Книга вторая 4 страница

Через некоторое время дед Маркел успокаивается и, улыбаясь снова принимается за пение:

А не една-от то была да одна э-ой дак во поле да доро...э…дорожечка так една про...ой, дак една про...пролегала,

Ой да про...пролегала,

Ой, не от ельничком она да за...а..эй, да она за... заростала…

Чуть журчит вода за кормой. Шелестит камыш. Дед поет, гдядя на зеленую чащу берега. Вот так поет он и один, плавая между своей Абрамовской и другими деревнями, и слушают его только река и лес...

И многое, многое на Печоре уходит в прошлое без наблюдений, без записей, без зарисовок. Слишком мало внимания уделяется еще и сегодня таким глухим дебрям. Это понятно: не хватает рабочих рук, нельзя за 50 лет охватить всё то, что копилось столетиями. Но понять - не значит примириться!

6 августа.

Река Пижма. Дер. Абрамовское.

Сюда мы приехали главным образом для того, чтобы послушать братьев Чупровых - тех замечательных былинщиков, которые пели нам хором в 1929 году, когда мы незабываемой ненастной ночью на несколько часов останавливались в их деревне. Кто остался из них в живых? Поют ли от сегодня? Что помнят?

Старшие братья, Яков и Климентий Провычи, уже дряхлые старики; они нянчат внуков, былин не поют и вообще жалуются, что очень «остарели». Но младший брат, Ермей, сегодня производит еще более сильное впечатление, чем прежде.

По его собственному счету ему сейчас 67 лет. Он колхозный конюх. Это высокий черноволосый человек, в суровом строгом облике которого нет ничего стариковского. Рост, горделивая осанка, шапка густых темных волос, стриженных «под горшок», нож за поясом, бахилы выше колен – все это создает впечатление сильного, волевого потомка древних викингов, овеянных стихиями, диковатых и вольных.

Мы записывали его вчера вечером. Было уже поздно, темнело. Маленькая керосиновая лампочка на столе едва освещала магнитофон и бумагу. Слушатели теснились по углам. Только фигура певца выступала на первый план, слабо освещенная «коптилкой».

Опершись локтем о стол, слегка наклонившись вперед, Еремей Провович, казалось, не видел никого вокруг. Он весь ушел в свое искусство. Пел он охотно, уверенно, быстро, увлекаясь все больше и больше, словно разгораясь от собственного пения. Он, видимо, совершенно не думал, что голос его ложится на ленту магнитофона, что параллельно с этим кто-то записывает каждое его слово на бумагу. Чуть глуховатый голос его звучал так одушевленно, так страстно, что записывать его было чрезвычайно трудно: слишком захватывало это пение, слишком было велико эмоциональное впечатление от него. И, видимо так чувствовали не только мы, а все присутствующие. Довольно было поглядеть на их лица, на их застывшие, прикованные к певцу взгляды, полуоткрытые губы. Все были так захвачены, что долго молчали после того, как Ермей кончил петь. Это исполнитель совершенно незабываемый, необычный по той силе чувства, которое он вкладывает в исполнение былин. Так и слышу сегодня словно издали его голос:

Ай да во стольём во Киёве

Как жили на заставе богатыри,

Караулили-хранили стольнёй Киёв-град…

Не видали они ни конного, ни пешего.

Ни прохожего они, да ни проезжего.

Да ни серой-от волк да не прорыскивал,

Да ни черной медведь да не пробегивал...

Ставает старой да поутру ранёшенько,

Да выходит старой да он на улицу,

Да берет он подзорну свою трубочку.

Он смотрит под сторону под западну:

Кабы там-де стоят горы лед я ные...

Он смотрит под сторону под северну:

Кабы там-де стоит да море синее...

Он смотрит под сторону под летнюю:

Кабы там-де стоит да поле чистое...

Не туман ведь в поле да полыхается –

Ездит богатырь, забавляется...

Старшие братья потом спели нам несколько старых песен. Но ничто не могло заслонить впечатления от пения Еремея.

