Книга вторая 3 страница

Я любила гада,
Обожала гада,
А у его, у гада -
Целая бригада!

Когда мы, несколько обомлев, спросили, каким образом подобная поэзия проникла в репертуар детского сада, малолетние певцы отвечали нам не без достоинства:

- У людей слыхали!

И пояснили, что множество подобных произведений, усвоенных oт старших братьев и сестер, распеваются ими в детском саду и его окрестностях - к полному ужасу приезжей воспитательницы, которая тщетно пытается искоренить эти поэтические перлы из уст малолетних печорцев и заменить их песенкой «Ах, попалась, птичка, стой». Но малолетние, как доблестные потомки Марфы Посадницы с одной стороны и протопопа Аввакума с другой, уже в пятилетнем возрасте упорно стоят на своем и наряду с " услышанной у людей" новизной знают и коротенькие колядки, и плясовые припевки и вообще придерживаются традиции, стеной идут за исконную печорскую песенную культуру.

Здесь мы пробудем теперь дня три, потом разделимся на группы: младших наших спутников оставим обрабатывать селения вокруг Усть-Цыльмы, а сами вдвоем с Ф. В. Соколовым будем добираться до верховьев Пижмы, до деревни Скитской.

28 июля 1955.

Peкa Пижма.. Печерская деревня Скитская.

Вчера мы двое перебазировались на Пижму. Произошло это по воздуху.

В Усть-Цыльме имеется теперь аэропорт! Песни, припевки, былины - ст а ры. Но в быту - неслыханная новизна: аэропорт в Усть-Цыдъме! И он соединен телефоном (!!!) с почтой. С почты можно позвонить и, как такси в Ленинграде, заказать самолет на определенный день и час. Делается это очень просто и стоит недорого.

Так мы и поступили. Позвонили, заказали двухместный самолет в верховья Пижмы на 12 часов дня вчера и в назначенный час были на аэродроме, который находится за Усть-Цыльмой поодаль от реки.

Он большой. Вокруг посадочного знака мирно пасутся и медленно бродят коровы. Когда нужно принимать самолет с воздуха, администрация выходит из конторы и дает в сторону коров ракетный выстрел. Коровы недовольно мычат, лениво отодвигаются в сторону и самолет приземляется. Все это мы вчера видели собственными главами.

Наш самолет оказался крошечным, вертлявым. В воздухе он крутился как воробей. Внизу шумела темная тайга, извивались дикие лесные светлые речки... Мы летели, ежеминутно проваливаясь в какие-то воздушные ямы, и хотя пути нашего было всего полчаса - посадка была очень неприятной.

Полчаса! Прежде из Усть-Цыльмы до Замежного тащились по реке трое суток... А Скитская еще значительно выше Замежного по течению.

Нас высадили на поляне в лесу, на берегу Пижмы. Здесь стояло несколько брезентовых палаток - житье сенокосной бригады, - и два барака геологической экспедиции. Тоже - новизна, прежде неслыханная.

Мы немножко опомнились от полета, пришли в себя, отсиделись на берегу. Тут же обнаружили массу почти зрелой красной смородины, кусты которой стояли густой зарослью по опушке леса и светились на солнце яркими прозрачными ягодами.

Скитская была отсюда в двух километрах. Мы забрали на спины наши рюкзаки и отправились. Скитская - последняя деревня по Пижме, в которую пробираются или пешком по берегу, или на лодке. Дальше, говорили нам, река не судоходна и выше по ней лесом можно только продраться верхом. Ногами не пройдешь.

Мы устроились в маленьком уютном домике Тита Федотыча Ончукова (чуть не вся Печора - Ончуковы, Поздеевы и Тороповы) и его приветливой хозяйки. Здесь все жены называются по мужьям: «Петиха», «Федулиха» «Борисиха» и т. п. Наша хозяйка соответственно именуется Титихой.

Устроились мы, огляделись - и сразу поняли, что провалились в страну чудес, в совершенно древние времена, к Аввакуму и его современникам.

