Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Советуем прочитать. Маршак С. Воспитание словом: Статьи
|
|
Маршак С. Воспитание словом: Статьи. Заметки. Воспоминания. — М.: Сов. писатель, 1961.
Я думал, чувствовал, я жил: Воспоминания о Маршаке. — М.: Сов. писатель, 1988.
Сарнов Б.М. Самуил Маршак: Очерк поэзии. — М.: Худ. лит., 1968.
Сивоконь С. И словом, и делом. (Самуил Маршак)// Сивоконь Сергекй. Уроки детских классиков. — М.: Дет. лит., 1990. - С.98-135.
Чуковский К. Высокое искусство: О принципах художественного перевода. — М.: Искусство, 1964. — С.202—221.
Глава 4. АРКАДИЙ ГАЙДАР (1904-1941)
Детство. Юность. Псевдоним А.П.Голикова — Аркадий Гайдар —истолковывается по-разному. Писатель Р.Фраерман, близкий друг А.П. Голикова, утверждает следующее: «На монгольском языке... Гайдар — это человек на коне, то есть всадник или верховой, которого обычно высылают впереди войска на дозор»[cxiv]. Такая трактовка псевдонима близка личности А.Голикова — легендарно смелый, даже отчаянный, решительный и непоседливый, остро испытывающий потребность разведки, сражения не только и не столько, конечно, в прямом «военном» смысле, сколько в символическом — широком: постоянно в поиске истины, выявления сущности, смысла явлений, фактов; находящийся в пути, в движении к истине, к идеалу, к открытию. В движении к мечте. И практически почти постоянно — в дороге.
Однако выясняется, что в монгольском языке слова «гайдар» в том значении, как его раскрыл Фраерман, нет. Журналист Б.Закс утверждает, что и сам Гайдар не всегда придерживался одной и той же версии своего псевдонима. Б.Закс вспоминает и такое объяснение. Когда А. П.Голиков командовал полком в степях Хакассии, у Минусинска, местные жители называли его «гайдар Голиков». Это означает — «начальник Голиков»[cxv]. В хакасском языке есть слово «хайдар», переводимое: «куда, в какую сторону». На этом основании Б.Камов делает заключение: «Когда хакасы видели начальника боевого района по борьбе с бандитизмом Голикова во главе войск, они спрашивали друг друга: Хайдар Голиков? Хайдар? — Куда едет Голиков? В какую сторону?»[cxvi].
Сын А. П.Гайдара — Тимур Гайдар в книге «Голиков Аркадий из Арзамаса (Документы, воспоминания, размышления)» тщательно исследует мотивацию действий своего отца на протяжении всей жизни. В его трактовке псевдоним получает еще одну, совершенно иную интерпретацию и обоснование. 1925 год. А.П.Голиков приехал в Пермь. Пришел в газету «Звезда», где была вакантной должность заместителя ответственного редактора. Журналистка Александра Плеско вспоминает: «Вошел к нам в комнату большой, широкоплечий человек в серой солдатской шинели, в серой кепке, высоких сапогах, с трубкой в зубах. И таким ясным было его широкое, чуть скуластое лицо с добрыми, с лукавинкой глазами, с детскими, чуть припухлыми губами, что сразу он стал своим, как бы давно знакомым товарищем и другом...» Через несколько дней в праздничном (к годовщине Октябрьской революции) номере газеты появился первый материал ее нового сотрудника, рассказ «Угловой дом», подписанный «Гайдар». Эта подпись пока и рассматривается как первое использование псевдонима.
Но когда же Аркадий Голиков нашел, придумал этот свой литературный псевдоним? Тимур Гайдар размышляет так.
Версия «Гайдар — всадник, скачущий впереди» романтична и для многих неразрывно слилась с образом Аркадия Гайдара. Имен похожих на Востоке немало. В Индии, например, есть даже город и штат Хайдарабад. Но почему и зачем вздумалось А.П.Голикову «брать иноплеменное, хотя и звучное имя»? Видимо, в этом проявилось одно из примечательных свойств характера — Аркадий с детства был выдумщик. Придумывал нередко шифры для обозначения определенных действий, предметов. Например: «Любезад тонай» — «Написать стихи». Игриво переиначивал имена друзей, знакомых «на французский лад» (французский Аркадий знал с детства). Вот отрывок из письма другу — литератору Ивану Игнатьевичу Халтурину: «Жан, же сюи он ом тре мальоре. Парсе ку тю э юн кашон э тю не ве па екрир рьен а пропо оп подлую ви...»[cxvii].
Далее Тимур Гайдар напоминает, что «во французском языке приставка «д» или «де» указывает на принадлежность или происхождение. Например: д'Артаньян — из Артаньяна. Дальнейшее просто.
«Г» — первая буква фамилии Голиков.
«АЙ» — первая и последняя буквы имени Аркадий.
«Д» — по-французски «из».
«АР» — первые две буквы названия родного города.
Г-АЙ-Д-АР: Голиков Аркадий из Арзамаса.
Так и возник псевдоним, в котором слились и зазывное детское «айда!», и вольное слово «гайдамак», да еще перекатывается под барабанной палочкой любимое Аркадием «р-р-р-р»[cxviii]. А в 1925 году, когда его охотно, дружески встретили в газете, когда появилась ситуативная потребность игры воображения, тогда и вспомнилось с детства живущее в памяти не очень легко разгадываемое слово. Скажем, пожалуй, так: как бы ни трактовался псевдоним писателя, он давно и всеми принят как отвечающий облику писателя и как удивительно к месту пришедшийся символ его жизни и творчества.
Жизнь А.Гайдара героична, легендарна. Пока в истории литературы XX века нет аналогов. В тринадцать лет арзамасский гимназист Голиков настойчиво добивается, чтобы ему позволили быть участником подпольной деятельности местной организации большевиков: ночное патрулирование, распространение листовок... В тринадцать лет — первое боевое крещение: был ранен ножом в грудь. Это — 1917 год. В августе 1918 подростка Аркадия Голикова по его неоднократным упорным просьбам принимают в Коммунистическую партию «с правом совещательного голоса по молодости и впредь до законченности партийного стажа». В партию коммунистов Аркадий вступал осознанно. Закономерно, что уже в декабре этого года Арзамасский уездный комитет РКП(б) утверждает его в партии на полных правах.
