Поэзия 1790-1810-х годов 3 страница

Третьей особенностью произведений этого типа было

изменение авторской точки зрения. В " высокой" сатире

авторская точка зрения представала как норма, с позиции

которой производится суд над предметом изображения. Она

приравнивалась истине и в пределах мира данного текста

специфики не имела. В сниженной сатире автор воплощался

в персонаже, непосредственно включенном в сюжетное

действие и разделяющем всю его неблаговидность. У Воей-

кова повествователь сам попадает в сумасшедший дом,

причем отождествление литературного автора и реального

создателя текста проводится с такой прямолинейностью

(называется фамилия!), какая в " высокой" сатире исклю-

чалась:

И указ тотчас прочтен:

Тот Воейков, что бранился,

С Гречем в подлый бой вступал,

Что с Булгариным возился

1 О понятии " точки зрения" текста см.: Волошинов В.

Н. Марксизм и философия языка. Л., 1929; Успенский Б.

А. Поэтика композиции. М., 1970; Лотман Ю. М. Художест-

венная структура " Евгения Онегина" // Учен. зап. Тар-

туского гос. ун-та. 1966. Вып. 184. С. 5-32; Лотман Ю.

М. Роман в стихах Пушкина " Евгений Онегин". Спецкурс.

Вводные лекции в изучение текста // Лотман Ю. М. Пуш-

кин. СПб., 1995. С. 417-428.

И себя тем замарал, -

Должен быть как сумасбродный

Сам посажен в Желтый Дом.

Голову обрить сегодни

И тереть почаще льдом!

Так же характеризуется и повествователь в " Опасном

соседе":

Проклятая! Стыжусь, как падок, слаб ваш друг!

Свет в черепке погас, и близок был сундук...

Двойная отнесенность этих текстов - к известной в

дружеском кругу и уже подвергшейся своеобразной мифоло-

гизации личности автора и к его " высокой" поэзии - оп-

ределяла интимность тона и исключала возможность прев-

ращения сниженного тона в вульгарный, как это неизбежно

получалось в XVIII в.

Однако хотя " Опасный сосед" и " Дом сумасшедших" в

отношении к " высокой" литературе представляли явления

одного порядка, различия между ними были весьма значи-

тельны. " Опасный сосед" по нормам той эпохи был произ-

ведением решительно нецензурным: употребление слов, не-

удобных для печати, прозрачные эвфемизмы и, главное,

безусловная запретность темы, героев и сюжета делали

это произведение прочно исключенным из мира печатных

текстов русского Парнаса. С точки зрения официальной

литературы, это был " не-текст". И именно поэтому В. Л.

Пушкин мог дерзко придавать своей поэме привычные черты

литературных жанров: если бой в публичном доме напоми-

нал классические образцы травестийной поэмы XVIII в.,

то концовка была выдержана в духе горацианского посла-

ния. Отдельные стихи удачно имитировали оду:

И всюду раздался псов алчных лай и вой.

Стих выделялся не только торжественной лексикой,

концентрированностью звуковых повторов (псов - ест,

алчных - лай), особенно заметной на общем фоне низкой

звуковой организованности текста, но и единственным во

всей поэме спондеем, употребление которого поэтика XVI-

II в. твердо закрепила за торжественными жанрами. Де-

монстративность этих и многих других литературных отсы-

лок связана была с тем, что давали они заведомо ложные

адреса: пикантность поэмы состояла в том, что, несмотря

на сходство со многими каноническими жанрами, она стоя-

ла вне этого мира и допущена в него не могла быть.

Иным было жанрово-конструктивное построение " Дома

сумасшедших" 2. Положенный в его основу принцип, заимс-

твованный у традиции сатирических куплетов (в частнос-

ти, на нем строились " ноэли"), рассчитан был на устное

бытование: текст распадается на отдельные, вполне са-

мостоятельные куски, свободно присоединяемые друг к

другу, и живет лишь в устном исполнении.

1 То, что начальные буквы этих слов обозначены наи-

менованиями из старославянского алфавита, - полемичес-

кий выпад против " Беседы".

2 Подробнее об этом см. в наст. изд. статью " Сатира

Воейкова " Дом сумасшедших" ".

