Зарубежная этнопсихология в XIX веке

Значительно больший интерес к проблеме национальной психологии стал проявляться в эпоху капитализма, с возникновени­ем и развитием которого связаны открытие неизвестных ранее стран, новых морских путей, политика колониальных войн, гра­бежа и порабощения народов целых континентов, образование мирового рынка, ломка прежних национальных перегородок, когда на смену старой национальной замкнутости пришли всесторонняя связь и известная зависимость одних государств от других.

В период, когда эта новая общественная формация бурно шла в своем развитии по восходящей линии, европейские ученые выдвинули целый ряд прогрессивных для своего времени идей, отражавших конкретные моменты и тенденции в социальной жизни общества. Некоторые из них, верно подмечая, что народы отли­чаются друг от друга определенными духовными чертами, своеобразными оттенками в нравах и обычаях, в художественном и ином восприятии окружающей действительности, в быту, традициях и т.д., пытались найти корни этих явлений в материальных факторах.

Во второй половине XIX в. в европейской социологии возник ряд научных течений, рассматривавших человеческое общество по аналогии с жизнью животного мира. Течения эти назывались по-разному: антропологическая школа в социологии, органическая школа, социальный дарвинизм и т.д. Однако результаты их исследований имели одну общую специфику — они недооценивали присущие социальной жизни особые объективные тенденции, механически переносили открытые Ч. Дарвином биологические законы на явления общественной жизни. Сторонники этих направлений пытались доказать прямое воздействие биологических законов на социальную, экономическую и духовную жизнь наро­дов, стремились обосновать «теорию» о непосредственном влия­нии анатомо-физиологических задатков людей на психику и на этой основе вывести черты их внутреннего, нравственно-духов­ного облика из биологических признаков.

На самом же деле присущие каждой этнической общности пси­хологические черты являются продуктом в основном социального развития. Этнодифференцирующие же признаки человека (вклю­чая и физиологические) не заложены в его кровь и не связаны с особенностями его организма, не зависят от формы черепной коробки, объема головного мозга, физической массы тела, роста и т.п.

Индивид не рождается с уже готовым национальным характером и не является изначально приверженцем определенной национальной культуры, традиций, языка и соответственно не наде­лен с колыбели конкретными особенностями поведения. Он ста­новится представителем определенной этнической общности (не формально, а по существу) лишь в процессе развития и воспита­ния в данной национальной среде.

Утверждения зарубежных исследователей середины XIX в. о том, что черты национальной психики передаются от родителей к де­тям по наследству, через половые клетки, не выдерживают ника­кой критики. Данные современной науки говорят об обратном. Социальная психика, в том числе и национальная, обязана сво­им возникновением только общественной среде. Если младенца, родившегося, например, в Италии перевезти в Англию и воспи­тать в условиях английской культуры и общества, то он приобре­тет английскую сдержанность, «южный» же темперамент этни­ческих предков фактически утрачивается.

Начало собственно этнической психологии как самостоятель­ной отрасли знаний, ее методологических и теоретических основ на Западе было положено М. Лацарусом и X. Штейнталем.

Швейцарский философ М. Лацарус (1824—1903), ученик и последователь основоположника немецкой эмпирической психо­логии И. Гербарта, первоначально исследовал такие явления, как юмор, язык в его отношении к мышлению и т.д. Большую извест­ность в научных кругах он получил как один из основателей тео­рии «психологии народов».

В 1859 г. вместе с немецким философом и языковедом Штейн­талем он начал издавать журнал «Психология народов и языко­знание», в котором печатались материалы, связанные с изучени­ем языка, традиций, обычаев и нравов людей, их жизнедеятель­ностью. В программной статье, напечатанной в первом номере этого журнала и названной «Мысли о психологии народов», ученые сформулировали свой главный тезис о том, что народ, или «дух Целого», выражающийся в языке, мифах, обычаях, нравах, рели­гии и искусстве, является главной силой истории. «Дух народа», по их мнению, это некая таинственная субстанция, которая остается неизменной при всех переменах и обеспечивает единство нацио­нального характера при всех индивидуальных различиях [256].

