Скинхеды и их благожелатели

В постсоветской России наблюдался резкий рост подростковой преступности. По словам министра внутренних дел России Р. Нургалиева, в начале 2000-х гг. ежегодно в милицию попадали более 1 млн. юных правонарушителей. Только в 2005 г. они были причастны к 1200 убийствам, 3200 разбойных нападений и 18 тыс. грабежей. Каждый год к уголовной ответственности привлекались 150 тыс. подростков, причем среди них все чаще встречались девушки: например, только в 2005 г. последние совершили 13 тыс. преступлений. Радикалы-скинхеды составляли, по этим данным, лишь малую часть нарушителей. Однако их деятельность представляла особую опасность, так как способствовала распространению в России расизма с присущими ему презрением и ненавистью к людям иного физического облика вплоть до издевательств над ними и избиений как «низших существ»[104].

Как подчеркивает Тарасов, во второй половине 1990-х гг. бедным подросткам было не по карману то обмундирование, которое требовалось скинхеду. Он полагает, что в крупных городах речь должна была идти главным образом о выходцах из среднего класса, чьи родители занимались мелким и средним бизнесом. Поэтому их агрессия против «чужеземцев» и «инородцев» могла, по его мнению, объясняться страхом конкуренции[105]. Действительно, период реформ привел не только к росту атомизации и индивидуализма в российском обществе, но поставил россиян перед лицом жесткой конкуренции. Более всего это сказалось на молодежи (до 26 лет), привив ей повышенную агрессивность и готовность бороться за место под солнцем, не считаясь ни с какими моральными принципами. При этом, как показывают социологические опросы, многие не надеялись на свои силы и хотели бы опираться на поддержку государства, причем у молодежи в начале 2000-х гг. даже наблюдался рост таких настроений[106]. Не находя ожидаемой поддержки, определенная часть молодежи стремится решить проблему, как умеет, т. е. не столько заботясь о повышении своей конкурентоспособности, сколько прибегая к нелегитимным силовым методам.

Задумываясь о причинах кризиса, в котором оказалась страна и который привел к понижению уровня жизни их семей, подростки жадно ищут причину этого. Любопытно, что виновных они готовы искать прежде всего среди этнических «чужаков», приезжих иной национальности или расы. Они полагают, что корень зла следует искать в доминировании «инородцев» и что положение может спасти только построение «чисто национального государства». Некоторые эксперты считают такие рассуждения закономерными и естественными[107]. Однако возникает вопрос, почему поиск врагов ведется в иной этнической, а не социальной среде. Иными словами, почему в сложившихся обстоятельствах возникает этнорасовая, а не классовая ненависть? Разумеется, большую роль в этом сыграли дискредитация марксизма и отказ от социально-классового подхода как объяснительной парадигмы, сопутствовавшие падению коммунистического режима. Их место заступил миф об этносе и нации как «естественных общностях», основанных едва ли не на единстве крови. В этом сказалась неистребимость наследия обществоведения последних советских десятилетий, которое не только не было преодолено, но при содействии немалого числа российских ученых было подхвачено и вульгаризировано как системой образования, так политиками и журналистами. Кроме того, в этом были заинтересованы бывшие советские и комсомольские работники, которые, сохранив в новых условиях бразды правления и неожиданно получив доступ к несметным богатствам, стремились отвести от себя гнев народа, недовольного методами и результатами приватизации бывшей общегосударственной собственности. Именно при их поддержке в российской системе образования необычайную популярность получил цивилизационный подход, создающий благоприятную атмосферу для расцвета ксенофобии и расизма, для поиска виновных среди «чужаков», носителей «иного менталитета»[108].

Особую роль в развитии движения скинхедов играют их идейные наставники. Ведь как свидетельствует один из скинхедов, «большинство скинхедов – это очень молодые люди, которые не знают, куда себя девать. Они хватаются за эту идею (идею «арийской идентичности». В.Ш.), она обращена именно к ним. Им важно идентифицировать себя с группой сверстников. Так проще жить». По его словам, высокая доля подростков среди скинхедов – а, как правило, речь идет о парнях в возрасте до 17-18 лет – определяется тем, что они по закону не подлежат судебному преследованию[109]. Более взрослые приверженцы «арийской идеологии», как правило, старательно избегают прямого участия в нападениях на «инородцев», ибо вовсе не горят желанием оказаться за решеткой. Между тем, именно они направляют энергию скинхедов в нужное русло[110]. Между тем, в самое последнее время возникла новая тенденция: среди скинхедов появляется все больше двадцатилетних юношей, которые не спешат оставлять свои прежние занятия. При этом немалое их число уже имеют тюремный опыт[111]. Как мы увидим ниже, этому соответствует и переход к методам терроризма – устройствам взрывов в людных местах.

