Киевичи в истории славянской державности 3 страница

Значимый интерес представляют византийские источники, непредвзято оценивавшие развитие государственности Киевской Руси доваряж­ского периода. Известия о нападении русов на Константинополь в 860 году мы встречаем в двух проповедях патриарха Фотия, непосредственного участника данных событий [100, с. 36–38].

Е.Н. Голубинский в работе “История русской церкви” отмечает: “Выступив в храме св. Софии по случаю нашествия русов, Фотий в первой проповеди обрушился на греховный Константинополь, который поразила божья кара – нашествие иноплеменников. Патриарх подробно рассказывает о том ужасе, который охватил город перед лицом врага, отмечает всю серьезность положения осажденных, дает описание нападавшего народа, поставившего столицу империи на грань катастрофы. Во второй проповеди, произнесенной тут же вслед за уходом русских войск, Фотий еще раз возвращается к ужасам нашествия, вновь дает характеристику нападавших, рассказывает об их внезапном отступлении и благодарит божественные силы, спасшие город от гибели. Позднее, в 867 г. в “окружном послании” восточным архиепископам Фотий еще раз вернулся к “страшным событиям 860 г.” и упомянул, что недавние враги империи – русы – ныне примирились с Византией и приняли христианство” [51, с. 32].

Данные свидетельства нашли и другие исторические подтверждения. Конкретную картину нашествия нарисовал в своих сочинениях другой греческий современник данных событий – Никита Пафлагонский, биограф смещенного Михаилом III патриарха Игнатия. В момент нашествия последний находился на одном из Принцевых островов в Мраморном море – Теринфе. Там его и застала “русская гроза”. В “Жизни святого Игнатия патриарха”, написанной около 880 г., Никита Пафлагонский, повествуя о нападении русских войск в 860 г. на острова, скупо, но выразительно развертывает конкретный ход событий [59, с. 594].

Прежде всего, русы напали на Константинополь в весьма трудное для Византийской империи время. Уже несколько лет она вела очередную тяжелую военную кампанию против арабов. Летом 858 г. византийский флот был разгромлен ими у берегов Апулии. В начале 859 г. арабы взяли штурмом византийскую крепость Кастроджованни в Сицилии и захватили огромную добычу и множество пленных. Греческий флот, посланный на выручку сицилийским грекам, был также разбит; по сведениям арабских писателей, греки потеряли 100 кораблей. 860 год не принес облегчения империи: греки вновь потерпели поражение в боях за сицилийские владения, на сей раз у города Чефалу. Весной 860 г. новая беда обрушилась на Византию: арабы начали наступление на ее владения со стороны Малой Азии. Император Михаил III повел из Константинополя 40-тысячное войско навстречу врагу. В то же время греческий флот ушел к Криту на борьбу с пиратами. Таким образом, столица оказалась практически беззащитной, в городе не было ни достаточного для обороны количества войск, ни флота, который мог бы воспрепятствовать высадке неприятеля с моря. Оставшиеся в столице адмирал флота Никита Орифа, видный военачальник и государственный деятель, принимавший активное участие в войнах с арабами, и патриарх Фотий в случае вражеского нашествия могли надеяться лишь на мощь константинопольских стен, неоднократно защищавших город от “варваров”.

Именно этот момент и выбрали русские для нападения. Византийские источники дружно отмечают внезапность атаки и поэтому особенно впечатляющую ее силу. “Где теперь царь христолюбивый? Где воинство? Где оружие, – машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло к себе все это? ” [53, с. 425] – вопрошал Фотий. Он откровенно говорил о полной неготовности греков к отражению нашествия: “Мы услышали весть о них, или лучше увидели грозный вид их” [53, с. 421]. Итак, первой вестью о русских явилось само их появление. “Неожиданное нашествие варваров, – продолжал он, – не дало времени молве возвестить о нем, дабы можно было придумать что-нибудь для безопасности” [43, с. 424]. “Ни на какое приготовление не надеялись, ” – отмечается в “Слове” Георгия Хартофилакса [50, т. VI, с. 595].