Еще летом 1917 года он вытащил из бархатного семейного альбома свою самую первую фотографию в трехлетнем возрасте и на обороте ученическим пером фиолетовыми чернилами подписал: «Титан первой Русской революции. Из серии «Будущие Революционеры». Сами по себе эти факты еще ждут, видимо, осмысления, психологического анализа: чем объяснить раннее взросление, раннюю социализацию личности подростка при сохранении в нем всего мальчишеского? Б.Ка-мов и Тимур Гайдар уже провели в этом плане исследования. Но проблема не исчерпана. Интересно, что подростком, отвечая на вопрос анкеты: «Твое любимое занятие?», Аркадий Голиков отвечал кратко: «Книга». В списке любимых писателей первым поставил Гоголя, а за ним Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гончарова, Достоевского, Короленко, Шекспира, Марка Твена... В школьном дневнике — записи о чтении Чарльза Дарвина, «Истории цивилизации в Англии» Бокля. Преподаватель математики реального училища М.Н. Онищенко вспоминает: «...Пришел с просьбой порекомендовать ему книгу по истории математики древнего и современного периода, что я и выполнил тут же, передав ему элементарную историю математики». А когда в сентябре 1917 года его класс выбирал классный комитет, Аркадий получил наибольшее число голосов. И не без гордости сообщал отцу в письме: «Нас теперь не оставляют «без обеда», а всякие классные инциденты разрешает комитет». И сетует: «У нас в училище все учителя — кадеты, ну и столкнулся с ними!» Признается: «Я бы с удовольствием уехал отсюда». А вот еще письмо: «Милый, дорогой папочка! Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы: 1.Что думают солдаты о войне? Правда ли говорят они так, что будут наступать лишь в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию и когда им объяснят, за что они воюют? 2. Не подорвана ли у вас дисциплина? 3.Какое у вас, у солдат, отношение к
большевикам, к Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы... 4.Что солдаты? Не хотят ли они сепаратного мира? 5.Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает? И как они вообще смотрят на текущие события? Неужели «война до победного конца», как кричат буржуи, или «мир без аннексий и контрибуций»? Пиши мне на все ответы, как взрослому, а не как малютке».
Приведенного, полагаю, достаточно, чтобы отметить: в свои тринадцать-четырнадцать лет А.Голиков действовал не как озорной мечтатель, готовый сбежать из дома в дальние края в поисках романтики, но как человек, продуманно, целенаправленно выстраивавший свой жизненный путь. Он не был узко ортодоксальным юнцом. Не был зашоренным революционной романтикой самолюбиво смелым подростком. Навстречу революции, будущим сражениям широкоплечий голубоглазый Аркадий Голиков стремился, имея внутреннюю личную программу.
Здесь, думаю, важно акцентировать в наше время еще и следующее. Жизнь, образ Аркадия Голикова убеждают, что в революцию, в ряды бойцов и командиров Красной Армии добровольно, по зову сердца вливались лучшие не только из так называемых низов, то есть из необразованной бедноты, но и сыновья интеллигентных родителей, дети интеллектуальной среды.
Отец Аркадия Голикова — Петр Исидорович Голиков — сын отставного солдата, внук крепостного Данилы Голикова. Тот отслужил двадцать лет в рекрутах, участвовал в обороне Севастополя. После Крымской войны Данила Голиков сорока лет стал вольным человеком, получил свой надел земли. Его сын Исидор — дед Аркадия Голикова — служил в солдатах уже не двадцать, а семь лет. Стал мастером по изготовлению прялок. А его сын Петр — отец героя нашего рассказа — первым из Голиковых овладел грамотой, закончил уездное училище, посещал занятия в Марьинской сельскохозяйственной школе. В 1896 году он подал прошение о «внесении в списки имеющих держать приемные испытания» в Курскую учительскую семинарию. Блистательно выдержал конкурсные испытания по всем предметам, особо проявив незаурядную эрудицию в отечественной литературе. Через три года ему было вручено свидетельство: «Удостоен звания учителя и при поступлении на означенную должность имеет пользоваться всеми правами той должности присвоенными». В город Льгов, где и работал в школе, приехал вместе с красавицей женой Натальей Аркадьевной.
В 1909 году Голиковы переехали в Вариху, недалеко от Нижнего Новгорода, в 1910 — в Нижний Новгород, в 1912 — в Арзамас. Мать Аркадия закончила в 17 лет гимназию, вышла замуж без разрешения отца, отставного поручика. Он не простил своеволия дочери и тогда, когда она подарила ему внука, назвав своего первенца Аркадием в честь своего отца. Наталья Аркадьевна была артистична, владела приятным певческим голосом, любила поэзию. Брак был счастливым. «Жили небогато, но, как говорится, в любви и дружбе. Много работали, много читали. Книг в доме всегда было в достатке. Подрастали дети. Поднимался яблоневый сад... Вечерами, уложив малышей, Наталья Аркадьевна помогала мужу изучать французский язык. Она владела им свободно»[cxix]. Отец Аркадия в феврале 1917 года на фронте вступил в партию. Письма Аркадия отцу на фронт первой мировой войны, позднее письма с фронтов гражданской войны пронизаны уважением, чувством привязанности к родному дому, любви и доверия к родителям, заботой о сестрах (было три сестры — Наташа, Катя, Оля). Очевидно, что родители с детьми были ласковы, внимательны, не подавляли инициативу.