К середине 2000-х гг., по наблюдениям Тарасова, скинкультура расслоилась и стала гораздо более многообразной. Во-первых, произошла смена поколений; во-вторых, эволюции скин-движения в крупных городах соответствовало его расползание по провинции, причем, если в крупных центрах среди скинхедов сегодня преобладают представители среднего класса, то в провинциальных городах, куда эта мода пришла позднее, скины по-прежнему рекрутируются из беднейших слоев населения; в-третьих, движение скинов в крупных городах политизировалось, и на смену аморфным сетевым организациям пришли более структурированные и дисциплинированные группы (типа «Русской цели» в Москве и «Шульц-88» в Петербурге), объединенные расовой идеологией; в-четвертых, часть скинхедов пополнили неполитизированные криминальные молодежные группы, чего нет на Западе и что составляет специфику России[112]. Как полагает Тарасов, «современное состояние неполитизированной молодежной среды таково, что расизм и ксенофобия уже не воспринимаются ею как что-то чуждое»[113]. Кроме того, если в 1990-х гг. скинхеды выступали оппозицией власти, которая воспринималась как «чужеродная»[114], то сегодня они нередко склонны ее поддерживать[115], в особенности, если речь идет об ужесточении миграционной политики. Наконец, в ответ на более активные действия милиции по борьбе с криминалитетом скинхеды начали отказываться от характерной ранее внешней атрибутики, что затрудняет их выявление.

Стимулом, вдохновляющим провинциальных скинхедов, нередко служат телерепортажи о деятельности бритоголовых в федеральном центре. Например, именно так появилась на свет группа скинов в Новосибирской области. Свою задачу они видели в борьбе за превосходство «белой расы». Полагая, что местные русские испытывали угнетение со стороны «оккупантов», т. е. торговцев из Центральной Азии, они нападали на таджиков и узбеков, требуя, чтобы те «убирались к себе на родину»[116].

Агрессивной деятельности скинхедов способствует и окружающая их благожелательная среда. Исследование московских и челябинских специалистов показало, что большинство скинхедов (соответственно 56% и 86%) ощущали терпимое отношение окружающих к своей радикальной деятельности[117]. По словам одного скинхеда, «другие нас поддерживают. Бабули косятся, но говорят: “Правильно делаете, от черных жизни не стало”». Не одобряя его поступков, его собственная бабушка вполне разделяет его идеологию: «Черные себя сами плохо ведут. У нас много мальчиков во дворе, которые головы бреют – а черные на них нападают. Не знаю, сами или после того, как их ребята задирать начнут – таких тонкостей я не знаю; но нападают. Вообще наглые они»[118]. А вот, какие идеи обуревают 37-летнего московского бизнесмена: «Я считаю, что черные (кавказцы, африканцы, индусы – не важно) либо должны сидеть в своих странах, либо, если уж приезжают сюда или куда-то еще, должны подчиняться законам и традициям той страны, в которую они приехали, а не насаждать собственный порядок. Посмотрите на США, чего они добились со своей демократией, или на Францию после того, как Миттеран позволил черным понаехать. Они теперь не могут расхлебать ситуацию с преступностью… В России, в частности в Москве, такая же ситуация». В свою очередь, по словам 34-летнего московского врача, «если так пойдет, сюда будут приезжать кавказцы в таких количествах, а с востока будут наступать китайцы в еще больших масштабах, от нас как от русской нации уже через пятнадцать лет ничего не останется. В обществе нет национальной идеи, у нас даже выражать опасение за судьбы нации считается национализмом. А попробуйте сходить на рынок и поспорить с черными по поводу их нации – они налетят вместе и вас побьют. У них-то как раз национальное самосознание намного сильнее развито, чем у русских». По словам проводившей опрос журналистки, у этих людей доминирует идея о том, что «черные приезжают сюда и привносят в нашу культуру элементы своей, чуждой нам, тем самым ее разлагая»[119].

Такие настроения рождают подозрительность и недоброжелательность в отношении людей с темной кожей или вообще «чужаков». Достаточно лишь незначительного повода для того, чтобы это дало взрыв ксенофобии. Например, когда в начале 1998 г. в прессе появилась информация об аресте группы нигерийцев, занимавшихся наркоторговлей, обыватель перенес это на всех африканцев, что позволило скинхедам получить дополнительную общественную поддержку и укрепило их уверенность в справедливости своих действий[120].