В хронике продолжателя Георгия Амартола говорится, что греки узнали о нашествии лишь тогда, когда русские были уже у Мавропатама, близ Константинополя. Ни у царя, ушедшего с войском в Каппадию, ни у его сановников, отмечает автор, и в уме не было, что предстоит нападение русов “иже не у цареви, ни от их же поучавашаеся и в уме имеаша твориму безбожныхъ Русь взъвости нашъствие...” [50, т. 1, с. 242].

Удачность выбора момента для нападения вслед за византийскими источниками отразили и русские летописи. В “Повести временных лет” в разделе о нападении Руси на Константинополь (летопись датирует его 866 г.) содержится упоминание о том, что поход начался тогда, когда Михаил III увел войско из города против арабов “отшедшю на огаряны”. Никоновская летопись, связавшая этот поход с именами Аскольда и Дира, утверждает, что эти князья знали о трудностях, возникших в ту пору на границах империи. В тексте, озаглавленном “О пришествии агарян на Царьград”, летописец сообщает, что “множество съвкупившееся агарян прихожу на Царьград и сия множицею творяще. Слышавше же киевстии князя Аскольдъ и Диръ, идоша на Царьград и много зла сътворивша”. В этом позднем тексте важна интерпретация событий летописцем, его убежденность, что в Киеве располагали определеными сведениями насчет трудного тогда внешнеполитического положения Византии [54, с. 229].

М.Ф. Котляр в работе, посвященной полководцам Древней Руси, отмечал, что данные про информированность князя Аскольда о положении в Константинополе в период похода императора Михаила III на войну с арабами, угрожавшим владениям Византии на Востоке и отплытием греческого флота на борьбу с пиратами, сохранились в Никоновской летописи, в которой указывается, что Аскольд “слышал” про выход императора с войском из столицы, потому и совершил поход [46, с. 13].

Князь Аскольд использовал фактор неожиданности: послал эскадру из 200 легких суден – однодеревок, которые на рассвете 18 июня 860 года проникли в Константинопольскую бухту. С них высадили десант, который молниеносно начал осаду гигантских стен столицы Византийской империи. Тем временем через несколько дней подошли сухопутные войска русов [46, с. 13].

Д.И. Иловайский высказал предположение, что русы знали об уходе греческой армии во главе с Михаилом III в Малую Азию. В.И. Ламанский отмечал, что неожиданностью нападения и совпадения русской атаки и наступления арабов в Малой Азии может говорить о взаимообусловленности этих событий. М.Д. Приселков, продолжая мысль В.И. Ламанского, решительно настаивал на возможности союза Руси и арабов, на закономерной синхронности их военных действий.

Все это позволяет сделать заключение о развитой донорманнской государственности Киевской Руси, так как взаимообусловленность, координация их действий с наступлением арабов в Малой Азии на владения Византийской империи с нападением русов в этот же период на ее столицу говорит о значимой дипломатической и разведывательной сферах деятельности древнерусского государства, о наличии разветвленного государственного аппарата.

По сообщениям источников, русы подходили к Константинополю одновременно и с моря, со стороны бухты Золотой Рог – суда, и с суши – со стороны крепости Иерон. Они обложили столицу со всех сторон. Ликующие их отряды проходили перед городскими стенами, а на вытянутых руках шагавших русов, как говорил патриарх Фотий, стояли их товарищи – с обнаженными мечами, “как бы угрожая городу смертию” [55, с. 19]. Пораженные, смотрели греки на демонстрацию могущества и дерзости своих противников. В тот же день по городу пополз слух, что русские уже преодолели стену и вошли внутрь Константинополя. А в это время гонец эпарха Орифы скакал в Каппадакию, спеша сообщить страшную весть императору.