Непрерывное присоединение новых злободневных купле-

тов, исключение старых, потерявших интерес, возникнове-

ние редакций и вариантов в принципе исключает закончен-

ность с точки зрения письменной литературы. Кроме того,

неотделимый от ситуации исполнения, от аудитории, опре-

деляющей выбор того или иного варианта, текст никогда

не может быть адекватно передан в письменном виде. Само

понятие " окончательного текста" к нему неприменимо. Во-

ейков, подчиняя эту внелитературную форму задачам соз-

дания литературно-полемического текста, вполне созна-

тельно расширял художественный мир современной ему поэ-

зии. Традиция эта прочно укоренилась в сатирической

куплетистике. Потребовалась смелость Пушкина, чтобы на

основе принципа " бесконечного текста" построить эпичес-

кое произведение " Евгений Онегин" - роман, принципиаль-

но не имеющий конца.

Соотношение " верхнего" и " нижнего" этажей поэзии

проявилось в том, что творчество поэта мыслилось совсем

не в виде суммы печатных текстов - оно было неотделимо

от салона, быта, аудитории. Вхождение литературы в быт

было характерной чертой культуры начала XIX в., в рав-

ной мере присущей всем литературным группировкам и те-

чениям: карамзинист В. Л. Пушкин и ярый враг Карамзина

П. И. Голенищев-Кутузов в равной мере славились в допо-

жарной Москве как мастера акростихов, шарад и буриме,

сливавшие поэзию с салонной игрой; протоколы " Арзама-

са", писанные гекзаметрами Жуковским, и " Зеленая тет-

радь" Милонова и Политковских были стихами, неотделимы-

ми от атмосферы породивших их кружков, причем неотдели-

мыми совсем в ином смысле, чем это говорится примени-

тельно к последующим эпохам. Как философия для кружка

Станкевича представляла не один из видов занятий, а об-

нимала все, составляя основу жизненного поведения, так

поэзия начала XIX в. пронизывала все, размывая завещан-

ную XVIII столетием четкость границ между жизнью и ли-

тературой, стихами и прозой. Именно в этой атмосфере

бытового поэтизирования, которое можно сопоставить с

бытовым музицированием в Германии и Вене XVIII в., ро-

дилась лицейская слитность стиха и жизни, определившая

столь многое в творчестве Пушкина.

Обязательной оборотной стороной развития бытовой

импровизации был дилетантизм: поэзия начала XIX в. не-

отделима от слабых, наивных дилетанских стихов. Без них

не существует и стиховая культура Пушкина и Жуковского,

как вершины не существуют без подножий. Дилетантские

стихи, слитые с бытом, были характерны для поэтического

облика В. Л. Пушкина. У чгих стихов была своя поэтика -

поэтика плохих стихов, соблюдение которой было столь же

обязательно, как и высоких норм для серьезной лирики.

Она сохраняла наивность поэтической техники середины

XVIII в., подразумевала неожиданные и неоправданные

отклонения от темы, продик-

В исключительных обстоятельствах 1812 г., видимо сти-

хийно, " Певец во стане русских воинов", задуманный Жу-

ковским как гимн, в духе " Славы" Мерзлякова (традиция

восходила к Шиллеру), обрел черты подвижного, текучего,

откликающегося новыми сгрофами на новые события стихот-

ворения. Превращение текстов этого типа в печатные

всегда будет в определенной мере условным.

тованные необходимостью преодолеть трудности, свя-

занные с техникой рифмы. Рифма диктует ход повествова-

ния, давая ему порой неожиданные повороты. Техника сти-

ха в этом случае приближается к сочинению на заданные

рифмы (см. " Рассуждение о жизни, смерти и любви" В. Л.

Пушкина), и поэт, с явной натугой подбирающий рифму,

проявляет мастерство изобретательства в соединении ни-

чем по смыслу не связанных слов. Культивируется вольный

ямб, но строго запрещается нарушение силлабо-тоники.

Показательно, что послание В. Л. Пушкина к П. Н. Прик-

лонскому, первый стих которого обессмертил Пушкин,

включив в свое послание к Вяземскому, не вызывало ни у

кого протеста - над ним посмеивались как над " нормаль-

ным" плохим стихотворением. Послание же его с дороги в

" Арзамас" вызвало в этом обществе целую бурю, было

осуждено на специальном заседании и повлекло разжалова-

ние В. Л. Пушкина из арзамасских старост. В чем причина

бурной реакции? Стихотворение было " плохим не по прави-

лам", оно нарушало литературную просодию, употребляя

говорной стих, ассоциировавшийся с ярмаркой, и площад-

ной стиль. Неприятие его " Арзамасом" не менее показа-

тельно для литературной позиции этого общества, чем его

декларации.

