Отрывок 2. Балансирующий на грани

Сегодня я как никогда горжусь собой. За шесть часов «выставки», всего лишь второй раз прячусь в ванной комнате.

Поворачиваю ручку крана и умываю лицо холодной водой, намочив при этом кончики упавших на лицо волос, которые тут же прилипли к щекам. Тру глаза. Определенно, если бы меня заковали в цепи, зрелище бы понравилось гостям намного больше. Ну, хотя бы одели в смирительную рубашку. Жаль, что они уже запрещены. Хм, многие врачи в нашей стране согласились бы с этой мыслью, свое согласие они периодически подкрепляли незаконными действиями.

Засекаю время на часах. Меня должны хватиться минут через десять, не раньше. Целых десять минут тишины и одиночества. Счастье.

Опустив крышку унитаза и сев сверху, я принимаюсь разминать плечи. Мой «доктор» – а я всегда выделяю это слово голосом и интонацией так, словно сам факт обращения таким образом к ЭТОМУ человеку можно считать шуткой. Если бы я был младше, то сгибал бы указательные и безымянные пальцы при упоминании имени своего врача. Так вот, мой «доктор» считает, что я нуждаюсь в адаптации к обществу. Что мне нужно чаще говорить с людьми, найти работу, завести девушку.

Телефон пискнул, сигнализируя о времени приема таблеток. Я достаю из портмоне прозрачную упаковку зелененьких крошечных капсул, вытаскиваю оттуда две штуки и держу над унитазом. Произнося «упс», растопыриваю пальцы. Булькает. Хорошенько смываю.

Вырвавшийся изо рта смешок получается нервным. Кто бы мог подумать, но я никогда не был столь популярным, в том числе и у противоположного пола, до того, как стал «психом». Ирония судьбы, мне никогда не было до этого так мало дела, как теперь, когда я стал «психом».

Резко стало тихо, я даже вздрогнул от неожиданности. Кто-то выключил музыку. Затем, послышались крики, топот, грохот и снова крики. Женский визг. Вскакиваю с края ванны, на который облокотился, я спешу в коридор, прислушиваясь к звукам истерики. Возле бассейна полукругом рассредоточилась куча народа, каждый кричит что-то нечленораздельное с общим смыслом: кто-нибудь, сделайте же что-нибудь!

Протиснувшись вперед, я вижу бледную, как простыня, девочку лет восьми, неподвижно лежащую на земле. Над ребенком сидит мужчина и пытается делать массаж сердца, а точнее неистово давит на грудь, отчего детские хрупкие ребра должны вот-вот треснуть.

– Легкие очищали? – кричу я. Никто не отвечает. Спрашиваю еще раз и еще. Люди либо в панике ничего не соображают, либо специально игнорируют меня. Вероятнее всего второе. В толпе вижу ту самую девушку, которая так неуклюже пыталась извиниться за все наше общество. Быстро подхожу к ней.

– Легкие очищали? – выпаливаю на одном дыхании. Видя, что она не понимает, добавляю: – На живот ребенка переворачивали?

– Нет, кажется, нет, сразу...

В следующую секунду я уже рядом с девочкой.

– Я врач, – уверенным, не терпящим возражения голосом сообщаю свой статус, отстраняя недоспасателя. И тот, хоть и прекрасно знает «врача», слушается командного голоса. – Все замолчите! – кричу, проверяя пульс. В такие моменты, я перестаю себя контролировать. Включаются рефлексы, выработанные за годы учебы, а точнее: спасти жизнь, чего бы это ни стоило. Переворачиваю ребенка на живот, открываю рот и пытаюсь вызвать рвоту. Несколько надавливаний на грудную клетку, и еще раз. Вытекает только вода. Чёрт! Никаких изменений. Возвращаюсь к массажу сердца и искусственному дыханию.

Так тихо. Кажется, люди перестали дышать, а, может, это я ничего не замечаю, преследуя единственную цель. Девочка не шевелится, пульса нет. Стараюсь работать так быстро, как только умею. К счастью, руки помнят, что и как нужно делать. Если бы я не знал анатомию, сказал бы, что команды мозга не требуются. Автоматом одно за другим проделываю действия необходимой первой помощи утонувшему. Делаю то, чему когда-то собирался посвятить свою жизнь – помогаю.

– Бесполезно, – кто-то обреченно вздыхает минут через десять.

– Где ее мать?!

– Утонула девочка.

Но еле различимый, медленный пульс появился, и я не собираюсь отступать. Еще через десять минут девочка закашливается, ее начинает тошнить, и это прекрасный результат. Кажется, я впервые за последние полчаса выдохнул.

– Кто-нибудь вызвал скорую? – тут же спрашиваю, понимая, что прошло слишком много времени, карета должна давно прибыть.

– Я вызвала сразу же, – отзывается та самая девушка, на мой взгляд, самая адекватная из всей толпы.

– Тогда где она? – рявкаю. – Дайте одеяло или куртку, что-нибудь! Ребенка нужно согреть.