Близко знавшие жизнь семьи Голиковых вспоминают: «Очень любил живность: ежиков, ящериц, однажды из леса сову на плече принес. Ловил в пруду тритонов. Все банки у Натальи Аркадьевны перетаскал. Ужей держал в сарае. Поил молоком. Иногда эта нечисть вылезала...» «Если мяч попадал на крышу, Аркадий туда — первым. Достанет, да еще с мячом по коньку крыши пройдет, рукой машет, улыбается. Иногда не слезет, а спрыгнет. Мы думали — ему нравится. Потом Наташа сказала мне по секрету, что ее брат высоты не любит и себя «самоперевоспитывает». Мать подарила ему тетрадку. Красивую, в красном переплете. Аркадий свои стихи в нее записывал. Бывало, когда его нет дома, мы с Наташей достанем и читаем. Нам очень нравилось». Это выписки из бесед Тимура Аркадьевича Гайдара с А. И. Бабакиной. Она жила в одном доме с Голиковыми. Была сверстницей старшей сестры будущего писателя, играла с ней и другими детьми. И в других воспоминаниях постоянна мысль о склонности Аркадия к «самовозделыванию» своего характера. Во всех воспоминаниях прорисовывается образ остроумного, живого, любознательного, бесконечно деятельного, находчивого, смелого, способного рисковать ребенка. Все это позднее проявится и в его жизни, и в творчестве.
Жизнь свою А. Голиков упорно определяет сам. Прибавив три года к своему возрасту, он уходит добровольцем в Красную Армию. Закончил Киевские военно-пехотные курсы, воевал на шести фронтах гражданской войны, в декабре 1919 был ранен в ногу, контужен в голову. За этим последовало, естественно, продолжительное лечение. Однако и после лечения он — в бою: Аркадий Голиков — самый молодой в Красной Армии командир полка. «Три года Аркадий Голиков командовал, отдавал приказы, посылал красноармейцев в бой, может быть, на гибель, и вескость его приказам давал не только новый дисциплинарный устав, но прежде всего личный авторитет командира. Каково заслужить, удержать такой авторитет, если подавляющее большинство подчиненных заметно старше по возрасту, а многие годятся в отцы?» — слова из книги сына писателя, контр-адмирала Тимура Аркадьевича Гайдара. Он и по личному опыту знает, как непросто, как нелегко быть командиром, иметь авторитет даже немолодому офицеру. Закономерно, что нервы молодого командира полка через три года были перенапряжены: «Дорогая сестренка! Никто еще в хандру впадать на собирается, хотя мне и приходится уезжать на месяц в физиобальнеотерапевтический институт в Томск. На днях был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией... Я-то сам знал об этом уже давно. Через три дня уезжаю». Это из письма комполка А. П.Голикова сестре Наташе....Его долго лечили в Красноярске, Томске, Москве. 23 августа 1923 года был отдан приказ о предоставлении шестимесячного отпуска с сохранением содержания. Но это было по сути начало прощания с Красной Армией, что понимали не только строгие военные врачи, но и их пациент... Ему предстояло начать новую жизнь человека мирной профессии. Возможно, однако, что уже в тот день в его вещевом мешке рядом с предметами солдатского обихода, который стал для него привычным и достаточным на всю жизнь, лежала и ученическая тетрадь. В правом верхнем углу на ее обложке была нарисована звездочка. Ее лучи освещали слова: «В дни поражений и побед» — заглавие первой автобиографической повести, которую больной комполка начал писать в госпитале. Позднее звездочка в правом верхнем углу титульного листа станет постоянной приметой авторской принадлежности произведения и выразительным символом поэтики его творчества.
Т.А. Гайдар вспоминает об этом времени: работал он много, увлеченно, «перечеркивал и часто ночами писал заново.
Это была его первая повесть «В дни поражении и побед». Создавая эту книгу, отец хотел показать, что выпало на долю его поколения, хотел передать молодым красноармейцам свой боевой опыт. Тогда он еще не знал, что литература станет главным делом его жизни, и, заполняя анкету, на вопрос:
«Не считаете ли Вы себя специалистом-работником просвещения и культуры?» — совершенно искренне ответил: «Нет». А в графе «Основная профессия» написал: «Военная»[cxx].
Может быть, в этом определении своей профессии и стержня личности А. Н. Голиков (тогда он еще жил с этим именем) был прав: став профессиональным писателем, он сохранил солдатскую непритязательность в быту и одновременно абсолютную аккуратность, дисциплинированность, собранность, упорство в достижении поставленной задачи, ответственность не только за свои сугубо личные поступки, чувство товарищества, привязанность к друзьям, открытость в мыслях и чувствах. И главное, став гражданским человеком, остался абсолютно и категорически верен высокому человеческому и гражданскому смыслу присяги служить Отечеству: быть всегда готовым встать на его защиту, если этого потребует ситуация. Чувство сыновнего долга перед Родиной — стержень личного идеала и норма жизни А.П.Голикова и писателя А.Гайдара.
Пусть светит. Профессиональную деятельность литератор Голиков начал корреспондентом периодических изданий. Это дало возможность утолить давнюю страсть к открытию нового, к движению, возможность быть не в прогулочной поездке, а в деловой командировке. Он работал корреспондентом в «Правде Севера» (Архангельск), «Звезде» (Пермь), «Тихоокеанской звезде» (Хабаровск) и других периодических изданиях. Написанное А. Гайдаром значительно превосходит известное четырехтомное собрание его сочинений. Только в уральских газетах за два года работы им было опубликовано более 150 фельетонов, очерков, рассказов, повестей, стихов. В этот первый период литературного творчества было задумано и частично исполнено — выражено в судьбах, характерах героев публикуемой публицистики, в ее социальном и эмоциональном пафосе — большинство тех художественных произведений, которые составили основу названного собрания сочинений. В 1970 году газета «Комсомольская правда» познакомила читателей с несколькими ранее не публиковавшимися ранними очерками под общим заглавием «О том, как хоронили Левку»[cxxi]. Здесь видны интонации, сюжетные особенности стиля более поздних и популярных произведений: «Военная тайна», «Пусть светит», «Судьба барабанщика».
Следует, видимо, сделать еще один акцент. Творчество А. Гайдара — светлое. Оно оптимистично, страстно, проникнуто верой в добро, в порядочность, в несокрушимость человеческого в человеке. Оно жизнелюбиво, как и его автор. Но спорна мысль, свойственная значительной части критических публикаций, что А. Гайдар — военный писатель. Не случайно, мол, он сам на совещании о литературе для детей в январе 1941 года говорил: «Пусть потом когда-нибудь люди подумают, что вот, мол, жили такие люди, которые из хитрости называли себя детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию». Названное совещание было посвящено прежде всего и главным образом трудовому воспитанию. Обсуждались актуальные не только тогда проблемы включения детей в общественно полезную деятельность. Обсуждались формы, методы организации внешкольной работы патриотической направленности. В этой связи речь шла о внимании к героико-патриотической проблематике чтения, проведения различных игр с детьми, например по типу тимуровского движения.