Более ранний опрос позволил выявить у москвичей целый ряд претензий к кавказцам, связанных как с культурными различиями, так и с политическими и экономическими факторами. Женщины опасались слишком фривольного обращения с ними со стороны «гостей с юга» («На улицу не выйдешь. У меня дочь подросток, так я ей и близко подходить к ним не разрешаю»), указывали на «засилье» кавказцев на рынках, где те вели себя вызывающе и якобы вздували цены на продукты («Одни “черные” кругом. А цены, а поведение? Они же себя здесь хозяевами чувствуют. А мы на своей земле вроде как люди второго сорта»), возмущались их посреднической торговой деятельностью («кавказцы торгуют ананасами и бананами, как будто это они их вырастили, - меня это раздражает») и с негодованием подчеркивали их нежелание жить по законам принимающего общества («если уж ты приехал на нашу землю, так и живи по нашим законам… А, если не хочешь так жить – вон отсюда!»). В свою очередь мужчины вспоминали свой негативный опыт общения с кавказцами во время службы в армии («если вдруг драка, так сразу толпой бегут. А один на один никогда»), указывали на войну в Чечне («Они враги. Врага убивать надо»), подчеркивали неприятие манеры поведения приезжих («Наглые они. Культуры нет. Хамы») и с обидой вспоминали о распаде СССР («Они объявили себя независимыми. Вот и пусть сидят у себя, строят свою независимость, а они здесь пасутся»). Критическое отношение к приезжим можно было услышать и от представителей старых московских диаспор («Большинство моих соотечественников, находящихся в Москве, отнюдь не являются лучшими представителями нации. Зачастую это просто отбросы»). Некоторые москвичи стыдились таких настроений, но с горечью сознавали, что и сами их не чужды («Я испытываю неприязнь к русским, когда они говорят такие гадости о кавказцах. Это просто позор, что мы такие шовинисты»)[121].

Сходные настроения встречаются и в провинциальных городах. Так, анализируя ситуацию в Иркутске в середине 1990-х гг., исследователи обнаружили у местных жителей недовольство чересчур агрессивным и беззастенчивым, на их взгляд, поведением «кавказцев», ненависть и зависть к их богатству, нажитому «торгашеством» (т. е., по мнению респондентов, «нечестным путем»), а также возмущение двойными стандартами («дома они так себя не ведут»)[122]. Те же чувства охватывали и деревенских жителей. Там иной раз так говорили о чеченских беженцах: «Обсуждаем мы их только на кухнях, у себя дома. Даже с соседями о них редко говорим. А что? У них прописка есть, они такие же граждане, как и мы. Что мы им скажем? Мы со своими соседями ругаемся, а у них один за всех и все за одного. Другие мы. Другие они…»[123].

А вот как отреагировала одна читательница популярной «Литературной газеты» на погром в Ясенево, о котором речь пойдет ниже. Ее возмутили отнюдь не погромщики, а кавказцы («гости»), которые, приехав в Москву, якобы «навязывают местным жителям свой менталитет, не уважают заведенный здесь уклад жизни и попросту плюют на окружающих». Популярная газета не просто нашла нужным поместить на своей полосе это мнение, но там же опубликовала фотографию кавказского торговца, сопроводив ее провокационной подписью: «На рынке торгуют по-разному: открыто и из-под полы. На прилавке – помидоры. А под прилавком? Контрабанда? Оружие? Наркотики? Кто знает…»[124] Тогда же журналист услышал такую тираду от мужчины на автобусной остановке: «И нечего жалеть этого армяшку-крановщика[125]. Один рабочий на сотню торгашей. И правильно всех их бьют. Нам надо всем выйти и защитить от нерусской сволочи наших мальчиков… Надо заставить нерусских уважать нас, русских. А лучше, чтобы все эти черные, жиды и прочая мразь уезжали…» Когда же полгода спустя произошел погром в Царицыно, то, по словам того же журналиста, многих москвичей шокировал не столько сам этот факт, а то, что там побоям среди прочих подверглись и русские[126]. Действительно, опрашивавшая людей журналистка услышала, например, такое: «Кавказцев надо придавить маленько, чтобы не чувствовали себя уверенно. Если бы эти мальцы не стали бить русских, то можно было бы и продолжить». Другие мнения, которые ей довелось услышать, были такими: «Живу у рынка, каждый вечер заставляю мужа встречать после занятий дочь-студентку. От кавказцев охранять», «Русских надо оборонять от беспредела черных. Ходят тут, руки в брюки, по нашей земле и гребут кучу денег»[127].