– Евочка! – раздается истошный вопль женщины, бегущей через двор к чуть было не случившейся трагедии. Следом доносятся звуки сирены.

Я кутал ребенка в одеяло, растирая посиневшую кожу, как почувствовал, что меня грубо дернули за кофту и попытались отпихнуть:

– Что ты делаешь с моим ребенком, шизофреник! Отойди от нее немедленно! Сумасшедший! – кричит женщина, наверняка, мать этой девочки.

Еще раз взглянув на ребенка, убедившись, что она дышит, что я сделал все, что мог, примирительно поднимаю ладони над головой, показывая, что руки на виду, и я уже ничего не делаю. Начинаю отходить. Мамаша кидается обнимать дочь, крича в мою сторону оскорбления, в значения которых вникать не хочется.

Подбегают врачи, поднимая шум вокруг разрыдавшейся девочки. Ребенок бы не плакал, если бы мамаша своим ужасом не перепугала ее до потери пульса.

– Кто подпустил к моему ребенку психа? – визжит женщина. Кто-то ее поддерживает, ко мне обращаются несколько взглядов, не предвещающих ничего хорошего.

– Все, я ухожу! – всплеснув руками, я разворачиваюсь и быстро иду к дому, слыша вслед: «Вы слышали, он представился врачом?!»

Да, наверное, не следовало этого делать. Просто, в экстремальной ситуации остальные чувства отключаются. Мозги у тебя отключаются, придурок. Слабый пульс появился практически сразу. Девочка бы пришла в себя даже при помощи того мужчины, возможно, я спас ее от пары сломанных ребер.

Надо же было вылезти вперед! Хотел же просидеть это вечер тихо, не привлекая внимания! Получить зеленую галочку в журнале «доктора».

– Молодой человек, Баль, так, кажется? – догоняет меня на полпути к входной двери один из врачей скорой помощи.

– Кажется, так.

– Вы спасли жизнь этой девочке, мы бы хотели поблагодарить вас и...

– А можно об этом забыть, будто меня там не было? Понимаете, – начинаю объяснять, видя изумленные глаза молодого врача, – по некоторым причинам, я не должен был играть в супермена, и если об этом узнают... в общем, давайте вычеркнем мою фамилию, хорошо?

– А что мне написать в отчете?

– Напишите, что вы ее откачали. И передайте мамаше, чтобы лучше смотрела за ребенком.

Схватив куртку, я быстро ухожу на улицу. Прогулка кажется жизненно необходимой процедурой до возвращения в комнату.

Гребанные клоуны, гребанная мамаша! Девочка действительно чуть не утонула. Меня трясет от негодования, а, может, от страха за ребенка.

Быстрым шагом добираюсь до парка и гуляю там около получаса, стараясь ни о чем не думать, успокаиваясь. Получалось плохо. Если ты часто видишь смерть, начинаешь относиться к ней проще, как к чему-то неизбежному, неотвратимому. Нет, привыкнуть невозможно. Скорее, ты принимаешь ее, смиряешься. Но стоит на несколько лет отойти в сторону, абстрагироваться, перестать с ней бороться, то при следующем столкновении тебя снова начинает трясти от ужаса.

Откачал бы этот мужчина ребенка? А что было бы, если бы никто не увидел, как девочка тонет?

Выживет ли она? Шансов много, но возможно всякое. И отек легких, и остановка сердца. Надеюсь, мамаша сознательно отнесется к лечению. Ни единого к чертовой матери сомнения, если родители откажутся от госпитализации, если врачи не заметят опасности, и девочка умрет через несколько дней – в ее смерти буду виноват только я.

Мимо пробегает спортсмен, быстро обгоняя и устремляясь вперед, легко касаясь кроссовками асфальта. Взглянув на свои кеды, я тяжело вздыхаю – одежда явно не для бега, но что поделаешь? Бегу следом.

Хочется вернуться, попросить докторов, чтобы тщательно обследовали девочку, хочется попросить ее мать настоять на госпитализации. Никто не будет слушать отстраненного врача, а я давно сжег свой диплом, чтобы не занимал места на полках.

Бегал я долго, вернулся домой вспотевший, усталый, запыхавшийся.

– Ну, слава Богу! Мы тебя уже потерли! – машет руками Катя. Ее муж, Михаил, кидается ее успокаивать, шепча что-то вроде: я же говорил, что он в порядке. Девушка, представившаяся Алей, тоже здесь, почему-то не уехала со всеми гостями. Она скрестила руки на груди и смотрит на меня... «как-то странно» – это самое неподходящее выражение из всех, что только можно подобрать, но иного у меня не получается. Наверное, выгляжу я ужасно, не говоря уже про запах пота, струйки которого до сих пор катятся между лопаток. Хочется в душ, переодеться в более подходящую одежду и побегать еще. Хочется оказаться в своей комнате.

– Олег, тебе не следовало вмешиваться сегодня, – наконец, говорит сестра. И без нее знаю, что не следовало. На мгновение перед глазами – стены психбольницы, даже приходится качнуть головой, чтобы прогнать иллюзию.