Автору этих строк довелось не раз беседовать о совещании 1941 года и, конечно, о выступлении А. Гайдара с писателем Н.В.Богдановым — одним из первых пионерских вожатых, с Н.В.Колокольцевым, который тоже был одним из зачинателей пионерского движения (Коля Колокольчиков), а позднее, в 60—70-е годы, — профессор, автор одного из учебников по литературе для детей. Оба они (и не только они) придерживались мысли, что ошибочно говорить о доминанте военной идеи творчества А.Гайдара. В 30-е годы литературе была свойственна тема мира, равенства народов. Одними она решалась декларативно, другими хотя и публицистично, но очень проникновенно, эмоционально пронзительно. Каждый, естественно, писал на том жизненном материале, под знаком той звезды, которая ему близка. Речь — о направленности художественного творчества. Интересна в этом плане статья Тимура Гайдара, опубликованная в журнале «Новый мир» (1986. — № 6). Автор говорит о необходимости преодолевать привычный, но неточный подход к творчеству отца. Обоснованно подчеркивает его гражданскую
природу, совестливость, суровую высокую нравственность, смущающуюся перед явной наглостью, нахальством, обманом. Смущающуюся, но не отступающую перед бесстыдной ложью, способную предопределить сознательно альтруистическое жизнеповедение. Всем известные Тимур из повести о нем и его команде, мальчишки-герои «Р.В.С.», «Дальних стран», «Судьбы барабанщика», «Горячего камня» — именно такие герои. Точнее — именно такие живые, порывистые, смелые и совестливые, а если нужно — самоотверженные мальчишки.
Критик Вера Смирнова близко знала Аркадия Гайдара, тщательно изучала его творчество. Когда вышел фильм «Тимур и его команда», она опубликовала в «Литературной газете» (1941, №3) статью «Сценарий и фильм» (журнал «Детская литература» перепечатал ее в № 2 за 1989 год). Каждая новая книга Гайдара, читаем в названной статье, «всегда какое-то свое, гайдаровское слово, сказанное удивительно вовремя и потому приобретающее особо важный смысл и значение, как лозунг в политической борьбе, как военная команда в бою. Таким словом, подлинно счастливой находкой писателя явилась сейчас придуманная писателем команда».
Верно, когда впервые была опубликована повесть «Тимур и его команда» (Пионер. — 1940. — № 7, 8), она была «словом», «сказанным удивительно вовремя». Но разве только тогда? Жизнь убедила, что художественное произведение не было «лозунгом в политической борьбе». Не было и «военной командой к бою». Прогностически мыслящий писатель, чуткий, внимательно исследующий жизнь во всем безмерном объеме ее проявлений, нашел выразительную и увлекательную форму изображения извечно присущей тяги подростков к действенному участию в жизни взрослых. Точнее, во «взрослой жизни» — так обычно сверстники Тимура определяют свою готовность не только играть в жизнь, но именно по-деловому участвовать в ней.
Правда, потребность быть взрослым, ощущение готовности к этому далеко не всегда, не во всем соответствуют реальной возможности подростка. Как правило, названная потребность проявляется именно в игре. Форма ее обусловлена и психологически, и социально. Исходя из этого реального факта, Гайдар сочинил, нарисовал игру, которая отражала социальную психологию общества того времени и возрастную психологию детей, ставших героями повести. Но разве помощь нуждающимся и слабым — сигнал лишь того времени? Да, в те годы, когда создавалась повесть, семьи, из которых мужчина ушел в армию, оставшиеся без кормильца, без главного — сильного человека (именно о таких беспокоились тимуровцы), были менее защищенными. Незащищенность таких семей стала еще болезненнее в годы Великой Отечественной войны и послевоенные годы. А сегодня? Разве осиротевшие матери, одинокие старики, или дети-сироты, или просто социально незащищенные люди уже не нуждаются в любви, помощи, соучастии хотя бы подростков? И только ли в нашей стране? Тимуровское движение — отклик чуткого сердца на боль общечеловеческого свойства.
Тимуровское движение стало одним из знаков и символов взаимопомощи, соучастливости, взаимодействия не только детей, но и жизненного диалога детей и взрослых в нашей и других странах. Такова сила большой правды, которую Гайдар умел раньше других подметить и впечатляюще воплотить в художественном произведении. Гайдар как бы зажигал огнем поэзии мальчишескую игру! Придавал песенный, чаще близкий к музыке марша строй обычным жизненным фразам; поэтически-романтический смысл обыденному делу (наполнить бочку водой, собрать поленницу дров...). Тимур, конечно, сын своего времени, своей страны. Одновременно он близок вечно живому Тому Сойеру. Авторский диалог Гайдара со своими читателями жизнелюбив, лукав, местами даже весел, часто ласков. Он уверен в своей правде. Пройдя труднейшие испытания жизнью, не потерял жизнерадостной искренности, простоты, прямодушия, что когда-то придавало особую силу приказам юного комполка.
Гайдар — редкостно целостная личность. Писатель и человек неотделимы. Чудо его художественно-публицистического таланта в социальном предвидении, вытекающем из аналитически объективной оценки конкретной исторической ситуации. Он видел то, что характерно и предопределено именно в этой ситуации и останется с нею в истории. И то, что делает эту временную ситуацию продуктивной для будущего. Что при движении вперед станет его опорой, силой движения. Произведения гуманистически устремлены в истинно человеческое будущее. Они не «приказ» на «сегодняшний день», хотя порождены этим временем. Все, чем заняты, чем захвачены Тимур и его друзья, — это игра-жизнь. Но не игра в жизнь. Дети увлечены жизнью. В ней переплетено доброе, чистое, светлое и трудное, драматическое, даже трагическое: действие происходит сразу после войны с Финляндией, когда в «воздухе пахло» новой военной грозой. Бывший комдив, писатель Гайдар чувствует это. 14 июня 1940 года он записывает в дневнике: «Сегодня начал «Дункан», повесть. Война гремит на земле. Нет больше Норвегии, Голландии, Дании, Люксембурга, Бельгии. Германцы наступают на Париж. Италия на днях вступила в войну». А 27 августа 1940 года в дневнике новая запись: «Сегодня закончил повесть о Тимуре — больше половины работы сделал в Москве за последние две недели». Конечно, произведения писателя были органичны атмосфере времени своего рождения. Но повторяю, устремлены в день грядущий.
