Поэзия 1790-1810-х годов 2 страница

Следствием этого было представление о том, что поэ-

тический текст не устанавливает новые, еще неизвестные

читателю правила, а реализует уже известные нормы. Со-

вершенство поэтического мастерства - в легкости, а не в

затрудненности для читателя. Это, в частности, отделяло

карамзинизм и от классицизма: представление о поэзии

как трудной науке, овладение нормами которой требует

значительных усилий, третировалось как " педантство".

Идеалом поэта был не ученый-труженик, знаток-филолог, а

беспечный ленивец, иногда светский человек, иногда бег-

лец, покинувший стеснительный свет ради тесного кружка

друзей и мирной праздности.

Связь со скептической философией конца XVIII в.,

сомнение в незыблемости истин, борьба с иерархическим

построением культуры, в частности с теорией жанров, от-

деляли карамзинистов от классицизма. Но как бы мы ни

повернули антитезу " классицизм - романтизм", она не

покрывает реальной ситуации, сложившейся в русской ли-

тературе интересующей нас эпохи. Это тонко почувствовал

Кюхельбекер. Касаясь литературных споров 1824 г., он

писал: " Явная война романтиков и классиков, равно обра-

зовавшихся в школе Карамзина". И далее: " Германо-россы

и русские французы прекращают свои междуусобия, чтобы

соединиться им противу славян, равно имеющих своих

классиков и романтиков! Шишков и Шихматов могут быть

причислены к первым; Катенин, Грибоедов, Шаховской и

Кюхельбекер ко вторым" '.

Идеал легкой для восприятия, правильной, незатрудни-

тельной поэзии, построенной не на нарушении литератур-

ных норм, а на виртуозном владении

1 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи.

Л., 1979. С. 498, 500.

ими, не мог создать эффектного, поражающего, яркого

стиля. Соединение несоединимого - например, ритмических

интонации одного жанра и тематики другого - воспринима-

лось как свидетельство плохого вкуса. Пуризм становился

нормой литературного вкуса, а внимание критика сосредо-

точивалось на мелких и мельчайших оттенках. Более точ-

ное выражение воспринималось как глубокая мысль; незна-

чительное отклонение, подводящее к грани нормы, - как

литературная смелость.

Так, например, характерно одобрение следующего стиха

из послания В. Л. Пушкина арзамасцам:

Нет, бурных дней моих на пасмурном закате...

" Вот еще стих, достойный арзамасца: он говорит и во-

ображению и сердцу". Стих построен на мельчайших се-

мантических сдвигах: " дни" в значении " жизнь", а " ве-

чер", " закат" - " старость" представляли собой штампо-

ванные и семантически стершиеся перифразы. Присоедине-

ние к этому ряду эпитета " пасмурный" активизировало эти

значения, заставляя воспринимать компоненты фразеоло-

гизма в их реальном лексическом значении. Вносимый в

формально-языковое выражение элемент зримой картинности

воспринимался как смелость.

Другая особенность стиха - в соединении элегической

лексики и синтаксической инверсии, которая была призна-

ком " возвышенной" поэзии. Поскольку оба жанровых вида

воспринимались как " благородные" и поэтичные, соедине-

ние это не рождало диссонанса, было допустимым, но явс-

твенно ощущалось при микростилистическом подходе к поэ-

зии.

Однако у поэтической системы этого типа была еще од-

на особенность:

она не могла существовать и развиваться вне поэти-

ческих альтернатив. Если кто-то ценится за выполнение

правил, то сама сущность такого подхода подразумевает

наличие рядом кого-то, кто этих правил не выполняет. В

этом смысле " Беседа" была абсолютно необходима карамзи-

нистам для определения собственной позиции. Это обусло-

вило значение полемики и пародии в литературной жизни

" Арзамаса" и одну специфическую трудность: культурный

масштаб литературных противников " Арзамаса", порой

весьма незначительный, оказывался для арзамасцев мери-

лом ценности их собственной поэзии. Это беспокоило ка-

рамзинистов, и жалобы на " ничтожность" занятий, посвя-

щенных высмеиванию " беседчиков", вскоре стали всеобщи-

ми. К счастью, структура карамзинизма как литературного

течения была сложнее его собственной программы, и это

обеспечило ему гораздо большую культурную значимость.