По сообщениям очевидцев, разом изменилась вся жизнь столицы. Страх и неуверенность овладели людьми. Затихли песни и танцы на улицах, прекратился пьяный разгул, который так обличал в своих проповедях патриарх Фотий. Греховодники молились, прося милости у Бога. Константинополь оцепенел. Именно в этот день Фотий обратился к своей пастве с проповедью, в которой ярко обрисовал впечатление, произведенное нашествием русов на жителей столицы. “Что это? Что за удар и гнев, столь тяжелый и поразительный? – вопрошал он. – Откуда нашла на нас эта северная и страшная угроза? Какие сгущенные облака наших страстей и каких судеб мощные столкновения воспламенили против нас эту невыносимую молнию? ” [53, с. 419]. Фотий говорил о грозной силе русов, об их жестокости: “Народ вышел из страны северной, устремляясь как бы на другой Иерусалим, и племена поднялись от краев земли, держа лук и копье: они жестоки и немилосердны: голос их шумит как море. Мы услышали весть о них, или лучше, увидели грозный вид их, и руки у нас опустились... Не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч со всех сторон” [53, с. 421].

Войска Аскольда взяли в кольцо Константинополь, овладели многими византийскими городами и селениями даже на побережье Мраморного моря. Жители столицы империи могли надеяться лишь на мощь городских стен, которые возводились и совершенствовались на протяжении столетий. Император Михаил, рискуя жизнью, сумел с небольшим количеством воинов пробраться в окруженный Константинополь. С минуты на минуту ожидали штурм и неизбежную гибель [46, с. 13–14].

Деятель такого государственного масштаба как Фотий не мог пойти на гротескное преувеличение масштаба нашествия на империю некоего племенного конгломерата – речь шла о славянской державе, владевшей мощной организацией, разветвленной системой государственности.

Данные Фотия подкрепляются и действиями императора Византийской империи Михаила III, который с большим трудом, бросив войска в Малой Азии, сумел пробраться в осажденный город и встал во главе обороны вместе с патриархом, как об этом сообщает группа хроник, примыкающая к сочинению Симеона Логофета, а также и “Повесть временных лет” [55, с. 511].

Картину потрясения империи рисует в “Слове на положение ризы богородицы во Влахернах” и хартофилакс Георгий. Вернувшийся в Константинополь император первую ночь провел в молениях. Покинув дворец и переодевшись в одежду простолюдина, он распростерся ниц на каменных плитах Влахернского храма, испрашивая помощи у бога. Вместе с императором усердно молился и патриарх. По всему городу проходили “лития и оплакивания” [52, с. 595 ]. А в это время русы опустошили пригороды Константинополя и близлежащие острова, как повествует “Слово” [52, с. 596]. О разорении русами пригородов Константинополя вплоть до самых его стен напоминал в письме Михаилу III и римский папа Николай I. Очевидцы свидетельствуют, что опасность нарастала с каждым часом. “Город едва...не был поднят на копье”, – говорил во второй проповеди патриарх Фотий.

Таким образом, удачно спланированный момент похода русов во главе с Аскольдом и Диром на Константинополь вполне мог привести к взятию “с ходу” столицы великой империи. Координация действий такого масштаба была под силу лишь разветвленной и мощной государственной машине.

Но Аскольд не отдал приказ “трубить в трубы”, призывая войско к атаке. Через неделю после осады русы стали отходить от крепостных стен Константинополя. В ходе тайных переговоров был заключен мир, выгодный для русов.

Таким образом, вся картина нашествия, как она рисуется в византийских источниках, указывает на его тщательную подготовку: масштабы, стремительность, широкий территориальный охват. Это было действительно крупное военное предприятие, кoторое поставило столицу империи на грань катастрофы. Город был окружен, константинопольская округа опустошена, русы захватили огромные церковные ценности в храмах, монастырях и селениях, всякие попытки сопротивления были жестоко подавлены. В столице была паника, и отражением этого явились такие акты, как ночные моления императора и патриарха, вынос ризы богородицы к народу. Не часто Константинополь переживал подобные потрясения и унижения.

Поход 860 г. был исполнен глубочайшего значения и для Руси. Впервые русское войско осадило столицу Византии, этот вожделенный для “варваров” город, где находились огромные богатства.

Во время столкновения Византии и Руси в 860 г. Византии в данном случае противостояла держава, утвердившая свою силу и свой престиж нападением на одно из сильнейших и богатейших государств тогдашнего мира.