Однако, чтобы этот день был счастливым (тема счастья --одна из ведущих в творчестве Гайдара), надо, чтобы уже тогда каждый был на своем месте. Вот один из заключительных абзацев повести «Тимур и его команда»: «Будь спокоен! -~ отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. — Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же». Эта же мысль венчает «Военную тайну». Вспомним, проводив Альку и Сергея, «Натка вышла на площадь и, не дожидаясь трамвая, потихоньку пошла пешком. Вокруг нее звенела и сверкала Москва. Совсем рядом с ней проносились через площадь глазастые автомобили, тяжелые грузовики, гремящие трамваи, пыльные автобусы, но они не задевали и как будто бы берегли Натку, потому что она шла и думала о самом важном.
А она думала о том, что вот и прошло детство и много дорог открыто.
Летчики летят высокими путями. Капитаны плывут синими морями. Плотники заколачивают крепкие гвозди, а у Сергея на ремне сбоку повис наган...
И она знала, что все на своих местах и она на своем месте тоже. От этого сразу же ей стало спокойно и радостно... И мальчик, пробегавший мимо нее, рассмеялся и убежал». Интонация радости, покоя венчает сказку о самой удивительной «тайне» XX века. Она была главной силой Великой Победы над фашистскими полчищами. Сохранение, укрепление этой «тайны» — залог благополучного вхождения в грядущий XXI век.
«Пусть светит» — рассказ 1933 года. Был опубликован в журнале «Пионер» (№ 17, 18, 19). Это своеобразная поэма в прозе. Мысли, поступки юных героев овеяны счастьем дороги в прекрасное завтра. Вера и Борис заражают свободой выбора своего пути. Практический поиск дороги для выхода из окружения тоже символичен. А название рассказа символично в целом для эстетической позиции писателя-реалиста, как символично и название повести «Дальние страны». Она вышла на год раньше рассказа. В дневнике Гайдара находим запись, обозначенную датой: «1931—7—22. Крым. Гурзуф. Аптек». Читаем: «Выехали из Москвы с Тимуром 16-го. Прибыли в Артек к ночи 18-го.
Шли пешком по берегу моря. Разговаривали. «У моря другого берега нет»(Тимур).
Шли, шли и пришли наконец.
В — «Дальние страны».
Эта запись и повесть «Дальние страны», рассказы «Голубая чашка», «Чук и Гек» открывают богатство лиризма в душе автора, в его отношении к жизни вообще, к детям — в наибольшей степени, что не мешает гражданственному звучанию произведений. Любовь, сдержанная нежность Гайдара проявляются и в лаконичной, как в дневнике, конкретности языка; во внимании к речи детей (в дневнике: «Уморя другого берега нет» — Тимур); в точности, в естественности интонации; в синтаксическом построении фраз, передающих особенности мировосприятия ребенка: «Зимою очень скучно. Разъезд маленький. Кругом лес. Заметет зимою, завалит снегом — и высунуться некуда. Одно только развлечение — с горы кататься. Но опять, не весь же день с горы кататься? Ну прокатился раз, ну прокатился другой, ну двадцать раз прокатился, а потом все-таки надоест, да и устанешь. Кабы они, санки, и на гору сами вкатывались. А то с горы катятся, а на гору — никак» — это начало повести «Дальние страны».
Действительно, беда, если санки в гору не катятся. Здесь нет иронии. Писатель и сам именно так расценивает трудность катания с горы. В нем жива память детства. Она сохраняет не столько факты, сколько именно состояние души, чувствования, ощущения: было хорошо, уютно, тепло, радостно или было плохо; помнится, что все это было неприятно, как-то грустно; хотелось или не хотелось... Вот и здесь, в повести: «Петька да Васька дружили. А Сережка вредный был. Драться любил». Так рассказчик вводит читателя в свои воспоминания-чувствования. Все естественно, правдиво и просто. Далее в повести разворачиваются события необыкновенные — идет энергичное строительство, принципиально изменяющее жизнь разъезда. Дети не наблюдатели, хотя и наблюдать за происходящими изменениями интересно. Они включаются в дела взрослых и случайно, и сознательно... Сюжет увлекает, потому что конфликты мальчишек натуральны. Еще бы: «Дальние страны, те, о которых так часто мечтали ребятишки, туже и туже смыкали кольцо, надвигались на безымянный разъезд № 216». В итоге он «с сегодняшнего дня Уже не разъезд, а станция «Крылья самолета», и Алешине, и новый завод, и эти люди... и Петька — все это части одного огромного и сильного целого, того, что зовется Советской страной».
Любить и беречь свою страну. Рассказ «Чук и Гек» (1939) — одно из самых лучших творений писателя. Прозрачно чистый, точный язык. Светлый юмор. Лирическая интонация. Занимательна загадочная напряженность неизвестности даже самых ближайших событий. Буквально солнечная детская радость открытия братьями новых мест, новых людей. Сама по себе поездка в ту сказочную «далекую советскую Сибирь», куда возгласами «Счастливого пути!» провожали скорые поезда мальчишки с разъезда № 216, а потом со станции «Крылья самолета»... А за всем за этим, за словами ~ ласковая и лукавая улыбка автора. Он все понимает и все знает наперед. Но он чувствует, переживает все так же зажигательно непосредственно, как и реальные герои семейного путешествия в тайгу, где запросто можно наткнуться на волка или на медведя.
Началось все самым обыденным образом. Поссорились, как обычно, Чук и Гек. Гек выбросил в окно металлическую коробку Чука. А в ней вместе с другими нужными вещами — «серебряные бумажки от чая, конфетные обертки (если там был нарисован танк, самолет или красноармеец), галчиные перья для стрел, конский волос для китайского фокуса и еще всякие очень нужные вещи» — со всеми этими вещами вместе лежала непрочитанная телеграмма... Она извещала, что поездку в Сибирь надо отложить, потому что папа отбывает в экспедицию. Но... то ли «коробка попала в сугроб и теперь лежала глубоко под снегом, то ли она упала на тропку и ее утянул какой-нибудь прохожий, но, так или иначе, вместе со всем добром и нераспечатанной телеграммой коробка навеки пропала».
