Глава 1. Особенности литературного процесса в 20-30-е годы 3 страница

Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах редкие ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы.

Рыбе — вода, птице — воздух, зверю — лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу — значит охранять родину».

В повести «Женьшень» есть восхитительный эпизод встре­чи рассказчика с ланью, «оленем-цветком» Хуа-Лу:

«Как охотника, значит, тоже зверя, меня соблазняло тихонечко при­подняться и вдруг схватить за копытца оленя... Но во мне был еще другой человек, которому, напротив, не надо хватать, если приходит прекрасное мгновение, напротив, ему хочется то мгновение сохранить нетронутым и так закрепить в себе навсегда».

Схватить Хуа-Лу означает уничтожить это прекрасное мгновение. Сохранить его. Уберечь. Остановить! Сделать до­ступным, понятным, открытым для других. Сохранить и для себя в душе своей. Идея сознательного сотворения красоты, веры в нее, как веры в сказку, в мечту, — эта идея доминант­на. По Пришвину, мир существующий, точнее, мир желан­ный и возможный — «мир всеобщего родства». Человек — органическая составная этого мира. Он, человек, и природа проникают друг в друга. Они слиты. В этом слиянии — жизнь и мера отношений. Произведения Пришвина показывают красоту как благотворную силу «родственного внимания» че­ловека и природы, помогают уже в детстве научиться «судить природу по себе».

Поиски своей жизненной платформы, своего стиля не бывают легкими. Трудным, длительным был и путь к себе, своему внутреннему «я» у Пришвина. Была подвластность формализму, символизму, мистицизму, эстетике замкнутос­ти («Крутоярский зверь», «Птичье кладбище», «Бабья лужа»). Но тропа, идя по которой романтический Курымушка был счастлив и ранними утрами, и в вечерние сумерки; тропа, сроднившая его с землей матери, — «легкая, покрытая леса­ми земля по Оке» — не могла не вывести писателя Пришви­на на дорогу вечно высокого народного искусства. Интерес­но об этом сказал К.Г.Паустовский: «...Учитель у Пришвина есть. Тот единственный учитель, которому обязана своей си­лой, глубиной и задушевностью русская литература. Этот учи­тель — русский народ... Народность Пришвина — цельная, резко выраженная и ничем не замутненная...» Жизнь При­швина была жизнью человека пытливого, деятельного и про­стого. Недаром он сказал, что «величайшее счастье не счи­тать себя особенным, а быть как все люди». В этом «быть как все» и заключается, очевидно, сила Пришвина. Для писателя это означает способность, стремление собирать и выражать все лучшее, что может человек, что может народ. А сила его безгранична. Пришвин видел высокое учительское призва­ние писательского труда, т.е. личную ответственность перед людьми за то, что должна, может и действительно дает на­родная литература и шире — культура.

Не случайно в 1920 году он был профессиональным педа­гогом — работал директором школы, учителем в сельской школе Смоленской области. Был М.М.Пришвин истинно народным учителем — собственно учебная работа с детьми в классе лишь одна из составных того, что представляет собой жизнедеятельность сельского учителя, которого называют народным. Он является одновременно человеком особой со­циальной, нравственной стати и особого статуса: к нему идут за советом и взрослые; он уважаем, для всех желанный в доме человек, ибо ему отдано будущее — дети людей этого селе­ния. Учитель одновременно близкий всем здесь живущим, свой человек. Ему доверяют. Его ценят и берегут. А его рабо­та — своеобразный аккумулятор, говоря техническим язы­ком, атмосферы общения, общественного настроения.

М.М.Пришвин вместе с детьми собирал местный фольклор. Изучал опыт местных целительниц травами. Проводил не уч­тенные никакими учебными программами беседы о литера­туре, чтении, о земледелии — ведь был он агрономом. Сам он признавался, что если бы не всеохватная потребность и отданность души, ума творческой литературной работе, то он считал бы для себя самым желанным профессиональное дело учителя.

Этим, очевидно, предопределяется, что в его произведе­ниях художественных, публицистических, адресованных и не адресованных детям, и даже в «географических очерках» все объединено неспокойным, думающим человеком, который множеством нитей связан со всем окружающим миром. Не­избывная любовь Пришвина к природе рожцена его светлой любовью к человеку. Это рано почувствовал в творчестве Пришвина Горький: «...Ваши слова о «тайнах земли» звучат для меня словами будущего человека... мужа земли, творца чудес и радостей ее. Вот это и есть то совершенно ориги­нальное, что я нахожу у Вас и что мне кажется и новым, и бесконечно важным». И еще: «Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека коленопреклоненным перед природой. Да, на мой взгляд, и не о природе Вы пише­те, а о большем, чем она, — о Земле, Великой Матери на­шей... Вы человек очень земной и в хорошем ладу с Землей».