Как мы уже отмечали, литературная программа карамзи-

низма полнее всего реализовалась в его массовой продук-

ции2, а давление критики на поэтов неизменно проявля-

лось в виде стремления к сглаживанию резких черт свое-

1 " Арзамас". Кн. 1. С. 371.

2 В этом смысле показательно,, что именно Дмитриев,

даже в большей мере, чем Карамзин, стал классиком ка-

рамзинистов. Столь же показательно стремление Пушкина

возвысить авторитет Карамзина-поэта за счет Дмитриева.

образия каждого из них. Не случайно Пушкин считал, что

влияние записных теоретиков ортодоксального карамзиниз-

ма приводит к торжеству посредственности. Он писал Жу-

ковскому: " Зачем слушаешься ты маркиза Блудова? Пора бы

тебе удостовериться в односторонности его вкуса" (XIII,

167).

Но карамзинизм - это не только литературные суждения

Блудова и Дашкова или басни Дмитриева, послания В. Л.

Пушкина и Воейкова, не только элегии Жуковского и не

только то, что полностью соответствовало господствовав-

шим в " Арзамасе" вкусам. Система нуждалась в контрастах

и сама их создавала. Идеалу " здравого смысла" противос-

тояла не только " бессмыслица" " беседчиков", но и стран-

ность поэтических вымыслов Жуковского - " поэтическая

бессмыслица", с одной стороны, и " галиматья", дружеская

фамильярная поэзия, сатиры Воейкова, гусарщина Дениса

Давыдова - с другой (в кругу этих же представлений ос-

мыслялись послания Долгорукова, " исполненные", по сло-

вам Батюшкова, " живости"). Одни из этих произведений

были выше суда строгого рассудка, другие - ниже, но и

те и другие создавали представление о произведениях,

находящихся за пределами теоретической доктрины и обра-

зующих мир " поэтической бессмыслицы", к которой непри-

менимы литературные программы и нормы. " Есть два рода

бессмыслицы: одна происходит от недостатка чувств и

мыслей и недостатка слов для их выражения", - писал

позже Пушкин (XI, 53-54). Характеристика " бессмыслицы"

первого типа - почти дословное повторение арзамасских

упреков шишковистам (" и, бедный мыслями, печется о сло-

вах").

В эпоху романтизма и в последующие годы Пушкин неод-

нократно обращал внимание на разрыв, существующий между

" умом" и " поэзией":

" Байрон не мог изъяснить некоторые свои стихи" (XI,

53). О грузинской песне он писал: " В ней есть какая-то

восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое досто-

инство" (VIII, 457-458), а говоря о трудности перевода

Мильтона, указал на необходимость передачи языка " тем-

ного, запутанного, выразительного, своенравного и сме-

лого даже до бессмыслия" (XII, 144).

Поэзия " нижнего этажа", поэзия, выключенная из поэ-

зии, всегда занимала в творчестве карамзинистов значи-

тельное место. В бумагах Андрея Тургенева рядом с наб-

росками элегий находим наброски поэмы, построенной по

всем законам позже культивировавшейся в " Арзамасе" " га-

лиматьи", хотя и одновременно не без влияния травестий-

ной поэзии XVIII в.:

Блаженны времена седые,

Когда в пустынях вождь блуждал,

Когда источники златые

Из камня тростию качал,

Когда с небес барашки, каша

Валились в горло предкам нашим,

Кормили gratis их живот,

Когда квадрант остановляли

И сих безумцев уверяли,

Что солнцу " тпру! " сказал их вождь.

О Генрихи! О Людовики!

Петр Третий, Павел, Цесарь, Карл!

Вам снежны летом обелиски

Рабов сонм подлый воздвигал.

Вы много каши наварили

И так ее пересолили,

Что опились мы кислых щей...

Если в этих стихах встречаются и насмешки над Библи-

ей, и смелые антидеспотические выпады (поэма, видимо,

писалась при жизни Павла I), то рядом с ними находим

строки с демонстративной установкой на бессмыслицу. Бо-

напарт характеризуется так:

Бессмертну шапку не ломая,

Шандал с поставцем съединив,

Из капли океан глотает

Под тению берез и ив,

Смущенью зайцев веселится,

Жужжанью шершней не дивится

И средь изобранных зыбей

Министров кормит колбасами

И, залепив их рот блинами,

Смеется естеству людей.