С первых страниц, с первой встречи нам интересны запасливый практичный Чук, спрятавший телеграмму в заветный свой сундучок — металлическую коробку, и Гек, у которого «такой коробки не было. Да и вообще Гек был разиня, но зато он умел петь песни». Именно за это он явно особо мил писателю. В теплой, доброй усмешке автора, в картинах природы, во встречах наших героев с ямщиком, со сторожем станции, где жили геологи-разведчики (в их числе и папа мальчишек), ушедшие к ущелью Алкараш (об этом извещала телеграмма), — во всем чувствуется проникновенная любовь к большой родной стране, к уважительным, доброжелательным и смелым людям. Во всем — вера в добрую силу человеческого любящего сердца. Поэтому и заключительные слова естественны как завет писателя всем, кто был до нас, нам и тем, кто будет после нас. Маленькая камерная история неожиданного приезда детей, их мамы в Сибирь в исполнении Гайдара сама по себе становится знаком закономерного оберегаемого благополучия и счастья обыкновенной семьи, с обыкновенными озорными и чуткими мальчишками.
В эстетике писателя весьма существенна роль песни как символа воспроизводимого явления, факта. Вспомним, что даже лермонтовское стихотворение «Горные вершины спят во тьме ночной» (из Гете) трактуется как солдатская песня без какой-либо натяжки. Вот рассуждение о песне в драматической повести «Судьба барабанщика»:
«— Папа, — спросил как-то я. — Спой еще какую-нибудь солдатскую песню.
— Хорошо, — сказал он. — Положи весла. Он зачерпнул пригорошню воды, выпил, вытер руки о колени и запел:
Горные вершины
Спят во тьме ночной.
Тихие долины
Полны свежей мглой.
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
— Папа, — сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. — Это хорошая песня, но ведь это же не солдатская.
Он нахмурился.
— Как не солдатская? Но вот: это горы. Сумерки. Идет отряд. Он устал, идти трудно. За плечами выкладка шестьдесят фунтов... винтовка, патроны. А на перевале белые. «Погодите, — говорит командир, — еще немного, дойдем, собьем... тогда и отдохнем. Кто до утра, а кто и навеки...» Как не солдатская? Очень даже солдатская!»
Поэзия доблестного солдатского долга! Счастье мирного труда нуждается в том, чтобы его ценили и охраняли. Гайдар это знал. Гайдар этому посвятил и жизнь, и творчество. Эта тональность придает особую возвышенную гайдаровскую окраску даже самым мирным сюжетам. Такими, кроме рассказа «Чук и Гек», являются, например, сюжеты «Горячего камня», «Голубой чашки».
Уже было сказано о лиризме большей части сугубо реалистических произведений А. Гайдара, в их числе и рассказа «Голубая чашка» (1936). Он уникален тем, что здесь, пожалуй, впервые в литературе XX века, адресованной читателям Раннего детства, лирическая тональность применяется не только для анализа симпатий и антипатий между детьми, любви между детьми и родителями, но и собственно любви родителей. При этом автор великолепно использует незатейливые детали при характеристике и передаче нюансов различных оттенков сложнейшего чувства. Рассказ начинается по-гай-даровски: очень конкретно, просто, даже информационно, но, пожалуй, в этом и заключена одна из тайн стиля. Получая четкую, детально жизненную информацию, мы, читатели, непроизвольно оказываемся во власти вопроса: «Ну и что из этого?» Вот начало рассказа:
«Мне тогда было тридцать два года. Марусе двадцать девять, а дочери нашей Светлане шесть о половиной. Только в конце лета я получил отпуск, и на последний теплый месяц мы сняли под Москвой дачу.
Мы со Светланой думали ловить рыбу, купаться, собирать в лесу грибы и орехи. А пришлось сразу подметать двор, подправлять ветхие заборы, протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди.
Нам все это очень скоро надоело, а Маруся одно за другим все новые и новые дела и себе и нам придумывает...»
Что бы это значило? Обычное дело — выехали на дачу, надо обустроиться. Чем-то они, Светлана и ее отец, были в то лето явно обижены на Марусю... Еще через строчку узнаем, что на третий день, когда все было сделано и можно было бы идти всем втроем погулять, к Марусе приехал ее друг юности — полярный летчик. Маруся долго разговаривала с ним, сидя под вишнями... «Вот и предательство, — подумали отец и дочь, — забыты». Итак, подозрение. В итоге растет раздражение, и обиженные люди уходят от своего дома далеко-далеко, куда глаза глядят. Снова обычная житейская ситуация. Однако герои наши действительно идут далеко. Следуя за ними, мы, как и они, открываем раньше не замеченное, красивое и значительное. Маленькие радости одна за другой согревают посуровевшие было души. Светлана и ее отец — души истинно родственные. Тридцатидвухлетнему мужчине, как и шестилетней дочери, интересно, почему подбежавший к ним Санька «слезы ситцевым кулаком вытирает». Узнав, что пионер Пашка Букамашкин Саньку «драть хочет», путешественники, направлявшиеся в даль-далекую, конечно, не задумываясь, принимают участие в судьбе мальчишки, возмущаются: «Посмотрела на него Светлана. Вот так дело! Разве же есть в Советской стране такой закон, чтобы бежал человек в колхозную лавку за солью, никого не трогал, не задирал, и вдруг бы его ни с того ни с сего драть стали?
— Идем с нами, Санька, — говорит Светлана, — не бойся. Нам по дороге, и мы за тебя заступимся.
Пошли мы втроем сквозь густой ракитник».