X. Штейнталь (1823 — 1899) ко времени появления интереса к «психологии народов» уже был известен своими трудами в обла­сти языкознания, исследованиями соотношения между грамма­тикой, логикой и психологической сущностью языка, а также счи­тался одним из основателей психологического направления в языкознании, автором теории звукоподражания при объяснении про­исхождения языка. Он, как и Лацарус, поддержал идею создания специальной науки, которая может называться «психологией народов». Но она должна объединять историко-филологические ис­следования с психологическими.

Признавая наличие у каждого этноса своеобразной культуры, Штейнталь объяснял его целостность и единство первичными пси­хическими связями, находящими свое проявление в языке, обы­чаях и нравах, мифах, религии и народной поэзии. «Все индиви­ды одного народа, — писал он, — носят отпечаток особой приро­ды народа на своем теле и душе, при этом воздействие телесных влияний на душу вызывает... свойства духа, одинаковые у всех индивидов, вследствие чего все они обладают одним и тем же народным духом» [257. — Ч. 4. — С. 114— 115]. Психологическое же сходство индивидов, согласно Штейнталю, проявляется в их со­знании, понимание природы которого весьма затруднительно и возможно лишь описание его проявлений в обыденной жизни.

Лацарус и Штейнталь видели задачи «психологии народов» как самостоятельной отрасли в том, чтобы: 1) познать психологичес­кую сущность народного духа; 2) открыть законы внутренней ду­ховной, или идеальной, деятельности народа в жизни, искусстве и науке; 3) выявить основания, причины и поводы возникнове­ния, развития и уничтожения особенностей какого-либо народа. «Психология народов», по их мнению, должна изучать те же яв­ления, что и общая психология. Причем первая воспринималась ими как продолжение последней. При этом ученые считали, что «дух народа» присутствует лишь в индивидах и не может суще­ствовать вне человека.

Идею о выделении «психологии народов» как особой отрасли знаний развил и систематизировал В.Вундт (1832—1920), выдающийся немецкий психолог, физиолог и философ, создавший в 1879 г. первую в мире психологическую лабораторию, преобразо­ванную позже в Институт экспериментальной психологии. В 1881 г. он основал первый в мире психологический журнал «Психологиче­ские исследования» (первоначально «Философские исследования»).

Критически проанализировав существовавшие тогда взгляды на предмет психологии как науки о душе и внутреннем мире че­ловека, Вундт предложил считать ее отраслью знаний, изучающей непосредственный опыт жизни личности, т. е. доступные са­монаблюдению явления сознания. Согласно мнению ученого, эк­спериментальному изучению поддаются лишь простейшие психи­ческие процессы. Что же касается высших психических процессов (речь, мышление, воля), то они должны изучаться культурно-историческим методом.

Фундаментальный десятитомный труд Вундта «Психология народов» имел своей целью окончательно закрепить право существования этнопсихологических представлений, которые мысли­лись Вундтом как продолжение и дополнение индивидуальной пси­хологии. При этом он считал, что психологическая наука должна состоять из двух частей: 1) общей психологии, изучающей чело­века с помощью экспериментальных методов, и 2) «психологии народов», которая исследует представителей тех или иных этни­ческих общностей посредством анализа результатов их историче­ской деятельности (религии, мифов, традиций, памятников куль­туры и искусства, национальной литературы) [228].

И хотя Вундт представлял «психологию народов» в несколько ином свете, чем Штейнталь и Лацарус, он всегда подчеркивал, что это наука о «духе народа», который является трудно познава­емой таинственной субстанцией. И лишь впоследствии, в начале XX в., российский этнопсихолог Г. Г. Шпет доказал, что под «ду­хом народа» на самом деле следует понимать совокупность субъек­тивных переживаний представителей конкретных этнических общ­ностей, психологию «исторически образующегося коллектива», т.е. народа [253. - С. 20].