Даже следователь, которая вела дело об убийстве скинхедами армянского подростка в Москве 28 марта 2002 г., как будто бы разделяла такие настроения. Корреспонденту газеты «Московские новости» она заявила: «Думаю, в распространении скинхедства косвенно виноваты и сами лица кавказской национальности. Иногда некоторые их представители не совсем верно, скажем так, ведут себя по отношению к коренному населению, демонстративно навязывая ему свою манеру общежития. Это, бывает, раздражает. Взрослые справляются с эмоциями. Дети, накаченные родительскими разговорами на кухне, реагируют насилием»[128].

Иными словами, за всеми этими эмоциональными высказываниями прочитывалось представление о «нас» и о «них», «своих» и «чужих», «коренных» и «мигрантах». При этом русский, недавно приехавший в Москву, оказывался «своим» и «коренным» в отличие от, скажем, еврея или армянина, живущего здесь во втором-третьем поколении. «Нерусским», в соответствии с расхожими представлениями, поддерживаемыми некоторыми российскими «культурологами», приписывали исключительно «чужие» обычаи и «чужую» культуру, якобы несовместимые с культурой «местных», «коренных» обитателей. О том, что этничность и культура находятся в современном обществе в достаточно сложных и далеко не однозначных взаимоотношениях, вопроса даже не возникало. За этим стояли примордиалистские идеологемы, делавшие акцент на своеобразии и уникальности каждой этнической культуры и полностью игнорировавшие взаимовлияние и взаимопроникновение культур, придававшие им определенные общие черты. Игнорировались и хорошо известные специалистам факты бикультурализма, высокой пластичности человеческого поведения, способности человека адаптироваться к новой среде и умело переходить с одного культурного кода на другой и обратно. В частности, выносилось за скобки общесоветское наследие в установках и поведении, скажем, такое как крайне низкий уровень законопослушности, в силу чего и само «коренное» население мало считалось со своими «обычаями». Зато необычайную популярность получили этноцентризм и этническая солидарность с их двойными стандартами: то, что вполне допускалось для «своих», становилось нетерпимым в словах и действиях «чужаков». И это притом, что в таких случаях «чужаки» иной раз воспроизводили слова и действия, которым они научились у местного населения.

Социологические опросы показывают, что приведенные выше мнения далеко не единичны. Опрос по Интернету, проведенный сразу же после Царицынского погрома, выявил, что 15, 4% респондентов чувствовали раздражение по поводу кавказцев, торговавших на рынке, тогда как у 55, 5% те никаких негативных чувств не вызывали. Зато опрос 500 москвичей, проведенный РОМИР, дал иную картину: лишь 9, 6% опрошенных относились к кавказским торговцам позитивно, тогда как 72% выказывали негативные чувства[129]. Такая существенная разница вызывалась, очевидно, тем, что среди пользователей Интернета встречается много больше хорошо образованных людей, имеющих более высокий порог толерантности. Данные РОМИР подтвердил известный московский социолог Л. Седов, который в своем выступлении на «Московской Трибуне» 18 декабря 2001 г. привел следующие данные всероссийского опроса. Возмущение погромами на рынках выказали 32% респондентов (в Москве – 44%), но сочувствие жертвам погромов выразили лишь 24%. В то же время 25% (в Москве – 40%) респондентов сочли, что виновными были сами жертвы погромов, причем 14% (в Москве – 22%) были удовлетворены случившимся. Среди последних было немало состоятельных людей, в прошлом поддерживавших патриотический избирательный блок «Отечество». Когда же перед респондентами поставили вопрос об их отношении к запрету на въезд кавказцев в столицу, эту меру сочли справедливой 65% (безоговорочно – 34% и с поправками – 31%), тогда как лишь 26% отнеслись к ней отрицательно[130].

Иными словами, от половины до двух третей москвичей не просто испытывали негативные чувства к кавказским торговцам, но готовы были поддержать введение дискриминации. А значительная доля этих людей соглашались распространить ее на всех выходцев с Кавказа в целом. Мало того, каждый четвертый или пятый поддержал бы и более жесткие меры. Тот факт, что в этой группе было немало состоятельных людей, говорит в пользу того, что, как уже отмечалось, одним из их мотивов могло быть стремление избавиться от конкуренции со стороны кавказцев. Это подтверждается новым опросом ВЦИОМа, проведенным в декабре 2006 г. Он показал, что наибольшую поддержку новая российская политика, направленная против заезжих торговцев, получила у тех, кто оценивает свое материальное состояние как благополучное, тогда как малообеспеченные люди оказались менее категоричны[131].