Видимо, из преданности идее вытащить из человека нару­жу его сокровенную мечту и вытекает преданность М. М. При­швина детству, детям, литературе для них. Он из числа тех больших писателей, которые творчество для детей, юноше­ства считали своей главной задачей. Все им написанное для детей интересно и взрослым.

В 1925 году вышла первая его книга после 1917 года «Мат­решка в картошке», затем «Ярик» (1927), «Еж» (1928), «Лу-говка» (1928), «Рассказы егеря Михаила Михайловича» (1928)... 30-е годы весьма плодотворны. Писатель много ездит по стра­не. Это не творческие командировки в привычном узко де­ловом понятии этого термина... Пребывание М.М.Пришви­на в природе, в той ситуации, среде, которая станет потом предметом конкретного произведения, проявляется его слит­ность с объективным миром. Поездка, наблюдение, самовклю­чение в наблюдаемое, в увиденное — это уже творческий процесс. Это как бы внутренняя запись увиденного, прочув­ствованного, осмысленного, которая потом перезаписывает­ся на чистые листы бумаги. Очень интересны в этом плане «Золотой Рог». «Северный лес». «Дорогие звери», «Берендеева чаща», «Неодетая весна» и «Кладовая солнца», написан­ная в годы завершения Великой Отечественной войны.

Большая часть написанных в 30—40-е годы миниатюр и сказка-быль, как назвал писатель поэму о детях «Кладовая солнца», составили книгу «Золотой луг» (1960). Обратим вни­мание на названия ее «частей» (разделов): «Лисичкин хлеб», «Ярик», «Зверь бурундук», «Разговор птиц и зверей», «В краю дедушки Мазая», «О чем шепчутся раки», «Лесной хозяин» — всего 99 рассказов. Уже названия говорят об их энциклопе-дичности — разносторонний ракурс любознательного рассмот­рения природы. Вспомним, однако, что это взгляд художни­ка, что он сам слит с природой, а значит, предмет его произ­ведений — именно эта слитность души, осердеченного ума, творческого видения, то есть эстетического отношения к при­роде. Эстетического, следовательно, истинно человеческого. Искусство постигает жизнь. Повторим мысль Пришвина:

«Поэзия — это предчувствие мысли». Поэтическое мироощу­щение постигает жизнь, ее смысл по-своему. Следовательно, поэтические картины природы — это не просто энциклопе­дия, это любовь человека и то, что из любви можно сделать.

...Обостренное гражданское самосознание побудило М.М.Пришвина (он не уезжал в эвакуацию, жил в течение войны под Москвой) отдать силы души, ума детям, остав­шимся без родителей. Настена и Митраша — главные герои «Кладовой солнца» — сироты. Писатель создает цикл «Рас­сказы о ленинградских детях», каждый из которых надо чи­тать, анализировать, ощущать и с позиции истории, и с уче­том их ценности сегодня. Каждый из рассказов — судьба ре­бенка. Все они — разрешение проблем нравственности, человечности и вскрытие бездушия, черствости, бесчеловеч­ности... Вечных, не уходящих в историю проблем.

В послевоенные годы и позднее, когда писателя уже не было, издавались сборники его произведений для детей, вклю­чавшие и написанное в 20—30-е годы, что весьма знамена­тельно. Во-первых, это говорит о том, что М.М. Пришвин и в начале творческого пути не писал наспех, «начерно», не про­талкивал в печать незрелые произведения. Во-вторых, этот факт убеждает: творчество Пришвина, все им созданное — вечно актуально, общезначимо, не было торопливым отве­том на злобу дня. Соединим эту мысль с ранее высказанной, что Пришвин — большой, именно детский писатель. Полу­чаем слагаемое: большая, талантливая литература для детей — ценнейшая часть общезначимой, общечеловеческой художе­ственной культуры. Развивается она в едином с общей худо­жественной культурой «настроении», как целостное прояв­ление национальной культуры.