Нынешняя деревня Скитская прежде называлась Монастырь или Великопожненский Скит. Название это, вероятно, было дано в силу того же упрямства ее основателей-старообрядцев, проявления которого мы уже неоднократно встречали на Печоре: деревня утопает в дремучих лесах и лесных горах, между которыми извивается узенькая каменистая Пижма; никаких пожен вообще, а " великих" тем более кругом нет. Местность очень красива, дика и совершенно пустынна. В XVII-м веке сюда кинулись и тут осели беженцы от Никона. Они основали молельню и жили привольно. В 7252 году, судя по указаниям в местных рукописных книгах, в лесах Пижмы разыгралось как бы последнее действие " Хованщины": пришли солдаты, окружили Скит и предложили обитателям сдаться. Те засели в монастыре, укрылись и не сдавались. У них был там хворост и все другое, необходимое для самосожжения. Свыше ста человек решили сгореть, но не сдаваться. Поднялся громадный пожар.

- А как огонь-то разбушевалсе, так из его белы голуби и полетели, - с увлечением, перебивая друг друга, сообщали нам местные Иванихи, Дронихи и Левонтихи, - это, стало быть, души угоревшие понеслись. Сто ли, больше ли голубей-то было...

- Сто четырнадцать, - строгим тоном поправил бабок присутствовавший при нашей беседе дед Ермил, великий знаток местной истории.

- Ну, пущай, хошь четырнадцать, - согласились Иванихи - а тольки главно дело, што полетели. Вон туды, в залесье... А уж оттудово куды - кто знат?

Рассказы, предания, легенды об этом событии до сих пор очень живы в памяти населения.

Сейчас деревня невелика. За двумя десятками домиков, обращенных к реке, стоит " Большой Могильник", т. е. древнее старообрядческое кладбище, осененное вековыми соснами и елями. Оно началось с захоронения костей, которые были обнаружены после пожара на месте бывшего скита. На нем имеются огромные полусгнившие кресты в два человеческих роста, замшелые прогнившие " домовища" и множество древних могильных столбиков с затейливой резьбой, некоторые - со следами красной и синей краски, полинявшей от времени. Все это огорожено деревянной оградой двухсотлетней давности. Лес " Большого Могильника", мрачный и темный, переходит в более жизнерадостный лесок " Малого Могильника", где хоронили " мирских" и посреди которого - тоже в ограде - находится древнее домовище («струбец») местного святого - Лаврентия, относящееся к тем же временам, т.е. к концу ХVII века. Весь этот лесок занимает немного места. За ним находится вторая часть деревни Скитской, называемая " Замогильник".

- Эту песню те замогильны-ти бабы споют, - в первый же день объявили мне жители Скитской, как на грех забывшие текст " Со Буянова славна острова", - замогильны-ти бабы да мужики больно хорошо поют!

По краю леска " Малого Могильника" идет дорога, соединяющая жителей Скитской с их " замогильными" соседями. Ровно по середине дороги между двумя частями деревни стоит большой полуразрушенный пень огромной старой лиственницы. В прежнее время это была своеобразная граница: идя из замогильника можно было петь песни только до этого места, дальше начиналась территория деревни Монастырь, т. е. Скитской, и светского петь тут было нельзя: разрешалось только пение духовных стихов или в крайнем случае - " старин". В свою очередь и шедшие из Монастыря в Замогильник могли до самого пня петь только духовные песнопения, а уж после пня - что угодно. Все это указывает на то, что песенная культура и привычка к пению тут очень древни.

- Дак што, ни наши, монастырски, ни замогильны - николи по дороге ходить с закрытым ртом не умели, - сообщали нам наши новые знакомые- им уж непременно надобно было чего-то роветь по пути… да пошибче, штоб по всему лесу громело...

Песни здесь очень старые, но помнят их не целиком и до конца допевают не всегда. Усиленно ссылаются на различных Федотов и Ларионов, которые когда-то жили и пели, и знали бог весть какие сотни былин и песен, но, как водится, «совсем намедни», как на грех, померли. Те, которые уцелели, помнят только отрывки. Так например Федосья Федоровна Осташова сегодня спела нам отрывок из былины о Бутмане:

Как про старого сказать да про удалого,

Про удалого сказать да добра молодца...

Он ведь пил вино да сам не рюмками,

Он не рюмками пил дак не стаканами, -

Он откатывал бочки да сороковочки...

Во хмелю детинка да выпивается,

Он ведь силушкой да похваляется:

Он ведь силушкой будто сильней царя,

Он ведь сметочкой будто посметливей...

Как они пошли к царю, доложили:

- Уж ты царь, ты мой царь, Владимир-князь...

Кто пошел, что именно доложил, что это был за царь – «Владимир-князь» и что вообще произошло дальше - певица никак объяснить не могла:

- А кто знат?..