На записи в Абрамовском ушла последняя лента магнитофонной пленки. Мы записали все, что хотели, и что нам было нужно. Теперь можно ехать в Усть-Цыльму. На Пижме нам в этом году делать больше нечего.

Надо организовывать отъезд отсюда. Транспорт в распоряжении председателя колхоза, а председатель находится «в нетях» и неизвестно, когда он из этого загадочного места вернется: деревень у него в хозяйстве не мало, и куда он отбыл – «кто зна?» Посланные на розыски его не нашли, а в утешение принесли нам… кусок от бивня мамонта. Его обнаружили несколько лет тому назад неподалеку от Абрамовской в отвесной стене речного берега, откуда он вылез, когда осыпался береговой песок, размытый очередным половодьем. Работавшие неподалеку геологи определили, что это бивень мамонта. Колхозники попробовали было делать из него костяные гребни, но бивень обработке не поддавался. Они оставили его в покое и теперь только отламывают от него кусочки на память наиболее приглянувшимся приезжим. Конечно, это подарок очень своеобразный и почетный, но на нем далеко не уедешь. Вот кабы живого мамонта! На мамонте мы еще не ездили…

Мы собираем свои пижемские записи, сравниваем, соображаем. Нам ясно - и нельзя закрывать на это глаза - что бывшие старинщики уходят из жизни, уходят и многие старые песни: молодежь не очень прилежит к старине. Но жизнь народного творчества - процесс стихийный, живой, бесконечно творческий. Уйдет одно - придет другое, выросшее натрадиционной основе, видоизмененное временем, но все равно интересное, требующее внимания исследователей. И через тридцать лет надо ехать сюда снова.

8 августа 1955.

Усть-Цыльма.

Вчера в половине девятого утра выехали из Абрамовской. Перебрались через реку и погрузились в ароматные волны глухой тайболы. Путь был едва намечен под будущий тракт, - это будет ветка, которая соединит Абрамовскую с «трахтом», идущим от Скитской. Старые деревни помаленьку выкарабкиваются из своей глуши на новые дороги...

Чаща почти смыкалась над нами. Ехали по пенью, по коренью, по валучему каменью, по свежим щепкам, по глубоким грязям. Кругом, толпились заросли можжевельника, молодых березок, огромных старых сосен и других ветеранов тайболы. Мох был усеян кустиками черники и голубели с уже зрелыми ягодами. Собирать их тут некому: деревни слишком далеко отсюда.

Выехали на " трахт", сбегали в Боровскую за оставленными там своими пожитками и, распрощавшись с хозяевами, пустились дальше по тайболе к " Васиной избе" - последнему жилому пункту по Пижме, где выходят из тайболы и берут лодку для переезда через Печору. В " Васиной избе" всегда сидит для этой цели дежурный рыбак.

Путь по тайболе был сказочный. Шумел лес, грело солнце, пахло смолой и медом. К самой дороге выбегали кусты красной и черной смородины с гроздьями спелых ягод. И даже то, что по временам наш тарантас трясся через «гадь» не портило впечатления от этого пути.

Незаметно добрались до " Васиной избы". Ее когда-то построил для себя некий Вася, ныне давно уже покойный и всеми забытый, а домик пригодился всему окрестному человечеству. Перевозчик вышел нам навстречу, после короткой беседы погрузил нас в большой карбас и мы пустились вниз по Пижме, к ее устью, к Печоре.

Плыть надо было десять километров. Плыли под солнечным небом по тихой хрустальной реке, которая в этом месте петляет между низкими берегами, и внутренне прислушивались к последним звукам, которые подарила нам Пижма, - к голосу поющего Еремея, затихающему вдали… Экспедиционная работа этого года была закончена.

В Усть-Цыльму въехали, как в столицу, - настолько велика разница между ее удобствами и условиями жизни в пижемских деревнях. Добрались до дома Тороповых и теперь, в ожидании обратного парохода домой, будем приводить в порядок свои записи. На Пижме мы записали 11 былин, 171 песню, 164 частушек и один духовный стих. Наши оставленные тут товарищи за это время обследовали окрестности Усть-Цыльмы_.