В макаронических стихах И. М. Долгорукова, в буриме

В. Л. Пушкина, в " галиматье" Жуковского проявлялась та

же тенденция. Вспомним, в какой восторг привела Вяземс-

кого и Пушкина переделка одной из исполнительниц " Чер-

ной шали": " Однажды я созвал нежданных гостей". Вяземс-

кий писал Пушкину: " Это сочетание двух слов - самое

нельзя прелести! " Пушкин согласился: " Я созвал неждан-

ных гостей, прелесть - не лучше ли еще незвинных" (XI-

II, 201, 210).

" Галиматья" имела своих классиков. С этим же связана

специфическая слава Хвостова: создаваемые им всерьез

произведения воспринимались читателями как классика

бессмыслицы. Но при этом за ними признавалась своеоб-

разная яркость, незаурядность. Это были произведения,

возвышающиеся, в силу своей нелепости, над уровнем пос-

редственности. Пушкин писал:

" Что за прелесть его [Хвостова] послание! Достойно

лучших его времен. А то он сделался посредственным, как

Василий Львович, Иванчин-Писарев и проч." (XIII, 137).

Вопрос этот был более серьезен, чем может показать-

ся: механизм " бессмыслиц" представлял собой стилисти-

ческие и семантические сочетания, запрещенные здравым

смыслом и поэтическими нормами. Когда определились кон-

туры романтизма, именно периферия карамзинизма стала

восприниматься как наиболее ценное в его наследии. Даже

в " бессмыслицах" обнаружилось нечто имеющее серьезную

ценность. В частности, в них накапливался опыт неожи-

данных семантических сцеплений, основа метафоризма сти-

ля. Вспом-

I ИРЛИ. Архив бр. Тургеневых.

ним, что для Воейкова метафоризм " Руслана и Людмилы"

представлял собой бессмыслицу:

" Трепеща, хладною рукой

Он вопрошает мрак немой.

" Вопрошать немой мрак" смело до непонятности, и если

допустить сие выражение, то можно будет написать: " го-

ворящий мрак", " болтающий мрак", " болтун мрак", " споря-

щий мрак", " мрак, делающий неблагопристойные вопросы и

не краснея на них отвечающий: жалкий, пагубный мрак! "

С ужасным, пламенным челом.

То есть с красным, вишневым лбом".

Метафора, семантический и стилистический сдвиг, ко-

торые сыграли столь значительную роль в формировании

поэтики романтизма, завоевывали себе место в периферий-

ных жанрах карамзинистов. В рецензии на перевод С. Вис-

коватовым трагедии Кребильона " Радамист и Зенобия" Жу-

ковский писал, что поэтическая выразительность достига-

ется " не одними словами, но вместе и расположением

слов" 2. Искусство, построенное на эффекте соположения

несополагаемых единиц, было органически чуждо карамзи-

низму с его культом меры, поэтического приличия, соот-

ветствия. Поэзия несоответствия карамзинизму была чуж-

да. Но культ " соразмерностей прекрасных" (Баратынский)

нуждался в дисгармоническом фоне. И фон этот создавался

не только " дикой" поэзией литературных противников. Ли-

тература, стремящаяся к строгой нормализации, нуждается

в отверженной, неофициальной словесности и сама ее соз-

дает. Если литературные враги давали карамзинистам об-

разцы " варварского слога", " дурного вкуса", " бедных

мыслей", то " галиматью", игру с фантазией, непечатную

фривольность и не предназначенное для печати вольномыс-

лие карамзинисты создавали сами. Все это находилось вне

литературы и одновременно было для нее необходимо. Так,

вопреки всему, создавалось то соположение несополагае-

мых текстов, которое позволит романтикам, изменив ак-

центы, присвоить карамзинизм себе.

В. Л. Пушкин и Воейков принадлежали к старейшим поэ-

там в той литературной группе, которая к середине

1810-х гг. сплотилась вокруг " Арзамаса". Несмотря на то

что каждый из них, как человек и литературный деятель,

обладал достаточно яркой индивидуальностью (а именно

своеобразие личности, как показал Г. А. Гуковский, яв-

лялось для современников ключом, при помощи которого

интерпретировались тексты), творчество этих, весьма

различных, литераторов строится по некоторой общей схе-

ме. И именно это обстоятельство позволяет увидеть в та-