Отец Светланы, следуя требованиям совести и сердца, явно в соответствии с представлениями писателя, не мешает девочке, забыв о своем горе, включиться в чужие заботы. И сам он живет уже ее мыслями. Постепенно таким образом и читатель становится не сторонним наблюдателем. Узнает, что Саньку, оказывается, Пашка хочет наказать за дело. Он определил его поведение в отношении к другой девочке как фашистское:
«— Папа, — говорит дочь отцу, возмущенная чужой виной, но и сомневающаяся в столь тяжком обвинении. — А может быть, он вовсе не такой уж фашист? Может быть, он просто дурак?» На Саньку-«фашиста» с удивлением смотрит и старый сторож колхозных садов:
«— Странные я слышу разговоры... Видно, я шестьдесят лет прожил, а ума не нажил. Ничего мне не понятно. Тут, под горой, наш колхоз «Рассвет». Кругом это наши поля: овес, гречиха, просо, пшеница. Это на реке наша новая мельница. А там, в роще, наша большая пасека. И над всем этим я главный сторож. Видал я жуликов, ловил я конокрадов, но чтобы на моем участке появился хоть один фашист — при советской власти этого не было ни разу. Подойди ко мне, Санька — грозный человек. Дай я на тебя хоть посмотрю. Да постой, ты только слюни подбери и нос вытри. А то мне и так на тебя взглянуть страшно».
Как и в других случаях, здесь искренность и хитринка старика, лукавинка — в подтексте. Все достоверно. Разговор, поведение персонажей рассказа воспринимаются как лично читателем увиденное и услышанное.
Все впечатления согревают душу отца и дочери, отводят от той обиды, которая была причиной ухода из дома. Психологически точно раскрыта эволюция душевного состояния: от обиды-горя к сомнению в существовании действительной причины для обиды, затем ощущение, что причины для ухода из дома не было. Маруся любит и дочь и ее отца. Возникает чувство вины перед Марусей, сочувствие к ней:
«Папка, — взволнованно спросила тогда Светлана. — Это ведь мы не по правде ушли из дома? Ведь она нас любит. Мы только походим, походим и опять придем.
— Откуда ты знаешь, что любит? Может быть, тебя еще любит, а меня уже нет.
— Ой, вре-ешь! — покачала головой Светлана. — Я вчера ночью проснулась, смотрю, мама отложила книгу, повернулась к тебе и долго на тебя смотрит.
— Эко дело смотрит! Она и в окошко смотрит, на всех людей смотрит! Есть глаза и смотрит.
— Ой, нет! — убежденно возразила Светлана. — Когда в окошко, то смотрят совсем не так, вот как...
Тут Светлана вздернула тоненькие брови, склонила набок голову, поджала губы и равнодушно взглянула на проходящего мимо петуха.
— А когда любят, смотрят не так.
Как будто сияние озарило голубые Светланины глаза, вздрогнули опустившиеся ресницы, и милый задумчивый Марусин взгляд упал мне на лицо».
В приведенном все точно. Сказано так и столько, как и сколько нужно, чтобы ушла грусть, исчезли все сомнения у тридцатидвухлетнего мужчины, чтобы он радостно подхватил дочку и, счастливый, задорно и беззаботно, неожиданно для себя и как бы ставя точку на пережитом чувстве ревности, спросил: «— А как ты на меня вчера смотрела, когда разлила чернила?» Обращение мысли в абсолютно иную тему эмоционально убедительно. Как убедительно и то, что девочка передала в своем взгляде желанное для отца чувство Маруси... Закономерно, что этот рассказ с полным основанием, логически безупречно заканчивается мыслью: «А жизнь, товарищи, была совсем хорошая!»
Рассказ — для детей. Интересен же он и юным, и взрослым. Каждый читатель увидит, почувствует то, что именно для него ценно. А. Гайдар подтверждает продуктивность заповедей К.И.Чуковского: а) произведение для детей, созданное талантливым писателем, интересно и для взрослых; б) оно создано как бы на вырост читателя; в) его автор должен быть счастливым человеком, быть человеком, ощущающим счастье жить.
А.Гайдара упрекали в сентиментальности. Но может ли литература для маленьких быть лишена сентиментальности? Этот вопрос переплетается с вопросом: нужно ли человека жалеть? Не унижает ли жалость человека? А разве может человек жить, если его никто не жалеет? Разве возможна любовь без жалости? А уж без любви литература для детей, как и само детство, невозможна, даже опасна. Вопрос, видимо, в том, на чем держится жалость, сентиментальность. На выдуманных сюжетах или на подлинных человеческих драмах? На исторической сыновней тревоге взрослых и мальчишек с девчонками за судьбу любимой Родины? Такая тревога была близка сердцу А. Гайдара с детства. Поэтому самые сильные выражения чувств в его произведениях, кажущиеся кому-то экзальтированными, по сути глубоко правдивы. Истинность чувств побеждает в каждом произведении. Победила она и в «Голубой чашке», хотя начинается рассказ, вспомним, с драмы — разрыв в семье. Любящий муж Маруси отступает перед полярным летчиком... И эта драма оказалась возможным предметом анализа в рассказе для маленьких.
Такова же природа большой правды и в «Судьбе барабанщика». Акценты психологические, нравственные и здесь точны: главный драматизм не в доверчивости и ошибках одинокого мальчишки, а в том, что арест любимого отца перевернул душу Сережи. Б.Камов верно пишет, что Гайдар задумал повесть «о внезапно осиротевших детях, на которых падает позор ни в чем не повинных отцов».
А. Гайдар бесстрашен и открыт как в жизни, так и в книгах. В этом и состоит, очевидно, главный секрет его таланта — он ничего не скрывал от своих читателей. Он шел к ним кратчайшим путем: от сердца — к сердцу. Этим объясняется и отказ писателя исправить конец «Военной тайны» (1935). Дети писали автору, что очень нравится произведение, но жаль героев, «пусть Алька останется живым». «Конечно, лучше, чтобы Алька остался жив. Конечно, лучше, чтобы Чапаев остался жив. Конечно, неизмеримо лучше, если бы остались живы и здоровы тысячи и десятки тысяч больших, маленьких, известных и безызвестных героев. Но этого в жизни не бывает»[cxxii]. Заметим, Гайдар и в письме верен суровой правде жизни.