Таким образом, существование развитой древнерусской государственности в доваряжский период подтверждается зарубежными, в частности, византийскими источниками, которые можно было бы заподозрить в преуменьшении, а не в преувеличении масштаба опасности для великой державы того периода – Византии – в ходе столкновения со славянским государством.

Поход 860 г., судя по его подготовке, масштабам и резонансу, был первым столь крупным военным предприятием Древней Руси, направленным против Византийской империи. Как отмечают историки, одолеть русов силой не было никакой возможности: город не имел ни армии, ни флота, оставалось надеяться лишь на прочность крепостных стен и мирные переговоры. Но мир был получен: 25 июня русы внезапно стали отходить. Византийский патриарх Фотий подчеркнул, что “русы сняли осаду, как только ризу богородицы обнесли по стенам города” [49, с. 44].

Не вызывает сомнений, что обнесение ризы богородицы вдоль стен не могло опрокинуть столь масштабный и тщательно подготовленный поход. Истинной причиной отступления русских были либо какие-то события военного характера, либо заключение перемирия, одним из условий которого и явилось снятие осады Константинополя. Что касается военной стороны дела, то ни в одном из источников нет сведений о поражении русов. Напротив, римский папа Николай I даже упрекал Михаила III в том, что враги ушли неотомщенными [53, с. 431]. Да и сам Фотий говорил, что возмездие варварам не было воздано [56, с. 99].

В этой связи целесообразно еще раз вернуться к сведениям, содержащимся в “Слове на положении ризы богородицы во Влахернах” и проповедях Фотия. “Слово” сообщает, что “начальник стольких тех народов для утверждения мирных договоров лично желал его (императора) увидеть” [57, с. 83]. Здесь налицо категорический тон относительно мирного договора: он состоялся, и автор “Слова” делает упор на том, что “город не взят по их русов милости”. Вырисовывается совершенно реальная картина: семидневная осада русскими Константинополя, опустошение ими пригородов столицы, невозможность преодолеть ее мощные стены, стремление греков к миру и как результат этого – мирные переговоры под стенами города. Для утверждения выработанных мирных условий вождь русов стремился лично встретиться с императором. Затем последовало внезапное для массы населения византийской столицы прекращение осады и отход русских от Константинополя. Таким образом, византийские источники сообщают о переговорном процессе между высшими представителями византийской и славянской государственности.

Естественно, что тенденция к личной встрече с императором великой державы могла декларироваться отнюдь не племенным вождем, не военачальником наемных дружин, что было несопоставимо в “табели о рангах”, а представителями развитой государственности, – в данном случае восточнославянской в лице Аскольда и Дира, которых интересовала не военная добыча, не примитивный грабеж по праву сильного, а конституирование своей державности, установление долгосрочных, равноправных и взаимовыгодных отношений с великой державой – Византией.

Важным аргументом в пользу заключения перемирия у стен Константинополя, является упоминание Фотием факта ухода русов с огромными богатствами. В проповеди, произнесенной после снятия ими осады, он говорил о них как о народе, получившем после отхода “значение”, “достигшем блистательной высоты и несметного богатства” [53, с. 432]. Если слова о “значении” и “высоте” характеризуют в основном возросший международный авторитет Руси, то упоминание о несметных богатствах, приобретенных русами в Византии, говорят о материальных результатах похода. Двумя способами могли русы приобрести это богатство: первый – сохранение за собой всего, что было ими захвачено в Византии (товаров, церковных ценностей, другого имущества); второй – получение от осажденных огромного выкупа, что имел в виду Фотий, но и в том и другом случае военный конфликт между Русью и Византией должен был закончиться перемирием. Если имеется в виду сохранение русами богатств, захваченных в ходе нашествия, то значит ни о каком поражении их, ни о каком потоплении русских судов разыгравшейся бурей (версия Симеона Лагофета) не может быть и речи, а сообщение Юрюсседьской хроники и Симеона Лагофета о неудаче русов (повторенное русскими летописями) говорит лишь об общей оценке похода, который не достиг своей цели – взятие Константинополя.