Широкое распространение таких настроений из года в год подтверждалось социологическими обследованиями. Например, в конце 2003 г. социологи обнаружили, что вопрос о кавказцах в Москве представлялся многим москвичам (57%) проблемой, требующей безотлагательного решения. Она вызывала раздражение у 24% респондентов и очень сильное возмущение у 27%. Многие были уверены, что продажные чиновники не хотят и не могут ее решить. Среди суждений по поводу кавказцев часто встречались, например, такие: «Весь дом оказался заселён то ли чеченцами, то ли осетинами, и выживают русскую семью: выселяйтесь отсюда, и всё», «их надо выгнать просто всех, как вот при Сталине, а то хозяевами себя чувствовать стали», «вытеснение идет коренных жителей». Не менее популярным было мнение об «азербайджанской мафии», бесконтрольно хозяйничавшей на рынках. О возможных новых погромах опрошенные мужчины говорили следующее: «Я считаю, что дойдет (до этого)», «недовольство, конечно, громадное», «нет, погромов не будет — просто будут выселять, и всё», «какой-то инцидент, и будут погромы», «они сами на это провоцируют», «это очень больной вопрос для всех», «чернота-то, у них никто не работает, ни жёны, никто, а мы по три работы работаем, и еще ничего не можем сделать». По данным этого обследования, 48% респондентов говорили о «засилье кавказцев», 42% — о существовании этнических преступных группировок, 35% — о заселённых «кавказцами» московских районах, а 16% — о том, что скоро в Москве начнутся кавказские погромы. Наконец, 15% респондентов настаивали на «окончательном решении кавказского вопроса»[132]. Если такие мысли посещают немало взрослых людей, то становится понятно, откуда они берутся у скинхедов, придающих им радикальный облик и считающих их руководством к действию[133].

А вот еще одно мнение, принадлежащее московской пенсионерке: «Получается, есть “свои” армяне, евреи, чеченцы, с которыми я дружу. А есть другие – те, которые обирают нас на рынках, торгуют оружием и наркотиками и вообще заполонили всю Москву, пройти невозможно, как будто в каком-то горном ауле оказалась. Ходят тут, будто хозяева, распоряжаются… Вот тех – ненавижу!» Характерно, что этот текст завершал подборку интервью, взятых журналистами «Вечерней Москвы» у самых разных людей. Их ответы на вопрос о том, что представляет «дружба народов» сегодня, были разными, но приведенное мнение пенсионерки, помещенное в самом конце, читалось как подведение итогов и окончательный вердикт, как отражающий общественные настроения, так и направляющий их в нужное русло[134].

Это мнение хорошо иллюстрирует известное психологическое явление, заставляющее проводить различие между личным опытом и «коллективным знанием». Обычно люди много лучше относятся к своим соседям и знакомым, в которых они видят прежде всего конкретных индивидов, чье поведение оценивается в индивидуальных терминах безотносительно к их коллективной идентичности (этнической, расовой и пр.). Совсем иначе они относятся к безличной анонимной категории людей, суждения о которой опираются на расхожие мифологизированные представления, полученные из слухов, сплетен, бытовых разговоров, но, главным образом, из СМИ. Отсюда, например, широко распространенные попытки антисемитов отрицать свой антисемитизм со ссылкой на наличие хороших знакомых среди евреев.

В приведенных выше интервью речь шла, разумеется, не только о кавказцах. Еще в 1998 г. опрос, проведенный по инициативе правительства Москвы, показал, что 69% жителей столицы негативно воспринимали приезд любых мигрантов[135]. Осенью 2004 г. НИИ социальных систем МГУ им. Ломоносова провел специальный социологический опрос более 4000 москвичей в возрасте от 18 до 64 лет. Этот опрос подтвердил ту же тенденцию. Выяснилось, что москвичи боялись притока иммигрантов много больше, чем повышения тарифов на электроэнергию и теплоснабжение. Более половины респондентов (51%) полагали, что «южане» силой или с помощью подкупа чиновников вытеснили русских с рынков. При этом отношение к приезжим складывалось в зависимости от частоты контактов с ними. Москвичи не возражали против приезжих строителей, с которыми большинству из них не приходилось близко общаться. Больше их раздражали водители автобусов. Но самым чувствительным оказался квартирный вопрос. Около половины москвичей (47-48%) заявили, что не хотели бы видеть соседями по дому дагестанцев, осетин, чеченцев и ингушей, а две трети выразили озабоченность скупкой московских квартир приезжими. Наконец, 60% респондентов были недовольны ростом в Москве числа гастарбайтеров. При этом наибольшую интолерантность обнаружили жители некоторых московских окраин, где обычно селятся приезжие[136]. Именно там значительную поддержку получают политики-радикалы, идущие на выборы под лозунгом «Россия для русских, Москва для москвичей»[137].