Павла Маркеловна Чупрова, тридцатилетняя молодка пела о том, как

…не видели – старой наш на коня скочил,

Да только видели - старой наш в стремена вступил,

А по чистому полю да только пыль стоит,

Только пыль стоит, да дым столбом валит,

У коня-то из ноздрей да искры сыплются,

У коня-то изо рта да пламя мечется...

Подъехал старой ко белу шатру…

И опять неизвестно, что было дальше. Из всего сюжета «Илья и Сокольник» запомнился только словесный портрет коня. Полноценных былинных текстов мы тут так и не нашли.

Большой авторитет для деревни – «поп Сидор» умный, начитанный и по старообрядчески очень культурный человек. Он приятель нашего В. И. Малышева и хранит в тайниках своего жилища, кажется, немало ценной старообрядческой книжной и другой старины.

В быту много интересных изделий местных кустарей: посуда и орудия из дерева, бересты, разных прутиков и т. п. У граблей - резные спинки. Здесь точат веретёна для прялок, - самые прялки, как и расписные короба, всегда привозились с Мезени, из Палащелья. Существуют своеобразные деревянные приборы для вытачивания веретён, а посреди деревни стоит странное, тоже деревянное сооружение для витья веревок, которым может по мере надобности пользоваться любой житель деревни. Очень любопытны колодцы: вместо обычных бревенчатых срубов из земли поднимаюся подлинные " колоды", т. е. выдолбленные огромные пни, в середину которых с высоких журавлей и опускаются ведра. Корыта тоже выдолблены из бревен.

29 июля 1955.

Там же.

Мы еще здесь, но думаем сегодня двинуться дальше, т. е. вниз по течению, и заезжать по пути во все деревни. Тут поблизости в четырех километрах есть деревня Степановская. В свое время в нее выселился из Скита некий Степан. Вернее, односельчане насильно выселили его из Скита, так как он хотя жил в монастыре, но решил жениться, следовательно, в святой обители оставаться не мог. Он ушел - и создал неподалеку от Монастыря особое жилье, которое затем превратилось в деревню Степановскую. Так же пришлось поступить и некоему Ивану Чуркину. Дочь его, девица, жившая в монастыре, решила гореть вместе с другими затворниками. Иван Чуркин влез было к ней, отговаривал ее от нелепого самоубийства, но отговорить не смог и вылез обратно. Девица сгорела, а отец ушел из Скита и основал деревню Чуркино в десяти километрах отсюда.

Сейчас в доме наших хозяев находится родственница Тита Федотыча заведующая школой в Степановской. Она приглашает нас приехать и поселиться у нее. Мы согласились. Наверно, к вечеру переедем.

Все глубже и глубже проникаемся мы своеобразием этого Kpaя. Haм никогда еще не приходилось встречать мест, где жили бы " замогильные" бабы, где все хозяйство этнографически до такой степени восходило бы ко временам Ярослава Мудрого и Святополка Окаянного, и где до сих пор имеется такое неисчислимое количество поверий, гаданий, примет…

И говорят-то здесь невполне по русски, а больше по печорски – от стариков до маленьких ребят. Попробуйте, например, спросить ребятишек, как зовут их товарищей, сидящих перед вами рядком на завалинке. В других районах страны каждый ребенок ответил бы вам:

-Это - Катя, это - Миша, Витя (или Оля, Надя) - и т. д.

А по печорсви четырехлетние будут тыкать пальцем поочередно в каждого сидящего и приговаривать:

- Ёвон-ди-ка Анна, ёвон-ди-ка Овдоття, ёвон-ди-ка Феклення, ёвон-ди-ка Устиння, - не признавая уменьшительных имен даже для трехмесячных.

29 июля 1955.

Рева Пижма, дер. Степаневская.

Упомянутый выше Степан был явно неглуп и ничуть не пострадал от изгнания из монастыря: в четырех километрах от Скитской он нашел поистине чудесный уголок для жилья.

Мы прошли эти четыре километра красивой лесной дорогой по берегу извилистой тихой Пижмы. Солнце заходило, разлившаяся гладь реки пламенела золотом. Мягкие вечерние тени лежали на теплых зеленых полянах и сгущались под высоким обрывом противоположного берега. Багаж наш ехал впереди на санях-волокушах, так что мы могли шагать налегке и наслаждаться природой и погодой.