Неумелость, известная наивность проникала и в " высо-

кую" поэзию В. Л. Пушкина, уже в качестве внесистемного

элемента, придавая стихам связь с личностью поэта, не-

который налет bonhomie, простодушной важности. Иным был

тон, окрашивающий поэзию Воейкова. Взятые отдельно,

тексты его произведений звучат иначе, чем в общем кон-

тексте его творчества, биографии и характера. Но твор-

чество его никогда не было собрано и до настоящего вре-

мени полностью не выявлено - Воейков часто пользовался

литературными масками, публикуя стихотворения то под

именами уже умерших поэтов (так он воспользовался име-

нем А. Мещевского), то вымышляя никогда не бывших. В

цензурном ведомстве хранятся его мистификации о якобы

уже умерших поэтах Сталинском и других. Биография Воей-

кова изобилует темными пятнами: какое-то неясное, но

ощутимое отношение имел он к антипавловскому заговору;

неожиданное его появление в Москве и пламенные речи на

заседаниях Дружеского литературного общества' плохо

согласуются со всем, что мы знаем о его дальнейшей дея-

тельности. Не изучена роль Воейкова в войне 1812 г.

(есть сведения, что он был партизаном), а в дальнейшей

биографии драматическое вторжение в судьбу семьи Прота-

совых и Жуковского заслонило все остальные его поступ-

ки. Воейкова мы знаем в основном по мемуарам, оставлен-

ным его литературными противниками. Воейков был много-

лик, и сама игра масками ему, видимо, доставляла удо-

вольствие. Будучи " чистым художником" интриги, он не

потому находился в постоянной ожесточенной борьбе, что

имел врагов, а напротив, заводил себе врагов, чтобы оп-

равдать жажду конфликтов, питавшуюся огромным честолю-

бием, неудачной карьерой и завистью.

1 См.: Лотман Ю. М. Андрей Сергеевич Кайсаров и ли-

тературно-общественная борьба его времени // Учен. зап.

Тартуского гос. ун-та. 1958. Вып. 63. С. 30.

" Бытовая поэзия" Воейкова уходит корнями в эпиграм-

му, она питается тем, что в ту эпоху называли " личнос-

тями", понятна лишь в связи с событиями, в тексте не

упоминающимися, но - подразумевается - прекрасно из-

вестными аудитории. Личный намек - основа его поэтики.

И современники помнили об этом, когда Воейков являлся

им в высоком послании, вещающим от имени истины. И сам

Воейков понимал, что разрыв между той личной репутаци-

ей, которую он сам себе создает, и его печатным твор-

чеством придает его стихам дополнительные пикантные

смыслы. Так, в разгар семейных драм, в которые был пос-

вящен весь круг петербургских литераторов, он печатает

трогательные послания к жене, изображая в них себя по

литературным канонам добродетельного супруга.

И В. Л. Пушкин, и Воейков выразили характерную черту

поэзии начала XIX в.: стихи - это еще не все творчест-

во, а лишь его часть. Распадаясь на предназначенную и

не предназначенную для печати части, они дополняются

поведением поэта, личностью его, литературным бытом,

составляя в совокупности с ними единый текст.

Отношение карамзинизма к зарождающейся романтической

поэтике составляет один из кардинальных вопросов лите-

ратурной жизни тех лет.

Русский романтизм многим обязан Карамзину (хотя, ко-

нечно, питался и многочисленными иными источниками).

Проза периода " Аглаи", баллады вроде " Раисы" и " Графа

Гвариноса" во многом определили поэтику будущего роман-

тизма. Однако карамзинизм 1800-1810-х гг. далеко не аб-

солютно совпадал с творчеством писателя, чье имя дало

название этому направлению, да и сам Карамзин успел к

этому времени проделать значительную эволюцию, далеко

уйдя от собственного творчества середины 1790-х гг. Но-

ваторство карамзинистов подразумевало продолжение, а не

отбрасывание предшествующей культурной традиции. Эта

умеренность не могла вызвать сочувствия молодых роман-

тиков. Не случайно ранние произведения русского роман-

тизма, будь то " Элегия" Андрея Тургенева или " Громвал"

Каменева, создавались в недрах литературных группиро-

вок, остро критиковавших Карамзина и его школу.

" Элегия" Тургенева принадлежит к наиболее значитель-

ным явлениям русской лирики начала XIX в. Она определи-

ла весь набор мотивов русской романтической элегии от

" Сельского кладбища" Жуковского (конечно, сказалась и

общность источника - элегии Грея) до предсмертной эле-

гии Ленского: осенний пейзаж, сельское кладбище, звон

вечернего колокола, размышления о ранней смерти и мимо-

летности земного счастья. Специфичным для Андрея Турге-

нева было то, что к этому комплексу мотивов он присое-

динил рассуждение о зле, царящем в общественном мире, и

о невозможности найти счастье в самом себе, удалившись

от борьбы.