Однако “неудача” такого масштаба – “не взятие на копье” столицы великой империи и не сокрушение, таким образом, Византийской государственности – лишь свидетельствуют о масштабе развития государственности Киевской Руси в донорманский период, ибо государственность, ставящая перед собой такие грандиозные по общеевропейским масштабам задачи – не может находиться в зачаточном, “младенческом” состоянии, должна достигнуть довольно высокого уровня развития своей государственности.

Переговоры при этом должны были состояться не только потому, что зафиксировали почетный отход русов от города, но и потому, что именно здесь мог решиться вопрос о последующем русском посольстве в Константинополь для заключения договора о “мире и любви”, сведения о котором содержатся у Феофана и Константина Багрянородного. Сами собой такие посольства после серьезных межгосударственных конфликтов не являлись автоматическими. Факт переговоров станет тем более реальным, если учесть, что русы увезли с собой огромный выкуп.

Характерно, что современники похода русов 860 года – не только Фотий, а также историк Георгий и неизвестный продолжатель хроники Феофана – единогласно свидетельствуют, что русы вернулись домой с победой и добычей – император Михаил заплатил Аскольду немалую контрибуцию [46, с. 14–15].

Обмен посольствами с великой державой – Византийской империей – мог наглядно свидетельствовать о развитой государственности восточных славян во главе с Аскольдом и Диром, что и было засвидетельствовано данным актом. При этом, события 860 года не исчерпали, а лишь открыли начало новому этапу межгосударственных связей Руси и Византии и последующая история это подтвердила.

IX век был ознаменован тем, что восточнославянская держава, возглавляемая славянской династией, ярко возвестила про свой выход на авансцену европейской и мировой политики.

Поход русов 860 г. на Константинополь – столицу великой Евразийской державы – конституировал Киевскую Русь как важную составляющую европейского геополитического пространства, возвестил об образовании могучей славянской державности.

Цивилизованные ныне европейцы стары и потому чванливы. Они гордятся накопленной культурой, как все этносы в старости. А ведь всего тысячу лет назад франки и норманны только начали учиться у византийцев и арабов богословию и мытью в бане.

Л.Н. Гумилев

Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись.

Р. Киплинг

Процветание славянства, доминирование его на мировой геополитической арене, реализация им своей уникальной исторической миссии в мировом цивилизационном процессе начнется с возрождения его души, этнической ментальности, что невозможно без обращения к своему великому прошлому.

Ю.М. Теплицкий

РАЗДЕЛ 11.

ЕВРОИНТЕГРАЦИОННЫЕ УСТРЕМЛЕНИЯ АСКОЛЬДА И ДИРА. СЛАВЯНСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ НА ЕВРАЗИЙСКОЙ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ АРЕНЕ

Процесс становления и развития государственности восточного славянства сопровождался значительными общественными трансформационными процессами. Рассматривая различия родоплеменного и государственного устройства восточного славянства, необходимо выделить такую отличительную черту, как учреждение публичной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующим самое себя как вооруженная сила. Эта особая публичная власть необходима потому, что “самодействующая” вооруженная организация населения сделалась невозможной со времени раскола общества на классы [2, с. 151].

По мнению И.Н. Данилевского, слово “князь” заимствовано праславянами из прагерманского или готского языков и родственно словам конунг, Konig, king (“король”). Судя по значениям, которые это слово приобрело в западнославянских языках (словацк. knaz, польск. ksiadz – “священник”), первоначально князья выполняли функции не только светского, но и духовного правителя. О том же говорят и некоторые косвенные данные, связанные с правом князя на проведение религиозных преобразований, а также погребением умерших князей-язычников в курганных насыпях. Князь руководил войском и был верховным жрецом, что и обеспечивало его высокое положение в обществе [24, с. 79].

Анализируя этапы развития государственности восточного славянства, Н.М. Карамзин акцентировал внимание на том, что “Первая власть, которая родилась въ отечествь нашихъ дикихъ, независимыхъ предковъ, была воинская. Сраженія требують одного намьренія и согласнаго дьйствія частныхъ силъ: для того избрали Полководцевъ” [11, т. I, гл. III, с. 46].