– Единственное, что мне следовало, – восклицаю яростнее, чем следовало бы, реагируя на разочарованный взгляд сестры, – утопить в бассейне ее мамашу, которая доверила ребенка двум сумасшедшим теткам, разукрашенным в стиле Джокера!

Эффект восхитительный. Именно в такие моменты начинаешь понимать, что никто из твоих близких, хм, друзей, не верит в твою невиновность.

«А ведь он может», – настолько ясно читается на лицах присутствующих, что я усмехаюсь.

– Подожди, что ты такое говоришь, Катя, – возражает Аля. – Он же спас ребенка, пока мы все испуганно таращили глаза! А мамаша этой девочки, действительно, непонятно чем занималась с Павлом в беседке в саду.

Называется, помощь пришла, откуда не ждали. Но разговор этот пора заканчивать, я поворачиваюсь в сторону входной двери и совершенно серьезным голосом произношу:

– Эмиль, пойдем. – Киваю головой и иду к лестнице. Тишина, ударившая в спину, становится лучшей наградой за мой необдуманный подвиг.

С Эмилем мы моемся в душе, после чего, укладываемся на мою кровать. Я даже уступаю ему подушку и двигаюсь, чтобы парню было комфортно. Он не любит, когда я касаюсь его во сне. Наверное, я не нравлюсь Эмилю, или же, он не является геем. Скорее всего. Впрочем, я этого еще не решил.

***

Нейролептики крайне медленно растворяются в воде. Жаль. Мне бы хотелось наблюдать, как они шипят, раздуваются, пенятся. Я мог бы представить, как все это происходит в моем желудке. Как дрянь впитывается в кровь и за несколько секунд разносится по всему организму, наконец, попадает в мозг, где и происходит самое интересное. Нейролептики снижают передачу нервных импульсов в тех системах мозга, где передатчиком этих самых импульсов является дофамин, вызывая при этом такие побочные эффекты, как паркинсонизм, тризм челюстей, слюнотечение... нарушения менструального цикла – ну хотя бы это мне не грозит, половые дисфункции, депрессию, развитие онкологической патологии, бесплодия... Я мог бы говорить о побочных эффектах часами. Ну, это все потом, а сначала...

Сначала ты перестаешь быть. Тебя словно нет. Зато есть судороги, скованность, тики, непонятные ощущение в области солнечного сплетения, сон с открытыми глазами, ощущение придавленности к земле. И это только самое начало. А потом ты медленно тупеешь.

Наблюдая, как вода в унитазе уносит в канализацию отраву, я думаю о том, что мысль о побеге в первые месяцы заключения была единственной. Правда, потом я перестал понимать, зачем хочу убежать. И когда один раз об этом спросили, я растерялся и полез через забор обратно. Это была моя единственная возможность унести оттуда ноги, больше меня не оставляли одного на свежем воздухе.

И все-таки, жаль, что они не пенятся, не раздуваются, не шипят.

Утром мне позвонили и пригласили на собеседование в ту самую компанию, за которую так отчаянно извинялась Аля. Наверное, ей очень понравился Эмиль. Хм, еще бы, Эмиль всем нравится.

К огромному бизнес-центру со странным названием «Flower», видимо, хозяин очень любит природу, прибыл на тридцать минут раньше, чем необходимо. Наверное, это из-за огромного желания получить эту работу, – объясняю я себе, закуривая сигарету и втягивая в себя воздух через медленно тлеющий табак. Часть продуктов горения всасывается в кровь, часть же оседает в альвеолах, легочных пузырях, но второе неважно. Для меня имеет значение та самая часть, которая несется с кровью в мозг, затем воздействует на рецепторы, высвобождая дофамин – вещество, вызывающее чувство удовлетворения. И вот они, мгновения счастья.

Курящие врачи обладают огромной силой воли и отвагой. Они посекундно знают, как гробится их организм, и какие будут последствия, но продолжают это делать. Настоящие отморозки.

Внутренне убранство здания, по крайней мере, первого этажа, полностью соответствует названию самого бизнес-центра. Пять, шесть, семь... восемь! Восемь цветочных магазинов. Буйство красок режет глаза, дурманящий запах сбивает с ног. Наверное, это выглядит очень красиво и радует глаз работников двенадцатиэтажной свечки каждое утро и каждый вечер, не считая выхода из здания в течения дня, например, на обед.

Надеюсь, ни у кого из них нет аллергии.

Лифт звонко сообщает о прибытии на восьмой этаж, и я сразу оказываюсь в приемной.

Что ж, если сестренка хочет меня спихнуть, устроив на работу, тем самым избавляя себя от угрызений совести, что выставила на улицу бездомного, безработного, душевнобольного родственника, – я сделаю все, чтобы помочь ей. Угрызения совести – это плохо. От них хорошо помогает ударная доза глицина, которая входит в состав моих замечательных зелененьких нейролептиков. Похлопав себя по карману, словно отмечая, что они всегда со мной, я подхожу к девушке, видимо, секретарю.

***