Дошли до реки. Наша будущая хозяйка, заведующая Степановской школой сидела верхом на лошади, впряженной в волокуши: здесь выдерживается древняя традиция - возницам сидеть не в повозке, а верхом или боком на лошади. Лошадь, волоча за собой сани с поклажей, отправилась вброд через мелководье, а к нам направили с другого берега, от деревни, лодку с перевозчицей. Перевозчица переплыла на наш берег и что-то крикнула, очевидно, предлагая свои услуги.

- Перевезти нас хотите? - спросили мы.

- Цейно, - отвечала женщина. «Цейно» - местное слово, которое печорцы употребляют в разных случаях: и как восклицание, и как вопрос, и как выражение одобрения или неодобрения, смотря по обстоятельствам. В данном случае это, очевидно, означало: «если хотите – перевезу».

Мы уселись в лодку. Пижма оказалась в этом месте довольно глубокой, но такой прозрачной, что видна была каждая травка на дне.

Переправились, дошли до школы, остановились в ней. Классы пустые, места много. Тут же рядом, в этом же доме, находится квартира заведующей, где она помещается с очень большой семьей. После вечернего чаябыла сразу организована первая запись.

Нас познакомили с лучшей здешней певицей - Ириной Трофимовной Михеевой. По имени своего мужа Матвея («Матюши») она называется «Матюжихой» и под этим именем слывет в Степановской, как лучшая песельница и самая искусная мастерица оленьих туфель. С ней пришли и ее приятельницы, такие же милые бабушки, и запись оказалась вполне удачной, хотя записывать их хор было и нелегко - уж очень распеты были тексты:

Ой, не една-то ле една эй да во поле да дорожечка да ле пролега… ой, една да про… пролегала,

У-ой да пролегала,

У-ой она-то ельничком ой да ельничком да березничком она ле за... ой да она да за... заростала.

Ох, да заростала...

Ой, зелен-то ле горьким ой да мелким да осинничком дак ее у ли за... ой да ее да ле за... заломило,

Ой, да заломило...

Ох, мне-то нельзя то ле нельзя ой да нельзя да добру молодцу дак нельзя да по... ой да по ей нельзя по... погуляти....

И т. д. Или:

На бору-о сосна стоит,

Сосенка да не... да не проста... ой да не проста... ой, дак не простая,

Не простая сос нка, сосенка да за... ой, за… занята…ой да занята...а-ох-ой да занятая...

Чудесно они спели " На Дунае":

На Дунае на сла… на славном о...ой да острове

Эй да по...поднимался сокол ой да по подне...поднебесам,

Поднимался сокол да по подне…небесам,

Ах да о...опускался сокол ай сокол на сы…сырой дуб,

Опускался сокол... сокол да на сы… на сырой дуб,

Да он-то глядел ли, смотрел на все сто...ой, стороны,

Он глядел-то, смотрел на все сто...ой, все стороны.

Он-от завидел, сокол, да реку...реку Смородину,

Он завидел, сокол, реку Сморо...ой, Смородину.

Ой, да что-то по той ли реке, реке Сморо…эй, Смородине

Что-то по той-то реке, реке Сморо... ой, Смородине

Ра...разливалися луга широ... ой, широкие

Разливалися луга широ…ой, широкие,

Ой, да вы... выростала трава... ой, трава шелко...ой, шелковая,

Выростала трава, трава шелко… ой, шелковая,

Ой, да ра... расцветали цветы, цветы лазо...ой, лазорьевы,

Расцветали цветы, цветы лазо...ох, лазорьевы.

Ой, и тут ишли да прошли звери лю…ой, да лютые,

Тут и шли ле, прошли звери лю…ой, да лютые,

Ой, звери лютые, ой да волки се…ой, да серые,

Звери лютые ой да волки се...ой, да серые…

Ой, да что-то несут-то в руках сабли во...ой, да вострые,

Чтой несут-то в руках да сабли во... ой, вострые,

Сабли вострые ой да пушки ме... ой, да медные...

Завтра - продолжение записей.

31 июля 1955.

Дер. Степановская.