Народным писателем, народным учителем был и Павел Петрович Бажов (1879—1950). К счастью, еще и сегодня гор­ные склоны Урала, где родился П.П.Бажов, покрыты дрему­чим лесом. Это край русской металлургии. Оружейных дел мастера братья Демидовы добились ее мирового признания в давние времена, когда она лишь зарождалась. «Ахинфий, — рассказывает П. Бажов, — за свою жизнь один сумел постро­ить и пустить в действие свыше двадцати заводов. И стано­вились эти заводы основательно, а такой, как Тагил, по до­менному оборудованию вышел на первое место в мире для своей поры».

Павел Бажов вышел из потомственной рабочей семьи. Несколько поколений были медеплавильщиками. Павла, как и других ребят его круга, учила заводская улица, пример взрос­лых, воспитывал и опыт ровесников-детей, которых жизнь включала рано в тяжелую взрослую работу. Павел был един­ственным ребенком. Родители ценой невероятных усилий и жертв выводили его «в люди». Учился мальчик в трехлетней мужской школе, где талантливый словесник дал хороший за­ряд врожденному чувству слова, склонности к литературе, любви к художественному творчеству/ Однажды девятилет­ний Павел в классе по собственному желанию наизусть про­читал школьный сборник стихов Н.А.Некрасова... Все сове­товали учить мальчика дальше. Отвезли Павла в Екатерин­бургское духовное училище: в нем была низкая плата за обучение, бесплатное жилье и форма. В 14 лет Павел Бажов стал учащимся Пермской духовной семинарии, которую с отличием закончил в 1899 году. Получил предложение учить­ся на полном содержании в Киевской духовной академии. Но юноша мечтал об университете. Оставив карьеру священ­нослужителя, он стал учителем в глухой уральской деревне Шайдурихе, вблизи Невьянска. Это места, связанные с раз­витием русской металлургии, с деятельностью Петра I.

Учитель П.П.Бажов изучал историю края. Детские впе­чатления о жизни, быте, атмосфере взаимоотношений рабо­чих и управляющих обогатились познаниями талантливого исследователя, архивными материалами. По крупицам вос­создает написанную картину истории, какой ее сохранила народная память. В годы гражданской войны в частях Крас­ной Армии воюет в Сибири, партизанит.

В 1921 году он возвращается на Урал, увлеченно работает в журналистике: рассказы, фельетоны, заметки в «Крестьянской газете», в других периодических изданиях. В 1924 году публикует цикл очерков под общим названием «Уральские были». В 1928 году выходит повесть «Потерянная полоса». В 1936 году — первый сказ «Дорогое имечко», свидетельство­вавший: традиции горнозаводских сказителей взяли верх над всеми другими впечатлениями талантливого журналиста, пуб­лициста и педагога. В 1939 году появился сборник «Сказов старого Урала» — «Малахитовая шкатулка». Эта книга при­несла мировую славу ее автору, уверенно заняла достойное место в золотом фонде русской словесности. Сам автор так определил настрой своих сказов: «Мои сказы — голос того человека, что не дошел до нас, дошел он через меня. Мне хочется быть голосом своего класса, уральского рабочего клас­са». Заметим вместе с этим, что мудрые сказы — толкование жизни, внутренний неповторимый голос самого автора.

Вслушаемся в звучание литературного термина сказ. Ко­роткое слово определяет специфический жанр. Произнесем, чуть растягивая центральный гласный звук «а», чуть возвы­шая голос: ска-а(!)з. Почувствуем: возвышение в звучании пере­дает и своеобразие сказового повествования. Сравним с при­вычным термином «сказка». Корень общий. Однако второй термин как бы предостерегает от излишнего интонирования коренной гласной. Скорее, допускает ласкательно-уменьши­тельный оттенок: сказочка. В этом сравнении нет никакого намека на преимущества жанра сказа. Сказ — особый строй повествования уже хотя бы потому, что строится как рассказ лица, отдаленного от автора. Своеобразие манеры повество­вания и в том, что нет привычного «жили-были...», «в некоем царстве, в некоем государстве...» и других аналогичных при­мет народной сказки. Сказ ближе к литературной, авторской сказке. Включая сказочные сюжетные линии в повествова­ние, сказочные ситуации в фабулу, сказ отталкивается от ре­ального жизненного факта, истории.