Н.М. Карамзин делает важный вывод о том, что не только классовые предпосылки, но и военные задачи – проблемы обороны населения, обеспечение колонизационного расширения территории обитания славянского этноса, обусловили становление властных структур и, тем самым, возникновение потестарных форм славянской государственности: “Вожди, избираемые общею довьренностію, отличные искусствомъ и мужествомъ, были первыми властелинами въ своемъ отечествь. Дьла славы требовали благодарности отъ народа; къ тому же, будучи осльпленъ счастіемъ Героевъ, онъ искалъ въ нихъ и разума отмьннаго” [11, т. I, гл. III, с. 44].

Истлевшим Цезарем от стужи

Заделывают дом снаружи.

Пред кем весь мир лежал в пыли,

Торчит затычкою в щели.

В. Шекспир

11.1. СЛАВЯНСКИЙ ВЕКТОР ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ВИЗАНТИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В IX ВЕКЕ

После ухода русов из-под Константинополя внешнеполитическое положение империи отнюдь не улучшилось. Арабы продолжали теснить повсюду византийские войска. В том же 860 г. милетинский эмир нанес новое поражение войскам Михаила в Малой Азии. Отношения с Русью оставались неустойчивыми. Древний опыт Византии подсказывал, что для прочного замирения этого нового “варварского” государства следовало применить те же методы, что и в отношении других “варварских” держав, связанных с Византией договорами “мира и любви”. Со времен Древнего Египта и до IX в. такой договор оформлял обычные мирные договорные связи между государствами. Они могли оставаться как мирно нейтральными, но могли быть и союзными.

Византийские и русские источники говорят о том, что по истечении небольшого срока, прошедшего после ухода русов из-под Константинополя в город явилось русское посольство.

Данное посольство знаменовало собой некий этап в развитии экономических, дипломатических, военных и межгосударственных отношений, было отмечено попыткой введения христианства в Киевской Руси.

В “Окружном послании” восточным архиепископам патриарх Фотий писал: “Русы, которые, поработив находящееся кругом себя и отсюда помыслив о себе высокое, подняли руки и против Римской державы, – в настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и неподдельную веру христианскую, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей (наших), вместо ограбления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго” [58, с. 196].

Подробно историю посольства и “крещения” Руси изложил Н.М. Карамзин. Он первым обратил внимание на то, что между сообщением Фотия о “крещении” Руси и свидетельством Константина Багрянородного есть известное противоречие: последний приписывает “крещение” русов своему дяде Василию I и патриарху Игнатию, который сменил на патриаршем троне Фотия. В “Окружном послании” Фотия определенно говорится, что крещение Руси произошло при нем, Фотии. Н.М. Карамзин объясняет это следующим: “Сии два известия, – пишет он, – противоречат одно другому. Фотий в 866 году мог отправить церковных учителей в Киев; Игнатий тоже” [11, т. I, с. 52–53]. В трудах С.М. Соловьева, К.Н. Бестужева-Рюмина, Д.И. Ило­вайского, М.П. Погодина, С.А. Гедеонова и других историков XIX в. при всей несхожести их концепций по данному пункту нет особых расхождений. Они повторяют без подробного анализа сведения византийских источников. Это же наблюдается и в более поздних работах Д.Я. Самоквасова, В.Н. Сергеевича и в других историко-правовых трудах.

Ряд историков выдвигает и обосновывает версию о том, что договор 860 года – это лишь развитие и продолжение ряда ранее существовавших договорных отношений Руси с Византией. Американский историк Д. Рондал считал, что поход 860 г. – это санкция за нарушение Византией договора о дружбе и торговле, заключенного между Киевом и Константинополем еще во время миссии 838 г. Автор отмечал, что русские сняли осаду после переговоров, благодаря которым они получили большой выкуп, а формальный договор был заключен позднее и подтвердил прежнее соглашение. Обещание принять христианство русы дали под стенами Константинополя, и Фотий сыграл важную роль в приобщении Руси в христианство.