Работаем, не покладая рук. Записали весь репертуар в Степановской. Сегодня ходили за три километра в Никоновскую. Нам повезло: встретили там былинщика Дм. Фед. Чуркина 79 лет из деревни Чуркино, которого бог догадал как раз об эту пору приехать зачем-то в Никоновскую. Дед был очень доволен встречей с нами и с ходу спел нам былину о Скопине. Правда, время в этой былине несколько сместилось и Скопин оказался пирующим у князя Владимира, а отравила его, несмотря наэто, жена Малюты Скуратова... Но дед пел так бойко и уверенно, что нам не пришло в голову усомниться в достоверности его повествования. Такое свободное обращение с былинными героями и перенос их из одного века в другой - тоже какой-то этап в жизни былинной классики.

Дни стоят чудесные - ясные, нежаркие, работать легко. Живем в школе, каждый в своем классе, на полу, на соломе. Сегодня кроме песен сделано много приобретений этнографического характера: «солоницы», веретена, ковш с конской головкой на ручке, «швейница», древняя старообрядческая копилка из бересты и другое.

Из этнографических особенностей быта нас тут особенно поражают самоварные трубы. Они много выше человеческого роста и кажутся частью водосточных, причем оба колена их почти одинаковой длины. Для чего так делается - мы не понимаем, и объяснить нам никто не может. Ответ один:

- А так ешшо и при дедах было…

Конечно должно существовать и какое-то более разумное объяснение. Вероятно, оно таится в особенностях устройства местных дымоходов.

Сегодня меня совершенно сразила добродушная «Матюжиха»: принесла мне в подарок пару чудесных красивых оленьих туфелек и пояснила:

- Дома пойдешь ночью в хлев, корову поглядеть - вот и наденешь.

-!!!

Приобретенные нами " солоницы" очень изящны; у одной головка лебедя, у другой головка коня. Но обе называются почему-то «курицы». Непостижимо!

1 августа 1955.

Река Пижма. Деревня Замежное.

Двадцать шесть лет тому назад мы были втянуты в Замежное на лодке бичевой при помощи двух ямщиков, причем едва не угробились в водовороте на страшном пороге " Разбойник". Сегодня мы въехали в деревню с другого конца - не снизу, а с верховьев реки, и не на лодке, а на коне, чинно и благородно, в полной безопасности.

Ехали мы из Степановской на " тарантасе", т. е. на двух парах колес соединенных друг с другом несколькими длинными жердями. Спереди сидел; возница Миша, за ним на сене, положенном поверх жердей, лежал багаж, дальше сидели мы двое, свесив ноги один направо, другой налево, a совсем позади помещался большой тюк - наш узел с этнографическими приобретениями.

Тащились мы сначала довольно глухим лесом с массой кустов малины и смородины, еще недозрелой. У самой дороги росли грибы. Миша вез нас и рассказывал, что на эту дорогу порой выходят из чащи лоси, медведи и другие обитатели чащи. Ни жители Степановской их, ни они жителей не боятся и не обижают.

Потом дорога пошла полями и через два с половиной часа после отбытия из Степановской мы слезли с «тарантаса» в деревне Замежной. Устроились, как всегда, в пустой школе и начали оглядываться.

За минувшие двадцать шесть лет тут изменилось очень многое. Конечно старина еще не исчезла окончательно: сарафаны - прежние, кички - те же, зыбки в избах тоже; по прежнему выделывают художественные резные ложки, ткут и плетут красивые пояски из пестрых ниток. Но появился сельсовет, правление колхоза, поликлиника, библиотека, клуб, новая школа, почта. Появились даже мостки на средней улице и «ветряк» - флюгер, указывающий направление и силу ветра, до которых прежде никому не было никакое дела. Имеются две колхозных лавки. Замежное - центр Пижмы, и отсюда текут товары и цивилизация направо и налево по реке.

Вообще Пижма заметно культурнее и развитее Цыльмы. Вероятно, немалую роль в этом когда-то сыграло наличие на Пижме скитов, старообрядческих попов и начетчиков и вообще вся более интенсивная интеллектуальная жизнь, которая возникла тут в силу исторических условий. Конечно, большую роль сыграл монастырь. Иная степень культуры сказывается и в языке. Ленинградцу гораздо легче понять пижемца, чем цылёма.

Пижемская молодежь развитее цылёмской и в частности знает ряд neceн советских композиторов. Вообще же Пижма славится по всей Печоре своим вокальным мастерством: наличие монастыря внесло в пижемские деревни несколько иную культуру пения, чем у соседей, и на съезжих праздниках пижемок всегда ставили впереди других певиц.

