Оперативные документы. В тексте перехвата по делу Неман от 13 августа Вильнюс обозначен как

ЗАПИСКА ПО " ВЧ"

" Егорову

В тексте перехвата по делу " Неман" от 13 августа Вильнюс обозначен как

" Вильно".

Матюшин".

ЗАПИСКА ПО " ВЧ"

" Срочно!

Лида, Алехину

Сравнительным исследованием фонограмм перехватов по делу " Неман" от 7,

13 и 16 августа установлено наличие в разыскиваемой Вами группе двух

квалифицированных радистов. Анализ индивидуальных особенностей передачи и

радиопочерков свидетельствует, что один из них (перехваты от 7 и 13 августа)

окончил радиоотделение Варшавской разведшколы в местечке Сулеювек, а второй

(перехват от 16 августа) обучался в Кенигсбергской школе абвера у старшего

инструктора Адольфа Клюге.

Учтите эти обстоятельства при проведении розыска.

Егоров".

ЗАПИСКА ПО " ВЧ"

" Егорову

Управлением контрразведки 2-го Белорусского фронта 11 и 14 августа с.

г. захвачены немецкие агенты-парашютисты Пужевич Василь, Каминский

Александр, Олешко Андрей и Мацук Иван и Артюшевский Петр, окончившие

разведывательно-диверсионную школу в местечке Дальвитц близ Инстербурга.

Обеим группам, в ночь на 1 августа переброшенным в тылы фронта под

видом военнослужащих Красной Армии с заданием оперативной разведки, было

приказано:

а) связаться с агентурой, оставленной противником, и активно

использовать ее в шпионских целях;

б) собирать и передавать шифром по радио сведения о передвижениях и

районах сосредоточения наших войск, для чего под маской находящихся в

командировке офицеров фланировать на важнейших железнодорожных и шоссейных

коммуникациях Белорусских фронтов, ведя постоянное визуальное наблюдение и

прислушиваясь к разговорам на станциях и в местах скопления военнослужащих;

в) добывать советские воинские и гражданские личные документы;

г) захватывать одиночных офицеров и сержантов Красной Армии для их

допроса с последующим уничтожением.

Согласно показаниям арестованных агентов-парашютистов, подтверждаемым

закордонным источником, в Дальвитцской разведшколе абвера создано

специальное отделение, где обучаются настроенные антисоветски лица

белорусской национальности, имеющие военный опыт и хорошее физическое

развитие.

В апреле - июле сего года на этом отделении прошли интенсивную

агентурную подготовку 48 человек, отобранные из новогрудского,

барановичского и Слонимского батальонов, сформированных немцами при

мобилизации в так называемую " белорусскую краевую оборону" в марте месяце

сего года. По

окончании обучения 27 агентов, наиболее скомпрометированных

пособничеством оккупантам, были направлены на закрытый аэродром абвера под

Кенигсбергом, где после экипировки в форму военнослужащих Красной Армии и

разбивки на группы по 3- 4 человека помещались в отдельном бараке в ожидании

переброски.

По имеющимся у нас данным, в первых числах августа с. г. среди других

через линию фронта должны были быть переброшены группы, возглавляемые бывшим

командиром новогрудского батальона БКО Борисом Рогулей и ярыми

антисоветчиками, националистами Степаном Радько и Олесем Витушкой.

Одной из этих групп дано указание связаться с находящимся в настоящее

время на нелегальном положении в районе города Лида известным белорусским

националистом, резидентом германской разведки Сиповичем Николаем 1902 г. р.,

урож. гор. Пинска (неточно), по профессии адвокатом.

Сведения, содержащиеся в перехвате по делу " Неман" от 13.08.44 г.,

соответствуют заданиям, полученным агентурой, прошедшей подготовку на

специальном белорусском отделении Дальвитцской разведшколы, причем среди

переброшенных так же, как и в разыскиваемой Вами группе, имеются радисты,

окончившие Варшавскую и Кенигсбергскую школы абвера.

Не исключено, что передатчик с позывными КАО используется одной из этих

групп, действующей в тылах Белорусских фронтов. Также не исключено, что

Сипович Николай и есть " нотариус", упоминаемый в тексте перехваченной

шифрограммы.

Ваши соображения по поводу этой версии сообщите.

Подготавливаемая нами ориентировка с указанием установочных данных,

кличек и словесных портретов значительной части лиц, прошедших подготовку на

белорусском отделении Дальвитцской разведшколы абвера, будет вам сообщена в

течение суток.

Колыбанов".

АЛЕХИН

Я возлагал немалые надежды на разговор с Окуличем. Со слов лейтенанта

из отдела госбезопасности я знал, что Окулич в период оккупации был связан с

партизанами, прошлой весной во время массовых карательных операций немцев,

рискуя жизнью, около месяца укрывал у себя тяжело раненного комиссара

бригады Мартынова, чем спас его. Теперь Мартынов работал одним из секретарей

обкома

партии и, приехав недавно в Лиду, специально навестил Окулича.