12 августа. 1955.

Пароход пойдет 14-го. Сидим и разбираемся в своих записях и впечатлениях, воссоздаем общую картину всего того, что мы видели и слышали за время работы на сегодняшней Печоре.

Усть-Цылемский район, район скотоводческих колхозов, еще очень слабо развит сегодня в отношении промышленном. Через реку от Усть-Цыльмы, на левом берегу Печоры, стоит небольшой завод, где перерабатывают на замшу оленьи шкуры; " Механический" завод в Усть-Цыльме выделывает масло и сыр для местных нужд и частично на вывоз; " Рыбный завод" работает только на местные нужды, а " Завод широкого профиля", стоящий в Усть-Цыльме на берегу реки, крайне своеооразно оправдывает свое наименование: он делает днем валенки, а вечером табуретки...

И вместе с тем над Печорой, конечно, веет новая жизнь. Появился аэродром и самолетное сообщение с Усть-Цыльмой и Сыктывкаром. Из одного места тайболы в другое самолеты перебрасывают и работающих тут геологов. Геолого-разведочные партии также явление тут небывалое. Но малая подвижность экономики очень заметно способствует консервации быта. И мы видели, что несмотря на более регулярное пароходное движение, на клуб, на проведенное радио этот старый быт проявляется на каждом шагу. Старина и в костюмах, и в орудиях труда, и в посуде, и в праздниках, и в фольклоре. Бездорожье: во многие деревни можно пока пробраться только верхом, - трактов туда еще не проложено, а по воде можно проехать только весной, в половодье, или же зимой по снегу. Таким образом во многих местах дикая глушь, тем более, что радио работает и в самой Усть-Цыльме нерегулярно, а по прилегающим рекам оно почти везде «спорчено». Костюм усть-цылемов, а также жителей Цыльмы и Пижмы, во многом сохраняет свои традиционные, формы; особенно близки к нарядам XVII века праздничные наряды девушек. Посуда - часто из бересты, долбленая из дерева, нередко - расписная и украшенная резьбой по дереву (грабли, коробейки и т. п.). Над тайболой, летают самолеты, а по тайболе люди продираются летом с грузом на санях-волокушах, так как нет дорог, по которым могли бы пройти повозки на колесах. Трактор тянет за собой огромные полозья-бревна, на которые наваливают самые разнообразные клади. Некоторые селения целиком никогда не видали поезда. Многие жители по деревням в тайболе никогда не видели парохода. Есть деревни, в которых кино показывают лишь два раза в год - в ноябрьские праздники и 1-го мая. В oсобо непролазные сезоны почти неделями лежит в Усть-Цыльме - газеты, книги, письма. Их нельзя переправить на Цыльму или на Пижму через Печору, нельзя провезти по тайболе в распутье. Председателям колхозов, объединяющих обычно несколько деревень, очень трудно порою навещать раскинутые по тайболе участки своего хозяйства, и они в некоторых местах бывают иногда совсем не так часто, как хотелось бы.

Трудные природные условия очень усложняют общение этих мест с другими районами страны и задерживают культурный рост Печорского края. Старики и даже кое-кто из среднего поколения воспринимают сегодня, как и когда-то, понятия " Печора" и " Россия", как очень далеко отстоящие друг от друга в географическом отношении. Как звали последнего царя - не уверены: для них царские имена - пустой звук. Они никак конкретно не представляют себе эту власть, потому что очень мало имели с нею дела и на протяжении столетий абсолютно ею не интересовались, равно как и она ими. Печоре Петербург и Москва были мало нужны, а царскому правительству печорские дебри - и того меньше. О Никоне помнят твердо, но уверяют нас, что горели старообрядцы на Пижме при Иване Грозном... «Заброшенная в суровой климате за полярным кругом... совершенно в стороне от жизни всей остальной России, Печора до самого последнего времени жила укладом жизни и духовными интересами по крайней мере конца XVII века», - писал Н. Е. Ончуков в первые годы нашего столетия (Печорские былины, СПб., 1904, c. XXI). И, пытаясь объяснить, устойчивость эпической традиции в обследованных им районах, добавлял: «Страшная глушь Печоры, ее оторванность от всей остальной России и раскол служили главными причинами, что старины до сих пор удержались на Печоре».