Сами по себе мысли и картины элегии не были уже

чем-либо неслыханно новаторским для поэзии тех лет

(элегия Грея была широко известна, знал русский чита-

тель и французские элегии эпохи Жильбера, Мильвуа и

Парни) - новым было то, что русская поэзия обретала по-

этические средства для их выражения.

Андрей Тургенев в " Элегии" выступил как непосредствен-

ный предшественник Жуковского в существенном поэтичес-

ком открытии - сознании того, что текст стихотворения

может значить нечто большее, чем простая сумма значений

всех составляющих его слов. При кажущейся простоте сти-

хотворение построено с большим искусством. Особенно

важна сложная система звуковых повторов и чрезвычайно

интересный интонационный рисунок. Последний достигается

неожиданным и разнообразным расположением рифм. Шестис-

топный ямб, которым написано стихотворение, имел в

русской поэзии XVIII в. прочную традицию, безусловно

настраивавшую читателя на ожидание парных рифм, что, в

свою очередь, требовало определенного синтаксиса и

обусловливало сентенциозно-резонерскую интонацию. Сти-

хотворение становилось рассуждением. Тургенев же хотел

создать текст-медитацию и сознательно нарушил читатель-

ское ожидание: элегия открывается четырехстишием, пост-

роенным по необычной для начала большого стихотворного

повествования схеме: АBBА. Однако далее стихи распола-

гаются по еще более редкому в ту эпоху рисунку: ccDeDe,

причем мужские и женские рифмы через строфу меняются

местами.

Эти построения лишь условно можно назвать строфами:

графическое членение текста с ними не считается - он

разбит на неравные части, причем пробелы порой проходят

посреди " строфы". Скорее это строфоподобное нарушение

ожидаемой инерции стиха. То, что важно именно чувство

нарушения, ясно из следующего: как только инерция шес-

тистишной строфы устанавливается, Тургенев спешит ее

нарушить вариантом: ааВаВа, а в середине элегии вообще

дает несколько кусков, написанных традиционной парной

рифмой. Соответственно возникает гораздо более, чем в

традиционном александрийском стихе, вариативная схема

синтаксиса и интонаций. Рассуждение сменяется мечтани-

ем, а сложная система сверхлогических сближений и про-

тивопоставлений слов создает богатство смыслов, не пе-

редаваемых прозаическим пересказом стиха.

Биография Андрея Тургенева, казалось, специально

построена была так, чтобы превратиться в романтический

миф: гений-юноша, много обещавший и ничего не свершив-

ший, похищенный в расцвете сил внезапной смертью. Одна-

ко посмертной канонизации не произошло - русский роман-

тизм еще не был готов к тому, чтобы создавать свои ми-

фы. Сказалась и та поразительная способность забывать,

которая была оборотной стороной быстрого исторического

движения: события следуют одно за другим с такой ско-

ростью, новые поколения так быстро сменяют друг друга,

стремясь не продолжать, а переделывать, что вчерашний

день проваливается в небытие. Друзья - а Андрей Турге-

нев прожил всю свою короткую жизнь в обстановке пламен-

ной дружбы - не выполнили даже простого дружеского дол-

га: намерение собрать и издать произведения покойного

поэта так и не было осуществлено и о нем вскоре забыли.

Кюхельбекеру уже пришлось " открывать" Андрея Тургенева

и изумляться его таланту.

Забыт был и другой поэт, чья жизнь, казалось, созда-

на была для канонизированного стереотипа поэта-романти-

ка. Александр Мещевский, пансионский знакомец Жуковско-

го, сосланный в солдаты на Урал за неизвестную

вину и без какой-либо надежды на прощение, обладавший

незаурядным поэтическим талантом, сведенный чахоткой в

раннюю могилу, легко мог превратиться после смерти в

литературный миф. Но арзамасцы, как их горько упрекал в

том Жуковский, предпочитали шуточные ужины с ритуальным

съедением жирного гуся; взявшиеся за издание стихов Ме-

щевского Жуковский и Вяземский остыли после смерти поэ-

та, и подготовленный сборник так и остался в бумагах

Жуковского.

А между тем Мещевский был поэтом даровитым и инте-

ресным. Он представляет собой как бы двойника Жуковско-

го, жестко доводя до предела, до последовательной и бе-

зусловной системы то, что у самого Жуковского было ус-

ложнено и обогащено непоследовательностями, противоре-

чиями и отступлениями. Мещевский - это Жуковский, вып-

рямленный по законам канонического Жуковского. В этом

смысле он, в определенных отношениях, " удобнее" для ис-

ториков литературы. Мещевский прежде всего - балладник.

Характерно также стремление его ориентироваться на