- Наш мужик, партизанский, - сказал мне лейтенант. - Тихий он,

молчаливый... они все здесь такие... - И, очевидно повторяя чьи-то слова,

строго добавил: - И пока, мы не очистим область от всей нечисти, они другими

и не будут.

Однако я не сомневался, что Окулич расскажет мне все, что ему известно

о Николаеве и Сенцове, и охотно передаст позавчерашний разговор с ними.

Блинова я оставил в Лиде, поручив ему поиски в городе: в случае встречи

с Николаевым и Сенцовым он должен был задержать их; для этого ему по моей

просьбе выделили двух автоматчиков из комендатуры, и я подробно

проинструктировал его.

С нетерпением я ждал разговора с Окуличем, полагая, что он многое мне

прояснит, и единственно опасаясь, что его, как и вчера, не окажется дома.

Нас трясло и бросало в кабине полуторки; Хижняк, с напряженным лицом

держа руль, гнал по булыжному покрытию на предельной, а я поторапливал его,

и время от времени он возмущенно бросал:

- Вам-то что!.. Вам на машину плевать!.. Рессоры новые вы достанете?!

Машины гробить вы все мастера!..

За Шиловичами мы свернули с шоссе на грунтовую заброшенную дорогу,

проехали тихонько кустарником, и я велел остановиться.

Хижняк, вытирая пот, вылез из кабины и начал осматривать машину, но я

приказал:

- Потом! Возьми автомат и за мной!

Оставив его в кустах возле хутора, я направился прямиком к хате.

Яростно лаяла и рвалась на цепи собака. В окне показалось женское лицо,

и тут же на крыльцо вышел мужчина, как я понял, сам хозяин, и, прикрикнув на

собаку, настороженно рассматривал меня. На нем были старенькие, но чистые

рубаха и штаны, ноги босые, лицо небритое, печальное, прямо иконописное.

- День добрый... Я из воинской части восемнадцать ноль сорок.

Чтобы у него не возникло каких-либо сомнений, я вынул и, раскрыв,

показал армейское офицерское удостоверение личности со своей фотографией. Он

взглянул мельком и молча, с какой-то удручающей покорностью посмотрел на

меня.

- Скажите, - приветливо начал я, утирая платком лицо

и лоб, будто перед этим долго шел по жаре, - если не ошибаюсь, вы

товарищ Окулич?

- Так... - растерянно произнес он.

- Очень приятно... Я здесь в командировке... У меня к вам небольшой

разговор... И хотелось бы умыться и малость передохнуть. Не возражаете?

- Можна.

Немного погодя я сидел у стола в бедной по обстановке, но чистенькой,

несмотря на земляной пол, хате.

Направляясь сюда, я, между прочим, подумал, что Окулич предложит мне

самогона - у него ведь имелся " аппарат", - и заранее решил не отказываться.

Я готов был отпробовать с ним любой гадости в надежде, что, выпив, он

разговорится. Однако не то что выпить, он даже сесть не предложил - это

сделала, выглянув из-за перегородки, его жена.

Приземистая, рябоватая, она возилась в кухоньке возле дверей, потом

принесла и поставила на стол крынку с молоком - молча и не налив в стакан -

и снова скрылась за дощатой перегородкой.

Я был уверен, что Окулич сам расскажет мне о Николаеве и Сенцове, надо

только его разговорить, и сразу доверительно сообщил, что часть моя стоит в

Лиде, мы занимаемся охраной тылов фронта, боремся с бандами и дезертирами.

Дело это нелегкое, и очень многое зависит от помощи населения.

Окулич сидел на лавке по ту сторону стола, подобрав под себя босые

ноги, и молча слушал, и словом не поддерживая разговор. Я сам налил в стакан

молока, сделал глоток и, похвалив, непринужденно продолжал:

- Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом?

- Из Быхова, - сказал он; у него был негромкий глуховатый голос.

- Могилевский... А здесь давненько?

- Третий год.

- И при немцах здесь жили? - Я обвел взглядом хату.

- Тут.

- А не боязно? - улыбнулся я. - На отшибе-то, у леса?

Окулич неопределенно пожал плечами.

На божнице в переднем углу стояли иконы, католические, хотя Окулич был

родом из области, где эта религия среди белорусов не распространена. И что я

сразу себе отметил - ни одной фотографии на стенах, никаких украшений или

картинок.

Я рассказал ему о Могилеве, где после освобождения мне пришлось

побывать, о разрушениях в городе и перевел разговор на жизнь здесь - в Лиде

и в районе. Он слушал

молча, глядел скорбными, как у мученика, глазами, даже на самые простые

вопросы отвечал не сразу и односложно, беседа с ним явно не ладилась. Может,

он мне не доверял?.. Он не прочел, не рассмотрел толком мое удостоверение

личности, может, надо ему представиться еще раз?