Главное место действия почти всех сказов П.П.Бажова — Полевский завод, его окрестности. И основной рассказчик — полевчанин дед Слышко. Уже в самом имени-прозвище определено: все, о чем он сказывает, знает лично, слышал сам. Знает не понаслышке. Закономерно, что его речь изоби­лует местными диалектными словами, яркими специфичес­ки уральскими интонациями, приметами речи. Чудо слива ется с реальностью. Местами непросто определить, отделит;

волшебное от неволшебного. Вспомним для примера «Се ребряное копытце». У деда, который взял «в дети сиротку» Даренку, прозвище Кокованя. Очевидно, Иван этот не раз участвовал в крещении детей на правах отца. Вот и стал он в итоге для всех местных просто Кокованей. В образе этого старика-мудреца явно, вместе с его реальными свойствами души, характера, постоянно дает о себе знать и нечто более значимое — волшебное. Девочка Даренка — ему под стать. Эта пятилетняя «подаренка» пришла к деду хозяйкой, при­хватив с собой черную «кошку драную». Эта кошка оказалась по-особому «звонкой» и такой милой соучастницей добрых дел Серебряного копытца. И убежала с ним. А ведь до того жила среди людей как обычная, домашняя, пока вместе с Да-ренкой не попала в лес, где и встретила Серебряное копытце.

Пожалуй, главный смысл сказов П.П.Бажова и состоит в том, что его любимые реальные герои состоят в удивитель­ной, добродетельной дружбе с тайными силами природы. Им открывается невиданная красота. Оказываются доступными богатства земных недр, открывается невиданное в камне, в цветке, в ящерице... Перечитывая сегодня сказы, когда многое из того, что было «тайным» пятьдесят лет назад, уже объяс­нено наукой, невольно ловишь себя на том, что трудолюби­вый Данила-мастер и другие близкие к нему герои действи­тельно владели особым даром общения с матерью-землей — со всем, что спрятано в ее недрах и что находится на поверх­ности (леса, горы, реки...). Особый глаз„, особые черты мас­тера, неустанность в работе, которая выше усталости, гор­дость профессиональная — все сказывается не в погоне за большим рублем, а в мечте о красоте, в потребности гармо­нии, в чем-то возвышенном. Этим и силен простой и бедный внешне трудяга-человек.

Замечателен камнерез Данила-мастер. Хвалят его: «Чисто сработано», «В аккурат-де по чертежу». А он своими изде­лиями недоволен. «То и горе, — сокрушается Данила, — что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чер­тежу, а красота где? Вон цветок... самый что ни есть пло­хонький, а глядишь на него — сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует?»

Понимает Данилу-мастера малахитовой горы Хозяйка. Чувствует она его дар особый. Принимает его на выучку. Видит он леса каменные, траву «лазоревую, красную... резную» — каменную. «Промеж деревьев-то змейки золотенькие трепы­хаются, как пляшут. От них и свет идет». Захвачен мастер увиденным. Волшебная красота — великая сила, но и она уступает силе творчества, счастью труда-творчества, силе че­ловеческой любви и преданности. «Тоже ведь сказы не зря придуманы. Иные в покор, иные в наученье, а есть и такие,

что вместо фонарика впереди» — так сам П.П. Бажов опреде­лил суть, ценность своих произведений в сказе «Старых гор подаренье». Это авторское заключение в полной мере отно­сится и к автобиографической повести «Зеленая кобылка» (1939) — о детстве трех ребятишек (Петьки, Кольки, Егор­ки). Рассказ ведется именно от имени Егорки Колдунова, который рано стал размышлять, что их «отцы жили не звон­ко», и как бы само собой разумеется, что дети не могли сто­ять в стороне от взрослых забот.

И все же есть основания сказать, что особо люб сказителю мотив уважения к людям прошлого за то, что они вопреки тяж­ким условиям жизни создали нетленные шедевры искусства, считаясь с тончайшим переплетением реального и загадочного. Таков пафос цикла сказов о превосходных мастерах: «Медной горы Хозяйка», «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Горный мастер», «Хрупкая веточка»... Все они — гимн живи­тельной силе труда, рождающего ценное прекрасное. В очер­ке-сказе «У старого рудника», который П.П. Бажов при жизни включал во все издания «Малахитовой шкатулки», читаем:

«Условия труда в горе в крепостное время были самые тяже­лые... В таких безвыходных условиях крепостные горнорабо­чие могли мечтать лишь о помощи со стороны непонятных им сил. В результате Хозяйка горы, Полоз и все их слуги из без­различных хранителей недр превращаются в силу, дружест­венную горнорабочим и определенно враждебную, противо­действующую барину и всем его прислужникам». Особенно благорасположены волшебные силы к детям, а дети, по мне­нию писателя, в наибольшей степени чувствительны, близки к волшебной силе. Таковы уже названный выше сказ «Сереб­ряное копытце», «Огневушка-Поскакушка», «Голубая змейка»... Автор называл их произведениями «детской тональности». В одном из писем признавался, что «...был бы рад служить боги­не детской улыбки». И шутил, что «богиня детской улыбки»... «как видно, не очень склонна дружить со мной, может быть, ей не совсем по нраву публицистические подошвы, на кото­рых я всегда хожу и облегчить их не умею».

Однако в его произведениях эти черты проявлялись очень органично, естественно переплетаясь с фантастическими об­разами задорной девчонки Огневушки, сулящей своей пляс­кой находку золотого песка, голубой змейки, справедливо делящей золотое счастье и черную беду, волшебного козли­ка, из-под серебряного копытца которого сыплются дорогие камни, переливающиеся разными огнями. Эти образы уди­вительно пластичны, красочны, праздничны. Не случайно как зачарованные следят ребятишки и за танцем Поскакушки, и за плавно катящимся голубеньким колесиком-змейкой, и за искрящимся водопадом разноцветных камешков, осыпающих крышу охотничьего домика. Детям важно не столько богат­ство, которое несет с собой «тайная сила», сколько чудо-кра­сота, сопутствующая появлению этого богатства.

Интересной и крайне мало известной частью литературы рассматриваемого периода является творчество Александра Ширяевца (1887—1924). Александр Васильевич Абрамов — настоящая фамилия поэта-сказочника, друга С.Есенина. Ве­ликий поэт выражал желание быть похороненным рядом «с милым другом Шуркой», что и было исполнено 31 декабря 1925 года.

Детство свое поэт называл «лазоревым». Пролетело оно в семье лесного объездчика (сторожа). Часто бывая с отцом и без него с друзьями в лесах, окружавших родное село Ши­ряево, «внимал» песням Волги, общался с бурлаками. На всю жизнь запомнил ласковые песни матери, чей голос позднее сравнивал с «золотыми самогудами-гуслями». «Лазоревое дет­ство» закончилось сразу после смерти отца (1900 год), когда он с матерью переехал в Самару. С 1904 года в газетах города появляются первые стихи, подписанные «Александр Симбир­ский». В 1905 году молодой поэт с матерью переезжают в Ташкент. Здесь Александр целенаправленно занимается само­образованием, работает в почтово-телеграфном ведомстве, с 1908 года публикуется в местных газетах, скрыв себя псевдо­нимом Ширяевец. В 1913 году посылает свои стихи Ивану Бунину, Сергею Городецкому, Николаю Клюеву. Все они доброжелательно откликнулись. «Вы несомненно талантли­вы», — писал И.А.Бунин. А. Ширяевец — один из авторов вышедшего в 1918 году сборника «Красный звон», в котором были стихи Н.Клюева, С.Есенина, П.Орешина.

В 1919 году Ширяевец был слушателем филологического факультета Туркестанского народного университета. В этом же году в Ташкенте выходит книга стихов «Край солнца и Чимбета». В 1921 году в Ташкенте состоялась встреча Ширя­евца с С.Есениным, сблизившая их. В 1922 году поэт переби­рается в Москву, в этом же году в Самаре умирает мать. А.Ши-ряевец переживает тяжелый период самоизоляции: не обща­ется с поэтами, много работает: 1922 год — поэма «Голодная Русь», 1923 — поэма «Мужикослов», 1924 — сборник «Узо­ры», поэма «Палач», которую высоко оценил С.Есенин.

При жизни А. Ширяевца называли нередко человеком, «влюбленным в сказку». Верной будет и более широкая трактовка его любви — влюбленный в жизнь. Вот произведение о детстве: возвышенно мыслящий человек помнит о счастье детства:

Зеленый луг.

лиловые цветы,

Березок радостных соседство.

Я перекидываю

светлые мосты

К минувшему —

к лазоревому детству.

Вот снова

я — мальчишка озорной,

Вино весеннее

глотаю жадно,

И мать с отцом

беседуют со мной

Под песни Волги —

девушки нарядной.

Хрустальные,

сверкающие дни!

В кроватку юркну

словно суслик,

А мамин голос

надо мной звенит,

Что золотые

самогуды-гусли!