Связи между переговорами и “крещением” Руси А.А. Васильев не усматривает. В то же время он, одним из немногих, попытался выяснить содержание русско-византийского договора 60-х годов IX века. Разбирая договор Олега с греками 911 г., он обратил внимание на статью, разрешающую русским служить в византийской армии. Если же учесть, что Константин Багрянородный в своем сочинении “О церемониях” сообщил о действиях русского отряда в 700 воинов в составе войск Гимерия, отправившихся на Крит в 902 г., то становится очевидным, пишет А.А. Васильев, что это разрешение восходит к договору 60-х годов IX века. Первым на это указал английский историк Д. Бари в 1912 г., отнесший это разрешение не только к русам, но и к варягам и англичанам. Отношения “политической дружбы”, считает А.А. Васильев, прослеживаются в “Окружном послании” Фотия, где говорится, что русы, стали “друзьями” империи. К 60-м годам IX в., по мнению А.А. Васильева, восходит и разрешение русскими торговать в Константинополе и селится подле монастыря св. Мамы, что отмечено позднее и в договоре Олега с греками под 907 годом. Христианство стало для Византии средством, с помощью которого она превращала бывших противников в союзников и даже вассалов. Христианизация окрестных народов являлась определенной государственной линией империи и проводилась как Михаилом III, так и Василем I.

При чтении византийских авторов во всех сообщениях говорится о заключении между Византией и Русью дипломатического соглашения и о “крещении” как неотъемлемом условии именно этого соглашения. Дипломатический опыт сыграл в этом свою роль.

Сообщение Константина Багрянородного, повторяя общую канву событий, вводит новые детали. Автор совершенно определенно упоминает о заключении мирного договора Византии с Русью, указывает на преподнесение русам дорогих подарков (золота, серебра, дорогих тканей), которыми Василий Македонянин склонил их к миру. Одновременно повторяется и версия о принятии Русью христианства как об одном из условий мирного договора: именно во время переговоров император убедил русское посольство согласиться на крещение Руси и принять архиепископа.

Источники совершенно определенно и единодушно отмечают, что после ухода русов от Константинополя между Византией и Русью был заключен мирный договор. Смысл его раскрывается в изложении Фотия и Константина Багрянородного. Это было заключение типичного договора “мира и любви” со всеми характерными для такого случая аксессуарами. “Варварское” в данном случае русское посольство является в Константинополь; происходят переговоры между русами и греками, что завершается преподнесением русам дорогих подарков. Сам договор свидетельствует о превращении бывших противников империи в ее друзей. “Мир и любовь” – вот та формула, на основе которой декларируются отношения между Русью и Византией.

Нельзя сказать, что формула “Мир и любовь” означала абсолютно равноправные межгосударственные взаимоотношения между великой империей и молодой славянской государственностью, что являлось бы невозможным в той исторической реальности. Однако данная дипломатическая формула свидетельствовала о попытках включения Киевской Руси в орбиту влияния великой христианской державы – Византии и, с другой стороны, стремлением славян взять за образец государственного устройства модель апробированной временем Византийской державности.

Если бога нет, то все дозволено.

М.Ф. Достоевский

11.2. ВИЗАНТИЙСКАЯ МОДЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ И ДЕРЖАВНОСТЬ РУСИ

Ш. Эйзенштадт, рассматривая своеобразие византийской модели государственности, акцентировал внимание на ее культурологических аспектах: “Разнообразие культурных ориентаций способствовало формированию в европейской цивилизации весьма специфичного типа структурно-организационного плюрализма, который значительно отличался от плюрализма, развивавшегося, например, в Византии, где многие черты культурной модели этой империи были общими с западноевропейскими. Однако в Византии этот плюрализм проявлялся в относительно высокой степени структурной дифференциации в довольно однородном социально-политическом контексте, в котором различные социальные функции были распределены между разными социальными группами. Напротив, для Европы было характерно сочетание более низкого, чем в Византии, уровня социальной дифференциации с постоянным изменением границ между различными общностями и группами” [2, с. 329].