Да, косности в воззрениях печорцев еще и сегодня немало. Но она тает на глазах. Все упирается только в вопрос времени. Конечно, с каждым десятилетием тут будет прибавляться очень много новизны и в хозяйстве, и в культурном обиходе, и в умственном развитии края. Вместе с тем сегодняшняя Печора - никак не в стороне от гигантского процесса перестройки современного Севера. Богатства края неисчислимы. В частности, тут все время работают многочисленные геологические отряды: разыскивают, разведывают, бурят, копают в тайболе и на таежных речках. Но они, живут группами глубоко в лесу и с населением общаются мало. Природа Печоры, ее рыбные, лесные и другие ресурсы - все это, конечно, давно учтено, где надо. Но не хватает рук на широкую планомерную организацию, на налаживание местного хозяйства, культурного быта. Этот быт, хозяйство, природу Печоры трудно представить себе человеку, сидящему в Москве или в Ленинграде. Надо увидеть конкретно, своими глазами этот изумительный край – и тогда дух захватывает от сознания нашего невероятного богатства, от представления о нашем не слыханном, сказачном расцвете в будущем...

Понятно, что в законсервированном быту и искусство сегодня еще мало продвинулось от своих традиционных форм. А сколько здесь своеобразного, красивого, самобытного в художественных промыслах, рукоделиях, всевозможных поделках из лесных материалов. Всего этого мы в этом году не собирали и не исследовали: у нас тоже не хватало для этого рук. Мы собирали только словесно-музыкальный фольклор.

Мы обследовали три микрорайона: Усть-Цыльму, Цыльму и Пижму. По-видимому, по всем этим радиусам издавна был распространен один и тот же старый фольклорный материал, к которому в конце XIX века прибавилась сравнительно небольшая струя городского мещанского романса. Это во всех деревнях наперечет одни и те же произведения: «Кари глазки, где вы скрылись», «Шумел камыш», «В одной знакомой улице», «Ланцов» («Звенит звонок насчет проверки») и еще шесть-семь песен, в общем нe больше десяти-двенадцати номеров. В альбомах молодежи встречаются любовные песни из кинофильмов, но преимущественного мещанского и блатного характера.

Своих традиционных старых песен очень много и знают их все возрасты. Но этот репертуар сравнительно замкнут географически: песен нижней Печоры в Усть-Цылемском районе почти не знают. Сами жители не могут, объяснить, почему так получилось. Только былинщик в Трусовской, Никита Федорович Ермолин, пытался объяснить нам, что средняя, Усть-Цылемская Печора - это «потомство новгородское», а нижняя Печора - это «потомство ярославское», т. е. старался связать различия в репертуаре с вопросами колонизации Печоры. В принципе это, вероятно, правильно (хотя в низовьях Печоры «потомство» не столько ярославское, сколько московское), но, конечно, надо учитывать, что разобщенность районов и слабые связи между ними, вызванные природными условиями, должны были веками поддерживать эту разницу.

В живом бытовании мы особенно часто встречали песни «Размолоденькие молодчики», «Сидела Катюшенька», «Ты березка моя», «Разосённые комарочки-пискунки» и исторические – «Нам не дорого злато, чисто серебро» (о князе Долгоруком) и «Вы вставайте-ко, братцы, поутру вставайте раненько» (о Степане Разине). Никакого районного Дома народного творчества нет, кружков самодеятельности тоже. На очень редкие смотры этой самодеятельности вцентр выезжают целыми деревнями, так как привыкли петь хором и не понимают, для чего вызывают кого-то персонально: зовут одного - едут все. Хороших исполнителей старых песен деревни очень любят и ценят. Глубоко уважают былинщиков и слушают их, замерев на месте, где бы ни пришлось - в избе, в поле, на дороге.

