воин отдавал себе отчет о том, что у власти в Киеве находились христиане, отнюдь ему не симпатичные. В походе он чувствовал себя гораздо лучше.

В 967 году в царствование греческого императора Никифора Фоки из Царьграла в Киев явился посол и просил Святослав от имени своего государя пойти войной на болгар. Греки не могли осилить болгар из-за того, что те жили в гористых местах. Греки привезли с собой богатые дары и сулили еще больше за захват Болгарии. Князь согласился и стал собирать войско. На его клич отозвались славный воевода Свенельд, богатыри Сфенкел, Икмор и другие. Святослав предпринял два похода в Болгарию – в 968 и в 969 годах [84].

Успех Святослава во многом базировались на боеспособной, мобильной дружине. В.В. Каргалов отмечал, характеризуя взаимоотношения Святослава и его дружины: “Князь Святослав не пытался обогнать свое время, но и не отставал от него. В дружине он нашел естественную форму военной организации, способную привлечь на княжескую службу самые разнородные общественные элементы, объединить их, используя живучие и достаточно крепкие родовые традиции. Он был прост и доступен в обиходе, ел из общего дружинного котла, в походах довольствовался, как и другие воины, куском поджаренного на углях мяса, одевался в полотняную рубаху – как все. Но эта внешняя простота была неразрывна с грозным величием верховной власти, и величие это отражало сущность Руси второй половины Х столетия, в которой уже складывалась раннефеодальная монархия, но классовые противоречия еще не обнажились так. Дружинниками являлись вчерашние свободные пахари, охотники или воины родовых дружин, и их предводитель не мог быть иным, чем Святослав” [89, с. 16–17].

В.В. Мавродин, уточняя вопрос о дружинных традициях в устройстве Киевской Руси, отмечал: “Как ни ярок образ летописного Святослава, который, “легко ходя”, в бесчисленных походах прошел с мечом обширные земли от дремучих лесов вятичей до Преславы, от Саркелати Итиля до Аркадиополя и Доростола, но его запечатлели только дружинники, прошедшие с ним через многие “брани”. Они и передали своим потомкам образ Святослава, попавший в летописи. Этот князь-воин не был популярен. Всю жизнь, проведя в походах, Святослав заявил киевлянам: “Не любо ми есть в Киеве быти”, что “середа” его земли – Переяславец на Дунае, чем и вызвал упрек киевлян: “Ты, княже, чужая земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив”. Считавший Киев “чужим”, Святослав остался чужим для “простой чади” [66, с. 138].

Лев Диакон – один из крупнейших византийских авторов второй половины Х столетия в десяти книгах своей “Истории” описал современные ему события внутренней и особенности внешенеполитической жизни империи. Значительное внимание уделил он взаимоотношениям Византии и Киевской Руси.

Анализируя деятельность византийской дипломатии по привлечению великого князя Святослава к борьбе с Болгарией, к походу на Балканы, Лев Диакон отмечал: “Пока император Никифор совершал поход в Сирию, Патрикий Калокир, посланный к тавроскифам по его царскому приказу, прибыл в Скифию, завязал дружбу с катархонтом тавров (архонтами официально именовали в Византии киевских князей), совратил его дарами и очаровал льстивыми речами – ведь все скифское племя необычайно корыстолюбиво, в высшей степени алчно, падко и на подкупы и на обещания” [86, с. 43–44].

Лев Диакон наглядно показывает унижительные тенденции великой державы рассматриваемого периода – Византии – по отношению к окружающим государствам, попыткам манипулировать ими в своих великодержавных интересах. Подобные суждения были присущи Константинопольскому двору, которому зачастую удавалось, одаривая вождей “варваров”, отвлекать их от набегов на империю, направляя их воинственный пыл друг против друга [86, с. 44].

Показательно, что русский фактор стал одной из составляющих в сложной внутриполитической борьбе в Византийской империи, в попытках различных группировок использовать военную мощь Руси в борьбе за престол: “Узнав, что Сфендослав уже подплывает к Истру и готовится к высадке на берег, мисяне собрали и выставили против него фалангу в тридцать тысяч вооруженных мужей. Но тавры стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты, обнажили мечи и стали направо и налево поражать мисян. Те не вытерпели первого же натиска, обратились в бегство и постыдным образом заперлись в безопасной крепости своей Доростоле.

Тогда предводителя мисян (василевс болгар по византийской терминологии) Петра, мужа боголюбивого и благочестивого, сильно огорченного неожиданным бегством его войска, постиг эпилептический припадок, и спустя недолгое время он переселился в иной мир” [86, с. 44].

Характерно, что Петр Болгарский, в отличие от своего воинственного отца Симеона в течение всего своего царствования сохранял дружественные отношения с Византией, что не помешало ей организовать нападения на его владения [86, с.189].

В “Истории” Льва Диакона произошло совмещение двух походов Святослава в один. При этом помимо прочих недоразумений, произошло смешение целей начальной и последующей деятельности Калокира.

Так Лев Диакон отмечал, что “Никифор не надеялся более договориться с таврами и знал, что нелегко будет подчинить своей воле окончательно уклонившегося от истинного пути патрикия Калокира, который вышел из-под его власти и возымел большое влияние на Сфендослава, он предпочел отправить посольство к единоверцам мисянам..., напомнил мисянам об их вере и попросил у них девиц царского рода, чтобы выдать их замуж за сыновей василевса Романа, укрепив посредством родства неразрывный мир и дружбу между ромеями и мисянами” [86, с. 45].