Таким я был

веселым и простым,

И часто к солнцу

ездил в гости...

Зеленый луг,

лиловые цветы,

Оберегайте

мой непрочный мостик.

Стихи излучают радость, близость ребенка к природе, не­посредственное детское впечатление ласковых, милых, со­гревающих душу впечатлений детства. Поэт хотел верить в чудо. Искал его. Нашел ли? Чтобы ответить на этот вопрос, надо еще изучать все его творчество. Особенно то, что спе­циально написано для детей: стихи, пьесы, сказки. Эта часть творчества поэта, любимого С. Есениным, высоко оцененно­го И. Буниным, еще почти не известна даже специалистам. А между тем многое было бы интересно переиздать. Стихи, сказки для детей ценны не только как факт истории, но и как эстетически значимое чтение сегодня.

Спорные проблемы, дискуссии, критика. Разные взгляды на смысл, содержание, задачи чтения детей болезненно стал­кивались не только в годы, предшествовавшие Октябрьской революции, но и в 20—30-е годы. В части издательской, ме­тодологической они были в эти годы весьма остры. Работали поэты, писатели, заметно отличавшиеся жизненными уста­новками, творческими стилями. На содержание теории и практики детского чтения, на трактовку задач литературы оказывали большое влияние дискуссии по важнейшим во­просам воспитания. Что означает свободное воспитание? Дис­куссия по этой генеральной проблеме, возникшая давно, обо­стрилась вновь. Нужно ли вообще воспитание? Является ли чтение независимым от воспитания процессом? Можно ли и нужно ли заботиться о содержании, о направленности чте­ния — эти вопросы производные от ответа на вопрос: нужна ли определенная система воспитания и воспитание вообще?

Термин «свободное воспитание» завораживает. Продуктив­ная его трактовка была предложена И.И.Горбуновым-Поса-довым в 1907 году на страницах журнала «Свободное воспи­тание». Ученый выступал против «наследия схоластики». Он мечтал о школе, в которой в течение десяти лет ученик об­щается с истинными воспитателями, окруженный атмосфе­рой истинной о нем заботы: «Сколько знаний нравственных, научных и практических мог бы ученик легко, без всякого принуждения, усвоить в эти годы расцвета его духовных сил, без всякого перегружения его памяти и энергии». И.И.Гор­бунов-Посадов обеспокоен, что «возмутительно попусту рас­трачиваются духовные богатства воспитания». Он не отрицал воспитание, а обосновывал необходимость новой его концеп­ции. Исходил из признания неисчерпаемых творческих ин­теллектуальных и духовных возможностей ребенка дошколь­ного и школьного возраста. Методолог свободного воспита­ния мечтал о новой школе, которая «будет местом для свободного труда, свободного общения между детьми и теми, кто хочет помочь детям в удовлетворении их жажды позна­ния и творчества». В этой школе «учителя будут не начальни­ками, а старшими товарищами учащихся, не педагогически­ми поварами, начиняющими ученические мозги фаршем учеб­ников, но сотрудниками их в деле искания истины и знаний, с любовью помогающими им своим опытом и познаниями»[cv].

Такой подход к процессу образования — как к процессу пробуждающему, взращивающему способности учащегося, раз­деляли Т.П. Блонский, С.Т. Шацкий, позднее — А.С. Макарен­ко, В.А.Сухомлинский, Л.В.Занков... Первый из названных ученых писал в 1917 году: «...мы будем развивать в ребенке уме­ние находить красоту в той жизни, которая повседневно окру­жает его, и умение создавать красоту из самого заурядного»[cvi].

С.Т.Шацкий в 20-е годы открывает в Калужской области экспериментальный комплекс «Трудовая жизнь». Здесь органи­зуется вся жизнедеятельность детей в системе взаимодействия занятий учащихся производительным трудом в сфере матери­ального производства и художественным творчеством в различных видах искусства: музыке, театре, литературе, прикладных искусствах... Методический акцент — свободный выбор дея­тельности. Но делом-творчеством непременно заняты все уча­щиеся. Педагог, конечно, выступает и учителем, и влюблен­ным в детей и в творческую деятельность ее организатором.

Важно было. для того времени, значимо как урок для се­годняшнего дня единство устремлений художников слова и методистов: прекрасный пример — методическое творчество М.А.Рыбниковой. К сожалению, ее творческую методику не принимали не только многие практики (некоторые из учите­лей не были подготовлены к творческой работе), но и чинов­ники Наркомпроса.