Песенная традиция очень сильна. Правда, за чашами на праздниках колхозники поют сегодня не " Со вчерашнего похмелья", как прежде, а " Под окном черемуха колышится" и т. п., но до конца обычно все-таки не допевают, а сворачивают на более привычное – «Ходила младешенька по борочку» или «Как во городе было во Саратове». Мы конечно, с интересом отметили это начинающееся сосуществование двух песенных стихий: еще совсем недавно никакой песенной новизны тут не было.

2 августа 1955.

Замежное.

Вчера вечером запись не могла состояться из-за того, что в местную лавку привезли эмалированные ведра и все наши певицы участвовали в общей свалке у лавки по этому поводу. А мы нашли тут многих наших старых знакомых: Марфу Федоровну Мяндину, кое-кого из Поздеевых и других. С грустью узнали, что симпатичный Тимофей Григорьевич Поздеев давно умер, мать его, Устинья Анкудиновна, тоже. Репертуар старых песен в Замежном сегодня беднее, чем прежде, но зато молодежь вносит некоторую песенную новизну.

А вот некая другая старина живет - и порой мешает нам работать. Taк, например, сегодня – «день Ильи пророка» и многие наши певицы считают, что в такой день петь - грех, тем более петь в " машину"... Вот так и сочетается: в быту - новые эмалированные ведра и кастрюли, поликлиника и клуб, а в облаках все еще мерещится громыхающая колесница популярного пророка...

5 августа 1955.

Река Пижма. Лодка. Загривочная.

Плывем по необычайно красивой знакомой Пижме, которая причудливо извивается между лесными и луговыми мысками. Насколько приятнее любоваться ею из лодки, чем с самолета!

Тишина кругом полнейшая. Плывем, как по зеленому хрусталю. Только чуть хрустит песок под шестом, которым наш перевозчик, дед Маркел, «пихается», ведя лодку сквозь прибрежный тростник, да журчит вода за кормой...

За последние дни было очень много работы. 3-го числа выехали из 3амежного «по трахту» (так тут величают проселочную дорогу, идущую параллельно реке поодаль от нее в лесу) на телеге с десятилетний возницей Пронькой. Телега была тем же «тарантасом», на каком мы ехали из Степановской. Мы направлялись в Загривочную, которая помещается на семь километров ниже Замежного по Пижме.

Загривочная живописно расположена на высокой «гривке», т. е. продолговатом холме над рекой. Деревня стоит на обоих берегах Пижмы и с пологого левого берега высокий правый с его домиками кажется театральной декорацией.

Остановились в доме добродушной хозяйки Катерины Маркеловны. Почти сразу после приезда начали запись. За сутки записали сорок песен. Много тут и плясовых («На фартучках петушки», «Я по жердочке шла», «Mимо каменных палат», «Бежит девка – семилетка»), и протяжных («С того ли острова Буянова», «Не за реченькой девушки гуляли», «Как у нашей у Дуняши», «Из-за лесу, лесу темного»), и свадебных, и игровых. Есть исторические – «Нам не дорого ни злато, ни чисто серeбpo», «Подле реченьки я-то ле хожу, брожу», «Вы вставайте, братцы, поутру вставайте раненько» - популярные по всей Печоре. Молодежь прибежала с частушками:

Голубая голубиночка

На пожне расцвела.

Милый мой, твоя улыбочка

С ума меня свела.

Я спо улице иду,

Иду одиннадцатый paз.

Заросли окошки тополем,

Не вижу, дроля, вас.

Мне всего семнадцать лет,

От ребят проходу нет.

Будет двадцать два годка –

Никто не скажет - " ягодка! "

Частушек тут, как и везде, сотни.

Попутно удалось купить еще несколько древних деревянных уточек-солониц («куриц»).

Вчера днем в половине третьего выехали дальше. Нам надо было попасть по " трахту" на Боровскую, а через нее - в Абрамовскую, стоящую на реке в стороне от " трахта".

Это путешествие прошло не без приключений. Требовалось проехать по тайболе двадцать два километра. Нам дали " тарантас", лошадь и опять - маленького мальчугана вместо кучера, толъко на этот раз не Проньку, а Сеньку. Толку от этой замены было мало. Сенька был мал и неопытен, лошадь оказалась вообще никуда негодной. Кое-как заставили ее протащить нас по лесу километров пять после чего она забастовала совершенно. Флавий Васильевич велел Сеньке ее распрячь, уселся верхом и без седла погнался обратно в деревню - менять эту негодную конную тягу на более усовершенствованную. Часа через два он вернулся на другом коне. Запрягли, пустились дальше.