- А это что - католические? - глядя на иконы, полюбопытствовал я.

- Няхай...

При этом он сделал вялый жест рукой: мол, не все ли равно?

- В Лиде мне сказали, что вы были связаны с партизанами. Надеюсь, что и

нам вы поможете... Прочтите, пожалуйста...

Из кармана гимнастерки я достал и, развернув, положил перед ним на стол

другое, подробное удостоверение. Он нерешительно взял и принялся читать.

В документе говорилось, что я являюсь офицером войск по охране тылов

фронта, и предлагалось всем органам власти и учреждениям, воинским частям и

комендатурам, а также отдельным гражданам оказывать мне всяческое содействие

в выполнении порученных заданий. На листке удостоверения имелись моя

фотография, две четкие гербовые печати и подписи двух генералов: начальника

штаба фронта и начальника войск по охране тыла фронта.

Медленно все прочитав, Окулич возвратил документ и удрученно посмотрел

на меня.

- Скажите, пожалуйста, - пряча удостоверение, сказал я. - Вы здесь на

этих днях... сегодня, вчера или позавчера, посторонних кого не видели?

Гражданских или военных? Никто к вам не заходил?

- Не, - помедлив, сказал Окулич, к моему немалому удивлению.

- Может, встречали здесь кого?

- Не.

- Припомните получше, это очень важно. Может, видели здесь в последние

дни, - подчеркнул я, - посторонних или заходил кто-нибудь?

- Не, - повторил Окулич.

" Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! "

Ошибиться я не мог. Хутор этот был первым по дороге из Шиловичей на

Каменку, причем описание Блиновым хаты, надворных строеньиц - все в точности

соответствовало тому, что я увидел, подходя сюда. И собака соответствовала,

и ее будка, и сам Окулич по внешности соответствовал. Более того, я без

труда даже определил место в кустах и дуб, откуда Блинов наблюдал Окулича и

тех двоих офицеров.

Однако Окулич утверждал, что в последние дни к нему никто не заходил.

И до встречи он представлялся мне тихим, неразговорчивым, но рисовался

иным. Он произвел на меня странное, малоприятное впечатление какой-то своей

бессловесной покорностью; я не мог не почувствовать его внутренней

напряженности - беспокойства или страха. А собственно, чего ему меня

бояться?

И жена его, тихонько возившаяся в кухоньке, такая же молчаливая и

неулыбчивая, мне тоже не понравилась, возможно, своим недобрым хитроватым

лицом и частым настороженным выглядыванием из-за перегородки. Я отчетливо

ощущал, что им обоим тягостен мой визит.

Впрочем, это еще ни о чем не говорило. И мои антипатии, как и симпатии,

никого не интересовали - нужны были факты. А фактом было, что двое

подозреваемых нами лиц заходили позавчера к Окуличу, находились у него

некоторое время, и у Окулича имелись основания скрывать это посещение.

Я с огорчением сознавал, что разговор с ним мне больше ничего не даст.

Наступила минута, которая нередко случается в нашей работе: ты располагаешь

какими-то, подчас противоречивыми, сведениями о человеке, ты видел его и

побеседовал с ним, и тебе предстоит что-то для себя решить, сделать

определенный вывод.

Католические иконы наверняка стояли на случай возможного прихода

аковцев; они могли в любой момент наведаться сюда, и принадлежность хозяев

хаты к одной с ними вере должна была, очевидно, как-то расположить, смягчить

их. Да и немцы к католикам относились все же лучше, чем к православным.

Отсутствие семейных фотографий наводило на мысли о родственниках

Окуличей, о их связях и довоенной жизни. Я еще подумал - получают ли они

письма и от кого?

Меня занимал и ряд второстепенных вопросов, но главными сейчас были:

что за отношения между Окуличем и Николаевым и Сенцовым, зачем они приходили

и почему он скрыл от меня их позавчерашний визит, если они действительно

советские офицеры? Почему?.. С какой целью?..

И еще: что было в вещмешке, который видел Блинов, и куда он делся, где

его спрятали или оставили, когда спустя час они выходили к шоссе?

Жданный мною как манны небесной разговор с Окуличем ничего не дал и

ничего не прояснил, а обстоятельства требовали немедленных решительных

действий. Я шагнул

к раскрытому окну, сложил ладони рупором и крикнул - позвал Хижняка.

Спустя секунды, выскочив с автоматом в руке из кустов, он бежал к хате.

Собака, бешено лая, прыгала и рвалась на привязи.

Я посмотрел на Окулича - он встал и, оцепенев от страха, глядел в

окно...