Жизнеспособность педагогики сотворчества учителя с уча­щимися, в частности с целью развития способности творчес­кого чтения детей, их собственного литературного творчест­ва, стимулировалась и активным интересом писателей к оцен­ке детского чтения, литературы, интереса к трактовке задач, специфики литературы для детей, ее жанров. И сегодня при­влекают наше внимание статьи А.Н. Толстого «О научно-фан­тастическом романе», «Наука и литература» (1934): «То, что происходит сейчас в нашей стране, те темпы, которыми все это осуществляется, говорят сами за себя. База для творчест­ва поистине огромна. Отсюда вывод, что есть все предпосыл­ки, сама жизнь их дает, для развития научно-фантастическо­го романа». Автор раскрывает мотивы и формы адаптации текста романа о Петре Первом в целях его доступности де­тям, что развивало теоретические основы пересказа, напри­мер, произведений древней мифологии детям, создания про­изведений научной фантастики в разных жанрах по новей­шим проблемам научных знаний.

Писатель создал свою концепцию пересказа народных сказок для детей и реализовал ее как художник, подготовив сборник русских народных сказок, который вышел, однако, лишь в 1946 году. В него были включены 57 сказок. В их числе и волшебные, у которых в 30-е годы было немало про­тивников на том основании, что «волшебство» якобы уводит ребенка от реальной жизни, мешает сосредоточить внимание на том, что интересно в самой действительности. Сторонни­ки этой «охранительной» позиции не только тормозили раз­витие литературной волшебной сказки, но и мешали твор­ческим педагогическим экспериментам. Тормозили внедре­ние в практику новаторских идей о системе всеобщего эстетического воспитания на основе всеобщей грамотности народа. Боязнь волшебного влияния сказки на мировоззрение, на жизненные позиции была вызвана и увлеченностью антирелигиозным воспитанием.

В 1921 году при Наркомпросе был создан научно-иссле­довательский Институт детского чтения, просуществовавший до конца 30-х годов. В нем, как и в ленинградской «Акаде­мии Маршака», собрались энтузиасты-исследователи лите­ратуры для детей, психологии, педагогики чтения. Разраба­тывалась система детского школьного и внешкольного чте­ния, изучались запросы детей-читателей. Большое внимание уделялось теории и методике чтения в семье. Институт вы­пускал бюллетень «Новые детские книги». В нем публикова­ли материалы исследований, рецензии на новые издания, письма, отзывы о книгах, написанные специалистами и юны­ми читателями. Институт объединял интересы, творческие благородные устремления и писателей, и педагогов, и лите­ратуроведов. С января 1932 года начал выходить в свет еже­месячный журнал «Детская литература» — действенное пери­одическое издание, активно способствовавшее развитию и детской литературы, и литературы для детей, и науки и кри­тики. Журнал был популярен, почитаем литераторами, изда­телями, педагогами и родителями.

Значительная роль в развитии теории, критики, науки о литературе для детей и детском чтении принадлежит Н.К. Крупской. С конца 1918 года в печати стали одна за дру­гой появляться статьи, критиковавшие Наркомпрос за широ­кое издание классиков: публикации Л. Сосновского, Я.Петерса... Сосновский выступал против издания стихов В.А.Жу­ковского. Работники Наркомпроса обвинялись в пропаганде монархических идей. Я. Петере «усиливал» коллегу по идео­логической платформе: «кроме Жуковского издаются в мил­лионах экземпляров другие классики...» «Мы должны идти дальше и сказать прямо, что все это в данный момент лишне и даже недопустимо»[cvii]. Н.К.Крупская отвечала ниспроверга­телям классики: «Если стать на точку зрения тов. Петерса, то нужно не биться над тем, чтобы организовать такую библио­течную сеть, чтобы в каждой глухой деревне можно было получить любую книгу, а вообще уничтожить все библиоте­ки, ибо в каждую из них наверняка попадает Пушкин... — Зачем печатаете Жуковского, а не печатаете той хрестома­тии, которая быладе представлена в Наркомпрос? Была, прав­да, представлена одна хрестоматия, но с общественной точки зрения безграмотная. Не все то золото, что блестит... Лучше напечатать талантливую книжку какого-нибудь классика, чем псевдопролетарский сборник...»[cviii]. Время подтвердило, что на­род надо охранять отнюдь не от стихов Жуковского.