Путь лежал по вечерней тайболе. Чаща стояла дремучая, с огромными старыми лиственницами, большими темными елями, с перепутанными кустами смородины и можжевельника. Ягоды и грибы росли прямо у дороги. То и дело встречались влажные, глубокие дикие овраги, из которых дышало свежестью лесных ручьев. Ручьи эти выбегали из-под бурелома. Местами попадались гати, на которых грохотали колеса нашего тарантаса, подпрыгивали все наши мешки и набивались на нас синяки. Ох, как прав был один здешний писарь старых времен, по ошибке написавший в каком-то документе, что от деревни до деревни проложена не гать, а " гадь"!.. Потом все небо залилось удивительно нежным розовым светом заката и наконец закат этот опустился за елки и сухостой, слившись в яркую узкую золотую полосу через весь горизонт, так что казалось, будто мы едем к расплавленной золотой небесной реке.

Глубокой ночью, кое-как переправившись через реку, добрались до деревни Боровской. Конечно, всё кругом уже спало мертвым сном. Мы нашли избу былинщика Леонтия Чупрова и повалились спать где-то на чердаке, не раздеваясь, кутаясь в хозяйские меховые малицы и одеяла.

Утром стали записывать от хозяина былины. Получили тексты «Про Батмана» и про Илью с Сокольником. Леонтий Чупров - мастер весьма неважный, но мы берем былины всюду, где их находим даже в самых плохих отрывках. Больше записывать в Боровской было нечего, в гостях у Леонтия оказался тот же старик Маркел Маркелыч, кум из Абрамовской. Узнав, что мы хотим попасть в его деревню, он немедленно предложил нам свою лодку и себя в проводники.

И вот мы плывем по Пижме. Дед что-то напевает себе под нос.

- Дедушка, спойте погромче!

Дед конфузливо улыбается.

- Да это я так… Старину пою. Стих!

- Какой стих?

Завязываетоя очень интересный для нас разговор. Дед Маркел знает старые духовные стихи, которые в представлении почорцев тоже относятся к «старинам», как былины. Эти стихи сейчас очень мало кто помнит. И мы тут же в лодке записываем все, что дед может извлечь из своей памяти.

На Рухлимско царство бог прогневался,

Бог прогневалсе, да змея напустил.

Змея напустид, змея лютого.

Змея лютого да ядовитого…

Собиралисе, соезжалисе

Кабы много царей, много царевичей,

Вот как много королей, много королевичей:

Ах, кому же идти змею на съедение?

Ох, как метали жеребий во первой након -

Выпал жеребий самому царю,

Самому царю, царю Аг а фону…

Как метали жеребий во второй након -

Выпал жеребий самому царю,

Самому царю, царю Агафону.

И метали жеребий во третий након -

Выпал жеребий самому царю,

Самому царю, царю Агафону...

Тут Агафон царь запечалилсе,

Августинович закручинилсе,

Ах, подходит к нему молода жена,

Молода жена, жена Апраксия:

- Ах, ты что же, Агафон, запечалилсе,

Уже что же Августинович закручинилсе,

Повеся держишь буйну голову,

Потопя держишь очи ясные?

- Ох ты ой еси, молода жена,

молода жена, жена Апраксия!

Уж как же мне да не печалитьсе,

Уж как же мне да не кручинитьсе:

Мы метали жеребий во все три накона,

Выпал жеребий самому мене,

Самому-то мне идти змею на съеденьице.

- Не печальсе-ко, да молодой князь,

У нас есть-то с тобой нелюбое дитя,

Не любое дитя, дитя Посушина.

Мы пошлем-то ее змею на съедение.

И послали они да все Посушину.

А сидит же она на крутом бережку,

А как свят Егорий по воде плывет,

По воде плывет, да сам стихи поет.

Сам стихи поет да по евангельски,

А словцы выводит ерусалимские…

Внезапный толчок прерывает пение: лодка садится на мель. Дед Maркел долго спихивает ее шестом на более глубокое место и мы, как можем, помогаем ему. Плывем дальше, но наш певец расстроен и продолжение своей «старины» пересказывает уже прозой: святой Егорий подъезжает к девице, узнает, в чем дело, и дает ей чудесный пояс. На этот пояс девица привязывает прилетевшего змея и, покоренного, отводит его к царю. Злодеяниям змея приходит конец.