В конце XIX в. французский ученый Г. Лебон (1841 — 1931), ко­торого на Западе считают основоположником социальной психо­логии, дополнил психологию народов своими личными воззрениями. Он полагал, что у каждой расы есть свой устойчивый пси­хологический менталитет, формирующийся на протяжении мно­гих веков. «Судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие, — писал он. — Ими одними заложено основание расы. Столетие за столетием они творили идеи и чувства и, следовательно, все побудительные причины нашего поведения. Умершие передают нам не только свою физическую организацию. Они внушают нам также свои мысли. Покойники суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тя­жесть их ошибок, мы получаем награды за их добродетели» [128. -С. 102].

По мнению Лебона, совокупность психологических особенно­стей этноса образует некий средний тип, дающий возможность понять сущность народа. «Тысяча французов, тысяча англичан, тысяча китайцев, взятых случайно, — писал он, — конечно дол­жны отличаться друг от друга; однако они обладают в силу на­следственности их расы общими свойствами, на основании кото­рых можно воссоздать идеальный тип француза, англичанина, ки­тайца...» [128. — С. 140]. Глубокие различия, существующие между психическим складом представителей различных этносов, соглас­но взглядам Лебона, приводят к тому, что они по-разному вос­принимают внешний мир, по-своему чувствуют, рассуждают и действуют.

По мнению Лебона, существует определенная иерархия человеческих рас. Он различал первобытные расы — народы с отсутствием следа культуры, низшие расы, способные к зачаткам циви­лизации (к ним он отнес негров), средние расы — народы, создавшие высокие типы цивилизаций, которые могли превзойти толь­ко европейцы: это китайцы, японцы, монголы, а также ассирий­цы и арабы. К высшим расам Лебон отнес только индоевропейские народы, даже низшие из которых — индусы, «возвысились в об­ласти искусства, литературы и философии до такого уровня, ка­кого никогда не могли достигнуть монголы, китайцы и семиты» [128.-С. 110].

Совершенно неприемлемой и не оправдавшей себя с совре­менной точки зрения была позиция Лебона, согласно которой между четырьмя перечисленными большими группами невозможно слияние, а разделяющие их различия непреодолимы. Причем иерархичность народов выделялась им не только в группах, но и внутри каждой из них. «Англичанин, испанец, русский, — пи­сал он, — относятся к группе высших народов; однако мы хорошо знаем, что между ними существуют очень большие различия»[128.-С. 30-31].

Показанная социальная «лестница» рас, естественно, отражает не только существовавшую в то время предвзятость к различ­ным народам, но и непонимание своеобразия каждого народа в его развитии, несхожести мыслительного и чувственного аппара­та, возникшей в силу особенностей исторического становления этносов. Нельзя забывать о том, что этнопсихология делала тогда лишь первые шаги, и понимающее проникновение в уникальность и специфичность этносов могло стать лишь следствием ее конкретных исследований.

Следует отметить, что западная наука впоследствии использовала идеи Лебона для формулирования тезиса о национальной исключительности, стремясь противопоставить один народ другому, сделать упор на том, что их разделяет, а не на том, что сближает, тем самым оправдывая развязывание колониальных войн.

Несмотря на его весомые научные заслуги Лебона на Западе открыто называют ярым последователем французского социального философа Гобино, считающегося основателем теории расизма. Став на такие позиции, западные исследователи долгое время игнорировали зарождавшийся уже в то время, а в современную эпоху ставший реальностью процесс сближения наций. Именно поэтому их внимание, как отмечал Э. А. Баграмов, было направ­лено на отыскание несходства и даже «противоположности народов, а не на исследование присущего каждой нации своеобразия в выражении общих для людей мыслей, чувств, переживаний, которое могло бы способствовать росту взаимопонимания наро­дов» [18.— С. 65].

В XX в. под напором неопровержимых научных фактов, явившихся результатом многочисленных прикладных исследований, зарубежные социологи и психологи вынуждены были отойти от признания какой-либо значительной роли расового начала в фор­мировании национальной психики людей.