В каком из трех микрорайонов материал наиболее богат и интересен - сказать трудно. Везде нам встречались былинщики; везде одинаково календарное распределение песенного репертуара; везде одинакова группировка песен на «компаньишные», «горочные» и другие. Но все же наиболее привлекает внимание Пижма. Там поют своим особым распевом, там несколько иной, чем на Цыльме и в Усть-Цыльме, состав репертуара, который частично перекликается с песнями Нижней Печоры (на Нижней Печоре - московская колонизация, на Пижме - беглецы из Москвы от Никона: связь очевидна).

Наиболее заметные фигуры былинщиков, которых мы записали в этом году, конечно - Еремей Чупров, затем Ермолин, Носов. Остальные знали меньше и материал их беднее, фрагментарнее.

Из исторических песен кроме уже упомянутых мы записали еще песни о Платове, о Паскевиче. Отдельные старики знают песни о турецкой войне, о смерти Александра I («Отправлялся император»).

Песни лиро-эпические – «Уж ты поле мое», «Со Буянова славна острова» и другие этого слоя - знают старики и кое-кто из среднего возраста. Песни лирические типа «Не одна-то во поле дороженька», «Сторонушка чужедальная» и т. п. знают тоже только самые старые певцы; но среднее поколение поет очень много таких, как «Подуй, повей погодушка», «Комарочки», «Дивья тому на свете жить» и т. п. Песни I половины и середины XIX века знает и молодежь.

Песни исторические, лиро-эпические и протяжные-лирические самим населением в быту не разделяются все они – «компаньишные», «досюльные», «проголосные». Но представления о возрасте песен вполне правильные, и певцы всегда могут сказать, какая песня старше, какая более новая. О романсах XIХ-ХХ веков говорят с пренебрежением, как об «очень новых» песнях не только старики, но и молодежь, хотя кое-где и поет их.

Свадебных песен нет совсем. Отдельные песни известны только женщинам, которые приехали в усть-цылемский район откуда-нибудь из других мест России.

Таким образом основными жанрами, по определению местных жителей, являются «продольные», «горочные», «игрищесные», «вечеренечные», «виноградия». Особо выделяются байки и детские потешки. В этом году мы могли достаточно широко охватить район вокруг Усть-Цыльмы, проверить устойчивость и исконность его репертуара, известного по прежним записям. Работа проделана большая.

Мы проверили, как живет сегодня «досюльный» репертуар; нашли почти все те песни, которые бытовали несколько десятилетий тому назад; добавили к ним ряд новых записей, не сделанных в свое время. Отметили те изменения, которые определились в бытовании старых песен: изменения текстологические, постепенный уход из быта песен старых-плясовых, заменяемых сегодня инструментальной музыкой. Убедились, что крепче всего живут лирические-протяжные.

Между прочим - интересное наблюдение: если старые песни уходят, то уходят целиком, с корнем, не переделываются и не контаминируются; они отмирают на своем посту, но на другие роли не переходят. В песнях исторических забываются и выветриваются имена исторических личностей, но сохраняется сюжет, в который вплетаются образы новых персонажей

Вместе со всем этим, конечно, мы проследили и видоизменения в системе местного календаря, и сдвиги в традиционной порядке прежних праздников. Много, много еще наблюдений дадут нам наши записи при более глубоком исследовании. Но все это – впереди.

15 августа 1955.

Река Печора, пароход " Андрей Жданов".

Нам очень повезло: мы опять на " Андрее Жданове", лучшем здешнем пассажирском пароходе, опять в тех же самых хороших условиях и даже в тех же самых каютах.

Вышли из Устъ-Цыльмы вчера. Накануне с вечера вместе с хозяевами праздновали наш отъезд. Вчера утром отпраздновали еще раз и затем все вместе отправились на пристань. Хозяева провожали нас всем домом. В мешках у нас лежали теплые шанъги и кулебяки, испеченные нам на дорогу. Словом, наш отъезд и прощание с нами были окружены всей возможной любовью и заботой милых усть-цылёмов.