Отвечая на просьбу изменить судьбы героев сочиненного им произведения, он выводит детей на размышление не о сюжете произведения, в поворотах которого, как известно, автор тоже не всегда волен, а о сюжетах реальной жизни. Он открыто говорит о десятках тысяч «известных и безызвестных героев». Произведения А. Гайдара включают мысль детей, их сознание в серьезнейшие трагические проблемы жизни, истории своей страны, исторических событий других стран. Алька Ганин, такой обаятельный и так рано повзрослевший сознанием мальчик, несет в себе печать судьбы своей матери-комсомолки Марицы Маргулис: ее замучили «в суровых башнях румынской тюрьмы». Другой друг Альки — Владик Дашевский — поляк. Он грустит о сестре-комсомолке, брошенной белополя-ками в тюрьму. Способный быть великодушным, мальчик горяч, нередко подвластен самым различным выдумкам. Но как он, познавший уже горе утраты близкого человека, сознателен в отношении к другому страдающему! Вспомним: Владик решительно отказался возвратить карточку Альки и на просьбу Натки заявил: «— Вот скажи, что убьешь, и все равно не отдам...» Но когда Натка ласково сказала, что Алькиному отцу «очень, очень больно. Ты отдан, отнеси... Тут губы у Владика запрыгали... Голос его дрогнул, и непривычные крупные слезы покатились по его щекам». Это реакция не мальчишки, но человека, знающего боль от большого горя. Гайдар сердцем чувствовал и точно, честно, правдиво выражал правду своего времени, правду эпохи во всех ее сущностных чертах. Говорить правду — лучший способ воспитания.
Помогать человеку с детства посмотреть на себя со стороны, сравнив свои оценки, свои беды с оценками жизни тех людей, которым она, жизнь, нанесла непроходящие раны, но не сломила, не искалечила их души, — непременное условие гуманистического воспитания, хотя себя можно представить и в оценке еще более младшего человека. Такова ситуация в полуторастраничном рассказе «Совесть». Это как бы один лишь незаметный случай из жизни девочки Нины Карнауховой. Она захотела прогулять урок, потому что не подготовилась по алгебре. Спрятав учебники и пакет с завтраком, девочка случайно наткнулась на малыша, «который смотрел на нее доверчивыми добрыми глазами...». Нина начала было строго отчитывать «несчастного прогульщика». Но оказалось, что тот испугался собаки и не может дойти до школы. Пришлось ребенка проводить, скрыв, конечно, по возможности, что она сама как раз и есть «несчастная прогульщица...». В итоге — «очень тяжело было на сердце, которое грызла беспощадная совесть».
Идея самооценки, самовоспитания, самообразования и развития себя по пути к идеалу совестливой, нравственной, смелой и ответственной личности близка Гайдару-писателю, проверена им на своем жизненном опыте. Удивительный по мысли и выразительности рассказ-притча «Горячий камень» опубликовали, когда автор был уже на фронте (Мурзилка. — 1941. — № 8—9)... Живой, смекалистый и озорной Ивашка заблудился в лесу, набрел на горячий камень. А на нем надпись: «Кто снесет этот камень на гору и там разобьет его на части, тот вернет свою молодость и начнет жизнь сначала». Печатью закреплена была эта надпись. Ивашке было всего восемь лет. Начинать жить сначала? Значит, «опять на второй год оставаться в первом классе». Этого не хотелось. Но сердце Ивашки бьыо добрым. Не мог он пропустить такой необычный случай сделать доброе дело, поэтому и предложил колхозному сторожу воспользоваться силой камня. Сторож — «слаб, плел корзины, подшивал валенки, сторожил от мальчишек колхозный сад и тем зарабатывал свой хлеб». «Был он хром, не по годам сед. От щеки его через гуоы проле! кривой рваный шрам. И поэтому, даже когда он улыбался, лицо его казалось печальным и суровым». «Так пусть же несчастный старик хорошую жизнь увидит», — великодушно и твердо решил Ивашка в тот день веселого праздника Первое мая, когда нарадовался сам и насмотрелся с удовольствием на других радостных людей.
Ивашка втащил тяжелый камень на гору. Пришел и старик, приглашенный начинающим волшебником Ивашкой. Но не взял с собой дед ни молотка, ни топора, чтобы разбить камень. Не захотел он начинать жизнь заново. Не считал он возможным разбивать, разрушать прожитое время. «— Ты, конечно, думал, что я стар, хром, уродлив и несчастен, — говорил старик Ивашке. — А на самом деле я самый счастливый человек на свете».
«Ударом бревна мне переломило ногу, но это тогда, когда мы — еще неумело — валили заборы и строили баррикады, поднимали восстание против царя, которого ты видел только на картинках.
Мне вышибли зубы, но это тогда, когда, брошенные в тюрьмы, мы дружно пели революционные песни. Шашкой в бою мне рассекли лицо, но это тогда, когда первые народные полки уже били и громили белую вражескую армию.
На соломе, в низком холодном бараке метался я в бреду, больной тифом. И грозней смерти звучали надо мной слова о том, что наша страна в кольце и вражья сила нас одолевает. Но, очнувшись вместе с первым лучом вновь сверкающего солнца, узнавал я, что враг опять разбит и что мы опять наступаем.
И счастливые, с койки на койку протягивали мы друг другу костлявые руки и робко мечтали тогда о том, что пусть хоть не при нас, а после нас наша страна будет такой вот, какая она сейчас, — могучей и великой. Это ли еще, глупый Ивашка, не счастье?! И на что мне иная жизнь? Другая молодость? Когда и моя прошла трудно, но ясно и честно!»
С тех пор прошло много лет. Проходили мимо камня разные люди. А камень цел. Побывал возле него и повзрослевший герой, когда-то притащивший на гору волшебный источник возможной второй молодости. Однажды чуть было не разбил его, но «вовремя одумался». «Э-э! — думаю, скажут, увидав меня помолодевшим, соседи. — Вот идет молодой дурак! Не сумел он, видно, одну жизнь прожить так, как надо, не разглядел своего счастья и теперь хочет тоже начинать сначала!»
Приведенное так отчетливо, просто и ясно по мысли, так откровенно, что сдерживает комментарии. Прочитаем еще раз цитаты. Не звучит ли рассказ старика как исповедь автора? И одновременно как сердечное напутствие всем нам?