Долго сидели мы на пристани, на высоком берегу, под ветром, ожидая, когда пароход появится из-за мыса. Сидели и наблюдали. Тут было, что понаблюдать: началась кампания отправки молодежи в армию и с нашим пароходом уезжали десятки призывников.

Зазвучала гармонь, с другой стороны – другая. Из-за домов и сараев к пристани стали подходить группы провожаемых и провожающих. Празднично разодетые женщины в черных бархатных кацавейках и ярких платках, взявшись под руки, стенкой выступали медленно и важно. Среди них шел обнимаемый со всех сторон призывник. За одной группой выступала вторая, за второй - третья. Все пространство перед пристанью быстро заполнялось народом. В толпе звучали гармони: пели, угощались, обнимались, в нескольких местах женщины по традиции причитали, повиснув на шее у сыновей и племянников, но рядом звучал и смех. Чувствовалось очень ясно: причитания - только традиция.

Когда пришел пароход, провожаемые и провожатые поднялись на палубу и, по обычаю, все вместе поехали до Гарева. Это пристань в десяти километрах от Устъ-Цыльмы. Там провожатые вылезли и отправились пешком обратно, а призывники продолжали на палубе гулять в обнимку и петь во весь голос «Последний нынешний денёчек». Это - тоже традиция. Парни пели, плясали и хохотали.

Идем хорошо. Прохладно (даже, пожалуй, слишком!), но дождя нет. Придем завтра в семь часов вечера на станцию Печора и будем добиваться билета на Котласский поезд.

18 августа 1955.

Котлас. Речной вокзал.

16-го вечером прибыли опять на пристань Печору, на ее пески, сосновый берег, в ее гостиницу. Удалось получить билеты на поезд и добраться благополучно со всем нашим багажом на железнодорожную станцию. По улицам и просекам молодого города-новостройки ехали мы к поезду, оглядываясь направо и налево. Вдали синела на прощанье тайбола, за спиной уходила к покинутой нами Усть-Цыльме суровая, великолепная в своей дикой мощи Печора…

В 10.40 выехали в Котлас, где и оказались сегодня в два часа дня. Поезд на Ленинград шел 19-го. По нашей телеграмме нам были оставлены последние пять купированных мест. Уладив свои дела на вокзале, мы пошли промышлять ночлег. К счастью догадались пойти не в переполненную городскую гостиницу, а на Морской вокзал. Хотя мы были пассажиры сухопутные, нас встретили ласково и дали один большой номер на всex. Мы сдали вещи на хранение и отправились смотреть город.

Северная Двина тут очень хороша. Закат был тихий, теплый, розовый, вечер жаркий. Морской вокзал стоит на высоком берегу. Еще совсем недавно тут просто стояли деревянные лавочки, на которых публика ожидала парохода - иногда сутками... О Морском вокзале тогда и не мечталось!

Котлас - оживленный узловой пункт с большим движением по Двине и по железной дороге. Поезда идут отсюда на Москву, на Ленинград, на Воркуту и в Закарпатье. Город очень pаcтет, ничего традиционно-фольклорного в нем, конечно, нет. Но нам достаточно: мы записали свыше тысячи текстов больше трехсот напевов, послали домой две больших посылки с деревянными поделками и печорскими костюмами да еще и с собой везем целые горы...

19 августа 1955.

Котлас. Берег Северной Двины.

С утра ходили по городу, оглядывая его истараясь вникнуть в его жизнь и быт. Потом переправились через Двину на левый берег и сидим сейчас на прекрасном пляже. Купанье – исключительное, день жаркий, экспедиция закончена успешно и вечером - последний поезд домой. Чего еще нужно человеку для полного счастья?

Только того, чтобы на будущий год начать все нелегкие удовольствия и приключения нашего трудового путешествие с начала!